Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

внезапно понял, что посмотрел три с половиной часа из девяти нового резидента, а файл с твиттером-хуиттером так и не открыл. может, потому что это ремейк хд энивей, я открыл его сейчас!

сценарий Леона

вертолет: /врезается в здание/
панголин: Клэр, мы нашли твоего брата!

заметьте, "путем богини" из двух доступных персонажей прошел именно Леон! хдддд

а в оригинале объяснялось, какого хуя в участке (и не только) все такое запутанное и требуется бешеный тыгыдык? если нет, то ремейк постарался хд

кто-то в Амбрелле очень, очень, ОЧЕНЬ любит пазлы.

господи, какие в канализации кишки, я не могу

ОГНЕМЕТ!!!

к началу пятого часа игры зомби вызывают только смутное "а... ну ок, опять вы"

Леон этими сумками уже с ног до головы обвешан хд

темп, конечно, очень сбивается. "держись, Ада, я иду к тебе! только сначала шесть ключей соберу. по всей ебаной канализации."

погодите, а почему у Биркина отросла вторая голова?

Леон: /берет пробирку/
Леон: Хм, это было легко.
лаборатория: /запускает блокировку и самоуничтожение/
Биркин: КТО ТРОГАЛ МОЙ ВИРУС И СДВИНУЛ ЕГО С МЕСТА???

окей, другой вопрос: почему у Биркина отросла ТРЕТЬЯ РУКА ИЗ СПИНЫ? и четвертая из бока? и глаза на жопе?
хотя почему я спрашиваю, это ж капком хд

пиздец, сердце Тирана из глаз - это что-то новое хд

лучший подарок для краша - ПРОТИВОТАНКОВАЯ УСТАНОВКА

а вот жижу после титров я не узнал. Енотовка, есть идеи?

сценарий Клэр

первая катсцена, собранная из кусков катсцен первого сценария - ну... я привык к подходу ре6, а тут такое В ПРЕДЫДУЩИХ СЕРИЯХ хдддд

лол, а геймплей за Клэр начинается с падения вертолета хд капком тоже шутят про неумение Криса парковаться, наверное

то есть, подождите. Клэр ходила по участку одновременно с Леоном, но они так и не пересеклись? дафак? хотя участок большой, да...

Леон: /собирает четыре пушки всю игру/
Клэр: /собирает три пушки за первые десять минут/
Леон: Что?
Клэр: Что?

первое, что сделала Клэр, зайдя в главный холл - пристрелила рандомного зомби и Марвина. НУ ШТОШ

в речи Биркина я слышал "found you", "help me" и "where are you". мм, говорящие боссы)

Леон: /примерно на середине сценария собирает из своего пистолета автомат/
Клэр: /почти с самого начала бегает с гранатометом и пулеметом/
Леон: Ну это уже просто нечестно.

в Раккун-сити детей с детства учили решать загадки!

"держись, Шерри, я спасу тебя! только соберу переключатели по всей гребаной канализации!"
бля, что вообще с пейсингом в этой игре

и Клэр это даже заметила!

"свободна от G-вируса", сказала Аннетт... смотрю я на ре6, значит хддд

представляю - взял кто-то G-вирус, через пару минут передумал и вернул, а комплекс уже горит хдддд

МИНИГАН
сколько вообще вариантов оружия у Клэр??

блядь что это
разверстый биркин какой-то хдддддд
(абсолютно мой уровень фубли, факин лав зет)

ачивмент анлокд: во время боссфайта "Клэр в майке и с миниганом VS Разверстый Биркин" не знал, на кого дрочить

... ... окееееей. оооокеееееей. видимо, это вот была жижа после леоновских титров. БИРКИН ЧТО ТЫ ТАКОЕ

@темы: твиттер-хуиттер, резидент ивел

---

@темы: зфб, boy toy named Connor

---

все пишут итоги года, ну и я тоже напишу, чо)

— впервые за три года добрался до зимней сессии без проблем на учебе!
— познакомился с замечательными новыми людьми (и не такими замечательными, ну да и хуй с ними)
— прокачал социальные взаимодействия
— и текстовые навыки тоже прокачал
— плюс примерно дохуя идей для ориджей (может, однажды я издамся, ха-ха) и игр (может, однажды у меня будет своя студия, АХАХАХАХА)
— поскольку память у меня дырявая, я не назову игру/фильм/книгу года, просто потому что обычно не помню, в каком году увидел то или это; тем не менее, новый God of War заставил меня чувствовать чувства (как и Destiny 2 Forsaken, но тут, в общем-то, я далеко не одинок). олсо, Hitman 2, который свежий. олсо, "экзорцист", который сериал. олсо... мхм. с фильмами у меня все еще сложно, а смотрели мы их много. "Джуманджи"? "Питер Пэн"? "Апостол"? СЛОЖНА.
— А ЕЩЕ В ЭТОМ ГОДУ БЫЛИ ЭНДЕРАЛ И ДЖЕСПАР (и большинству очень повезло, что про них я кричал по личкам)
— кстати про Джеспара: дорогой  Мистер Ирбис нарисовал мне открыточку!

воть она

всех с наступающим/наступившим, котаны

@темы: повседневное

---

28.12.2018 в 23:51

Пишет  мобиус:

шо там шо там фотки видно или нет?))
В дневник сейчас приходишь, когда испробованы все другие способы и они не сработали
Вроде как хватаешься за последнюю возможность.

В этой записи обойдусь без шуток, ситуация патовая.
18 декабря подбросили котенка в подъезд. Очевидно, что кто-то наигрался и выбросил. Она проскользнула в квартиру и спряталась под ванной.

Это абсолютно здоровая

результаты анализов

A photo posted by Instagram

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

пиздец, какой же это Джейкоб

@темы: любить!, летят по небу ассасины

---

у меня еще не все команды с зимы сдеанонились, а я уже в новые записываюсь хд
UPD: все, теперь все мои команды сдеанонились И выложились хдддд

запись создана: 01.11.2018 в 04:38

@темы: зфб, в черном-черном поместье, boy toy named Connor

---

/рассыпается сердечками/

06.11.2018 в 22:11

Пишет  Мистер Ирбис:

Ко дню рожденья моего друга панголина я даже собрал мозги в кучу. С днем рожденья, милый друг! Вот тебе подарок)

Коллекционер и Нил, 1130 слов

В хранилище прохладно и сухо, и пахнет землей и деревом. Прежний владелец использовал его как винный погреб, но для коллекции оно тоже подходит - там даже не пришлось ничего менять. Коллекционер спускается сюда примерно раз в неделю, чтобы протереть пыль в одной из секций.
Он как раз кладет на место очередной экспонат (он хорошо помнит ее, темноволосую женщину с высокими скулами и яростным взглядом), когда вдруг чувствует это.
Голову и запястья пронзает боль, как будто вокруг них сжались стальные обручи. Коллекционер резко втягивает воздух сквозь зубы. Что-то давит ему на плечи, прижимая к полу и не давая сдвинуться с места, боль пульсирует в затылке и запястьях. Коллекционер закусывает губу - сильно, пока не чувствует на языке солоноватый вкус крови, и боль постепенно сходит на нет.
Никто не пытается причинить вреда ему. Коллекционер рассеянно трет запястья, прижимает ладонь к затылку, там, где еще мгновение назад пульсировала боль.
Чужая, не его. Коллекционер замирает, пораженный внезапной догадкой.
Где-то под ребрами начинает закипать раздражение.

Он разворачивается и торопливо идет к лестнице наверх, поднимается по деревянным ступенькам и распахивает дверь.
И делает шаг.
И приземляется на пол в другом хранилище.

Здесь прохладно и сухо, и пахнет землей, кровью и свежей краской. Сквозь открытое окошко под самым потолком пробивается свет уличных фонарей. Глаза коллекционера быстро привыкают к полумраку, и он с любопытством осматривается. Кто-то нарисовал на дальней стене сдерживающую печать и добавил к ней незнакомые коллекционеру символы. Бесшумно ступая по земляному полу, коллекционер подходит ближе.
На полу, прямо под нарисованной на стене печатью сидит человек. Его одежда заляпана краской, в слипшихся иголками волосах засохла кровь.
- О, - говорит коллекционер. - Здравствуй.
Человек вздрагивает и открывает глаза - и коллекционер узнает его.
У него усталый взгляд и искусанные в кровь губы; в его лице есть что-то от древних рептилий, и выглядит он смертельно напуганным. Раздражение, грызущее ребра коллекционера, превращается в холодную ярость. Кожу в том месте, где ее касается под одеждой косточка, начинает покалывать. Но когда он говорит, его голос звучит спокойно и дружелюбно:
- Эй, Нил? Пора уходить отсюда.
Нил моргает, всматриваясь в коллекционера, и в его глазах медленно появляется узнавание.
- Ты тот парень из кинотеатра, - говорит он неверяще. - Что ты… как ты здесь…?
- Пришел за тобой, - коллекционер пожимает плечами. - Так что, идем?
Нил поднимает руку, и коллекционер видит у него на запястье металлический браслет. Тот, кто нарисовал сдерживающую печать, решил перестраховаться и приковал пленника наручниками к трубе.
- О, - говорит коллекционер. - Это не проблема.
Печать на стене предназначена для человека, не для таких, как он. Коллекционер разбивает ее и разрывает цепочку наручников, протягивает Нилу руку, чтобы помочь подняться на ноги, но тот шарахается от него и крепче прижимается к стене.
Что-то слабо толкает коллекционера в грудь, но он не обращает внимания.
- Я не причиню тебе вреда, - говорит коллекционер искренне и опускается на одно колено. - Я просто собираюсь отвести тебя домой.
- Откуда мне знать, что ты не врешь? И почему ты вообще мне помогаешь? - голос у него дрожит. Что-то снова толкает коллекционера в грудь, на этот раз ощутимее, но недостаточно, чтобы он потерял равновесие.
- Я ведь говорил, - коллекционер пожимает плечами. - У тебя красивый череп.
- И?
- Я бы хотел забрать его себе после твоей смерти, - честно отвечает коллекционер. Он чувствует страх Нила, холодный и липкий, сжимающий горло.
- Тогда… тогда зачем вытаскивать меня отсюда? - Нил щерится в ответ, и в этот раз коллекционер чувствует удар. - Подождал бы пару дней, и вот тебе мой череп!
Коллекционер придвигается ближе - воздух вокруг него уплотняется, но коллекционеру все равно, - и мягко касается щеки Нила. Видит ужас в светлых глазах.
- Ты знаешь, как растут кости? - спрашивает коллекционер и бережно проводит пальцем по скуле Нила. Давление исчезает. - Есть три периода изменений черепа, от рождения до семи лет, потом от восьми до четырнадцати, и последний - от четырнадцати до двадцати пяти. А дальше только возрастные изменения. Окостенение швов, потом преобразования лицевой части, если у тебя будут выпадать зубы, но я надеюсь, что до этого не дойдет. Ты очень красивый сейчас, но когда тебе исполнится двадцать пять, ты станешь совершенством. Поэтому я хочу, чтобы ты прожил отведенный тебе срок, - коллекционер убирает руку и садится на пятки. Он не думает, что Нил ему поверил; на самом деле ему даже все равно.
Сквозь открытое окошко доносится шум с улицы. Мимо проезжает автомобиль, мимо проходят люди - коллекционер слышит их голоса, слышит смех. Если бы только они догадались посмотреть вниз…
- А эти парни, - говорит вдруг Нил и делает неопределенный жест, обводя рукой то ли хранилище, то ли нарисованную на стене печать. - Им тоже нужен мой череп?
- Нет, - отвечает коллекционер, не раздумывая и секунды. - Им нужно то, что внутри.
Он снова чувствует это, как тогда, в кинотеатре. И облизывает разом пересохшие губы.
Когда Нил снова смотрит на него, в его глазах уже нет страха.
- Отведи меня домой, - говорит он. - Только давай сначала заберем кое-что.

Этих парней оказывается трое, и, глядя на одного из них, коллекционер тоже чувствует это. Во рту появляется слабый привкус маслин.
- Ты еще кто такой? - слышит он, и еще:
- Какого черта ты тут делаешь?!
И:
- Смотрите, он забрал пацана!
И:
- Как ты это сделал, мать твою?!
И это начинает его раздражать сильнее, чем привкус маслин.
- Пожалуйста, не смотри, - просит коллекционер и подталкивает Нила себе за спину. - Отвернись.

Потом коллекционер дочиста облизывает пальцы. Двоих он просто убил, а третьего - того, с привкусом маслин, - съел, выгрыз сердце и печень. На мозг и ликвор у него нет времени, но он и не настолько голоден.
Черепа он оставляет на месте - слишком уродливые, для коллекции не годятся, - зато забирает книгу в потрепанном переплете. Кажется, Нил хотел именно ее.

Нил - смертельно бледный, с искусанными в кровь губами, - закрывает глаза ладонью и тихо что-то бормочет. Коллекционер вытирает руки, прежде чем дотронуться до его плеча:
- Все в порядке. Идем домой?
- Идем, - Нил медленно опускает руку, но глаза у него по-прежнему закрыты. Коллекционер мягко берет его за руку и ведет к выходу, открывает пинком неплотно закрытую дверь.
И делает шаг.

И выходит на тихую улицу в одном из городских предместий. Здесь прохладно, и дует легкий ветер, едва уловимо пахнущий апельсинами. Где-то рядом цветут апельсиновые деревья
- Как ты это сделал? - спрашивает Нил, когда все-таки открывает глаза, и коллекционер пожимает плечами в ответ:
- Просто сделал.
На почтовом ящике возле нужного дома написано “Копперхед”; коллекционер запоминает это. В окнах первого этажа горит свет, хозяева еще не спят.
Это хорошо.
- Ну вот, - коллекционер поворачивается к Нилу и улыбается. - Ты дома.
- Ага, - Нил смотрит мимо него, на освещенные окна первого этажа, и не двигается с места. Коллекционер тоже не двигается. Со стороны их, наверно, можно принять за заболтавшихся приятелей, которые никак не могут разойтись по домам.
- Спасибо, - теперь Нил оборачивается к нему и смотрит на коллекционера снизу вверх, - что вытащил меня оттуда. Спасибо…
- Не за что, - коллекционер улыбается, лишь самую малость показывая зубы. - Иди, тебя, наверно, уже заждались, - добавляет он, потому что так принято. - Я подожду, пока ты не дойдешь до двери.
И он в самом деле ждет.

Прежде, чем открыть входную дверь, Нил оборачивается, и коллекционер машет ему рукой.

@темы: чужие звери, чужие дети

---

Название: the water runs before your eyes
Размер: драббл, 241 слово
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: Эмили, Чужой
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: некоторые сны - это не просто сны.
Примечание/Предупреждения: сильный постканон, написано без учета DotO, хэдканон на внешность Чужого

спойлер

после смерти Корво; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Эмили Дрексел Лела Колдуин, Эмили Мудрая, спит, и ей снится сон.

Бездна
(море)
(камень)
смотрит на нее глазами ее отца.
— Моя дорогая Эмили, — говорит он и
улыбается
улыбается.
Его лицо больше не его. Его глаза больше не его глаза. Ее отец умер годы назад, ее отца похоронили,
ее отец упокоился в Бездне, как говорила мать,
как упокоится всякий еретик.
Это не ее отец.

(когда Бездна впервые явилась к ней так, она плакала; ее отец был мертв, мертв, мертв, и в это было так сложно поверить,
а потом пришла Бездна,
а потом пришел он)

Ее рука зудит. На ее руке нет метки,
никогда не было метки,
никогда не будет метки;
она скребет ладонь ногтями, и скребет, и скребет — так, что кожа отходит, отрывается неровными кусками, падает на пол, и это
больно
больно.

— Моя дорогая Эмили, — говорит не-ее-отец. — Ты знаешь, что скоро умрешь, но не боишься смерти; ты знаешь, что тебя ждет.
Бездна
(черная)
(синяя)
улыбается ей.
Ее отец улыбается ей.
Левиафан улыбается ей
(тремя рядами зубов, глубокими рваными ранами, метками на боках, следами гарпунов и мясницких пил, темной густой кровью, свернувшимися на полу кольцами кишок, запахом гниющего заживо, умирающего на крюках мяса).
— Ты, — говорит она.

Она не боится. Ей нечего бояться: ее ждет море, ее ждет камень, ее ждет вечная темнота и синева, ее ждут мертвые киты, мертвые еретики, искаженный и перекрученный мир,
она будет мертва, и она будет жива.

Через два дня Эмили Дрексел Лела Колдуин, Эмили Мудрая, умирает во сне.



Название: the feelings deep inside of me
Размер: драббл, 594 слова
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: смотритель/смотритель
Категория: слэш
Жанр: драма, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: нарушайте Шестой запрет по возможности аккуратно
Примечание/Предупреждения: авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

брат Грей прикасался к Маршу так, словно имел на это право. впрочем, так брат прикасался ко всем, и он не исключение.
по крайней мере, в этом.

Марш не был девственником, когда это случилось впервые — уже праздновал Фугу и с женщинами, и с мужчинами, — но впервые имел дело с братом; не так уж и неожиданно, если подумать.
они тогда молились, стоя плечом к плечу — вслух, проговаривая хором строки из Литании, и Марш не думал ни о чем, как это обычно бывало, только о чужом тепле так близко, стоит только немного наклониться, и еще — о том, что они здесь только вдвоем, и что Фуга была так давно; представлял чужие прикосновения, бесстыдные и жаркие, и незаметно кусал свои губы под маской. только не сейчас, думал он. так неуместно, думал он.
они молились, и на словах о ярком огне добродетелей брат положил ладонь ему на пах — и замер. замер и Марш.
сейчас плотная ткань формы не могла его спасти.
он не помнит, что тогда сказал Грей — только что задохнулся и вздрогнул, и подался вперед, плотно прижавшись к чужой руке, и что ему показалось, что под маской Грей улыбнулся.
кто-то подслушивает под дверью, помнит он чужой шепот. продолжай молиться.
колени дрогнули и предательски ослабли, но он устоял — только чуть пошатнулся; чужие руки ловко расстегнули ремень, одна скользнула вниз, под ткань, странно гладкая
он закусил губу и чуть не сбился, дернувшись, попытавшись подставиться под чужую ладонь.
брат не стал снимать перчатки.
он плохо помнит, что было дальше — читал Литанию по памяти как мог громко и уверенно, отчаянно стараясь не спешить и не сбиваться, вздрагивал бедрами, терся о ладонь брата, кусал губы, изо всех сил пытаясь не стонать; брат смотрел на него из-под маски внимательно и пристально, своим обычным спокойным взглядом, и от этого не становилось легче, совсем нет, его била дрожь, если за ними подсматривали, это было заметно, и он успел подумать, что их обоих ждет клеймо,
когда брат наклонился и выдохнул ему в шею всего три слова
как ты красив

следующий раз случился почти через месяц.
Марш молился, когда Грей вошел в зал; молча встал на колени рядом, плечом к плечу, как тогда. плечом к плечу, бедром к бедру, голосом к голосу;
через десять минут Марш развернулся к нему и, подцепив большими пальцами подтяжки, притянул ближе, вплотную.
Грей прижался к нему всем телом.
хотите сказать мне что-то, брат Марш, сказал он — и это был не вопрос; у него стоял, и у Марша тоже. чужая белая маска смотрела с привычной беззвучной яростью.
Марш подался вперед — так, что их маски почти сомкнулись в поцелуе.
ваша распутная плоть, шепнул он, не дает мне покоя.
и уже почти привычно опустил руку ниже.

брат был еретиком, но и Марш тоже; какое право он имел осуждать?
какое право он имел осуждать, когда сам ждал этих редких совместных молитв, словно от них зависела его жалкая жизнь; какое право он имел осуждать, когда сам ложился на пол, сам подставлял шею под жадные губы, сам раздвигал ноги и цеплялся за плечи, и просил больше — о, как он просил! этот лживый язык сплел тонкую паутину, тонкую, но прочную; он попался в нее, увяз, спеленал сам себя
и понимал это.
и как же это было хорошо.

брата Грея клеймили в том же году незадолго до Фуги. он попался с кем-то еще, с другим братом — Марш не знал, с кем; брат хотел защититься, брат хотел остаться в живых — и лгал, лгал, лгал, захлебываясь собственной ложью, что его соблазнили, что его заставили, что он не хотел
и его оставили при Канцелярии. а Грея клеймили.
хорошо, наверное, что Марш не знал его имени.

спустя долгие годы лучше всего брат Марш проповедует об искусителях.

@темы: песни китов, зфб, текстота

---

Название: все мы смертны
Размер: миди, 4273 слов
Игра: Assassin's Creed
Пейринг/Персонажи: Малик, Аль-Муалим, ОМП, упоминаются Альтаир и Кадар
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Что произошло между смертью Кадара и прибытием Малика в Иерусалим.
Примечание/Предупреждения: сюрреализм, авторская пунктуация; автор проиграл войну с матчастью, так что на историческую и даже географическую достоверность не претендует (но все равно пытается)
Фикбукло: [x]

Малик просыпается, и первое, что он слышит — шорох песка.
Он не открывает глаза. Он не показывает, что проснулся.
Здесь жарко и пахнет раскаленным камнем, и что-то тяжелое окутывает его, мешает двигаться; Малик, впрочем, не пытается. Что-то тяжелое прижимает его к земле и не дает дышать, сухой воздух обжигает ноздри; где я, думает Малик, что произошло, думает Малик, почему я не помню, почему я ничего не помню,
и страх накатывает на него тяжелой, душной волной.
Малик распахивает глаза раньше, чем успевает об этом подумать.
Сначала он видит потолок — серый, каменный, знакомый до последней трещины, — затем, повернув голову, упирается взглядом в занавесь, плотную и тяжелую, выцветшую на солнце. Малик не чувствует ветра, но ткань шевелится. Малик пытается приподняться на локтях, но что-то не дает ему. Впереди, далеко за его ступнями, он видит окно, но не может разглядеть ни неба, ни земли — только мучительную белизну, обжигающую глаза.
Малик хватает воздух ртом и чувствует, как жар проходится по его горлу, немилосердный и колючий. Он не замечает, когда опустил голову; горячая простыня липнет к его щеке, и ему жарко, как же жарко, почему, что-то не так,
он опускает взгляд и видит занесенный почти белым песком каменный пол.
Эй, хрипит Малик и не слышит своего голоса, эй; есть здесь кто-нибудь, эй, сюда
(его горло вспыхивает, его язык сух и неповоротлив и охвачен огнем пламя льется в глотку в грудь он кричит и не слышит себя он пытается встать но
не выходит
не выходит
жар прикасается к его векам к его глазам занавеси сотканы из дыма занавеси текут вверх и вниз он зажмуривается но видит только пылающую белизну
так больно
так больно)
на лоб опускается что-то влажное, что-то благословенно прохладное, но Малик не открывает глаз. Чужой голос звучит совсем рядом, но Малик не может разобрать слова, только тон, успокаивающий и немного ворчливый,
и Малик погружается в него, как в воду.

Разлившаяся Оронт шипит, пенится и грохочет, мешает спать по ночам; Альтаиру тринадцать, и он любопытней любой кошки. Альтаир подбивает еще-не-братьев спуститься к воде тайком от старших, и Малику бы отговорить его или рассказать наставникам, но... но.
Малик не отговаривает. Малик не рассказывает.
Малик спускается к воде вместе с остальными.
Поток грохочет в шаге от его босых ног, и долгие минуты он не может отвести от реки взгляда. Совсем рядом Альтаир смеется и что-то говорит, но Малик не может понять ни слова; он поворачивается, чтобы взглянуть Альтаиру в лицо
как раз вовремя, чтобы увидеть неловкий взмах руками и недоумение в чужих глазах.
Альтаир уходит под воду молча, практически беззвучно.
Малику двенадцать, и он старается быть лучшим, не разочаровывать наставников, не подвести отца. Малик пытается быть по-взрослому рассудительным.
Малик кричит, чтобы кто-нибудь привел взрослых, и бросается в мутные, пенящиеся воды Оронт следом за Альтаиром.

В следующий раз он просыпается от ливня. Дождь хлещет через распахнутые окна, заливает пол, заливает его кровать; Малик пытается поднять руку, смахнуть капли с лица, но не может. Холодно. Холодно, повторяет он вслух, но не слышит себя. Тело кажется слишком тяжелым, невыносимо тяжелым; Малик знает, что не сможет встать, но все равно пытается
и пытается
и пытается,
пока левая рука не вспыхивает болью чуть ниже локтя.
Малик падает на спину скорее от неожиданности, чем от боли, Малик закрывает глаза, ровно и тихо дышит через нос, пытаясь успокоиться; холод обволакивает его, окутывает непроницаемой пеленой, забирается под кожу. Кажется, будто его голова набита войлоком. Может, поэтому так сложно думать.
Он заставляет себя перевернуться на левый бок, поджать колени к груди — становится немного теплее, и он замирает так, слушая дождь и не шевелясь. Пахнет мокрой землей и почему-то молоком, и это напоминает ему о детстве.

Малик не замечает, когда заканчивается ливень. Малик не замечает, когда открывает глаза.
Уже темно, и поначалу все, что он видит — трепещущий совсем рядом огонек свечи, только протяни руку; Малик пытается, но что-то все еще придавливает его к постели, мягко и уверенно. Почему-то сейчас ему не хочется сопротивляться. Почему-то сейчас он чувствует себя дома.
Он не сразу понимает, что его голова лежит на чьих-то коленях, но это не пугает его. Пахнет медом и молоком — так сильно, так знакомо; чужие пальцы перебирают его волосы, чужой голос напевает что-то без слов, и Малик, поддавшись порыву, поворачивает голову.
У его матери нет лица, но это ничего. Малик все равно его не помнит.

У его мамы тонкие ласковые руки, и чуткие пальцы, и нежный голос; Малику пять, и иногда он еще засыпает на ее коленях. Его мама пахнет молоком и медом, его мама поет колыбельные и рассказывает сказки, и Малик любит ее всем сердцем, даже не зная, что такое "любовь". Скоро у тебя будет брат, говорит мама и гладит себя по животу, большому и круглому; Малик не очень понимает, что это значит, но не задумывается об этом.
Однажды ночью он просыпается от чужого плача и криков и не понимает, что происходит.

Он просыпается от чужого взгляда, внимательного и острого; вздрагивает, распахнув глаза, и рывком садится — вернее, почти садится. Чужая ладонь прижимается к его груди, надавливает мягко и настойчиво, заставляя лечь обратно, и Малик слушается,
потому что на этой руке не хватает одного пальца.
— Салим, — выдыхает он, глядя в чужое лицо — черные глаза, смуглая кожа, черная борода. — Где...
— Ты в Масиафе, — Салим перебивает его. — В безопасности. Если не умрешь от ран, так что не шевелись.
Память ворочается в его голове, страшная и неподъемная. Малик открывает было рот, но тут же закрывает его снова;
несущийся вскачь конь, впившаяся в живот передняя лука, мелькающая перед глазами грива, намертво сжавшая что-то ладонь, только не упасть, только бы не упасть, не выронить, не потерять сознание, в Масиаф, нужно в Масиаф
перед глазами все плывет. Салим смотрит на него со странным сочувствием и, кажется, что-то говорит, но Малик ничего не слышит, Малик не может разобрать слова,
Малик погружается в грязно-серую муть.

Серые стены крепости, серые капюшоны стражи, серая шкура взмыленного и усталого коня; Малик сползает с него и едва не падает, Малик хлопает ближайшего стража по плечу — иди со мной, помоги мне, понеси это, — и пережимает рану будто сведенной судорогой рукой. Самодельный жгут ослаб и уже не помогает, Малик с трудом держится на ногах, но идет
и идет
и идет
по кажущимся бесконечными лестницам, мимо братьев и стражи, вверх, вверх, к Учителю, рассказать, предупредить,
и спотыкается, услышав знакомый голос.
Они мертвы, говорит Альтаир, и ярость поднимается в груди Малика вперемешку с глухой, черной ненавистью.

Малик просыпается, когда его постель прогибается под чужим весом.
— Эй, — говорит Кадар и треплет его за плечо. — Эй. Проснись, брат.
Веки кажутся неподъемными, будто налитыми свинцом. Малик гортанно ворчит, как разбуженный пес, и отворачивается:
— Уходи. Дай человеку поспать.
Кадар смеется, и от этого звука грудь Малика отчего-то вспыхивает болью. Что-то не так, думает он; что-то не так, но что?
— Выспишься еще, — говорит Кадар. — Давай, открывай глаза.
Малик не знает, почему слушается.
Форма Кадара залита кровью, на груди и животе зияют дыры — почти черные, влажно поблескивающие; Малик сжимает зубы, чтобы не вскрикнуть,
Кадар смотрит на него испуганно и непонимающе.
Что случилось, говорит он, и его голос превращается в знакомый неразборчивый гул, Малик, что случилось, почему у тебя такой взгляд,
Малик закрывает глаза, а когда открывает их снова, Кадара уже нет — только песок на одеяле, поблескивающий в дневном свете. Песок на одеяле, песок на простынях, песок на его коже и под ней; Малик сглатывает, облизывает неожиданно пересохшие губы и закрывает глаза, вслушиваясь в свист надвигающейся песчаной бури.
(где-то далеко кричит орел, высоко и пронзительно, и Малик падает
падает
падает
и жар захлестывает его с головой)

Это может показаться смешным, но Малик боится высоты.
Конечно же, никто не знает. Он не смотрит вниз на тренировках, он не подходит к обрыву, он работает над своим лицом и дыханием, он никому не рассказывает: последнее, чего Малик хочет — опозорить отца и огорчить Наставника.
Так странно. Он не боится боли, он не боится ран и смерти, но от одной мысли о Прыжке Веры начинают дрожать колени, и сердце колотится где-то в горле; ночь за ночью Малик подходит к окну и смотрит наружу (вниз), вцепившись в стену белыми от напряжения пальцами, пока не начинает кружиться голова и подкашиваться ноги,
но это не помогает.
Поэтому однажды ночью он выбирается на стену. Яркая полная луна превращает мир в смазанную черно-белую картину, вокруг тихо и пусто — у него есть еще немного времени, пока не вернется стража; он забирается на перила и глубоко вдыхает, глядя вниз, на одинокий стог сена. Старшие говорили, здесь они будут тренироваться, но Малик не уверен, что верит им.
Еще он не уверен, что сможет прыгнуть днем, под чужими взглядами — оценивающими, любопытными, безразличными; Малик закрывает глаза, а потом
падает.
Сначала он чувствует удар. Затем — облегчение, такое сильное, что Малик почти путает его со счастьем и закусывает щеку изнутри, чтобы не рассмеяться вслух; я прыгнул, думает он, я прыгнул и выжил, в этом нет ничего страшного, я смогу сделать это еще раз.
А потом приходит боль.
Малик сжимает зубы, чтобы не закричать; перед глазами все плывет, и он зажмуривается снова. Это ничего, думает он, это ерунда, я полежу еще немного и пойду к себе, наверное, просто ушиб; он вдыхает, потом выдыхает, потом еще раз и еще. Больно даже думать о том, чтобы пошевелить ногой. Скоро придет стража, его заметят и отведут к Наставнику, ему придется объясниться;
Малик тяжело сглатывает и поворачивает голову, устав смотреть на небо, и встречается взглядом с Альтаиром.

Альтаир сидит у стены напротив и смотрит ему в глаза. Его одежда промокла насквозь, на его коленях вода; вода стекает по стенам, собирается на полу, поднимается все выше и выше. Мокрое одеяло давит Малику на грудь так, что сложно дышать. Что ты здесь делаешь, хрипит он и не слышит собственный голос, что ты здесь делаешь;
Альтаир смотрит на него и молчит.
Вода поднимается. Полы чужих белых одежд шевелятся в глубине, как водоросли; Малику сложно думать, и каждый вдох оседает в его груди холодной моросью. Он будто тонет. Он не может пошевелиться, он не может позвать на помощь; он пытается спихнуть это проклятое одеяло, но тщетно.
Когда он поднимает взгляд в следующий раз, Альтаир кажется бледным — будто он мертв, будто жизнь вытекла из него вместе с кровью, вся, до последней капли, — и на долгое, долгое мгновение Малик чувствует удовлетворение. Темное, холодное — это было справедливо, это было правильно, он должен умереть так, как умер Кадар;
но потом Альтаир поворачивает голову.
У него птичьи, пронзительно-желтые глаза.

Птичьи глаза, птичьи перья, птичьи крылья; орлы и соколы кружат над Масиафом, и Малик парит вместе с ними. Летнее солнце обжигает спину, тело кажется легче пуха, ветер бьет в лицо; люди внизу собирают пшеницу, пасут коров, купают коней, набирают воду в колодце, разговаривают, бродят бесцельно и бессмысленно, упражняются с мечами,
горят, горят, горят, горят.
Масиаф пылает, и Малик видит — тела, небрежно брошенные одно на другое, безликие захватчики с обнаженным оружием и крестами на броне. Белое стало черным и красным; даже отсюда Малик видит знакомые лица — Салим, Аббас, Кахир, Масгуд, отец, Кадар, Альтаир,
Аль-Муалим.
Огонь поднимается выше стен, обжигает само небо; Малик кричит, но из горла вырывается только орлиный клекот — одинокий, тонущий в вое ветра.
Вокруг него орлы и соколы охотятся на голубей.

Голуби взлетают из ладоней Наставника — один, другой, третий, целая стая; блеск сизого оперения, глупые черные глаза. Ты отправляешься в Дамаск, говорит Наставник, ты направляешься в Акру, ты направляешься в Иерусалим;
Малик кивает. Наставник открывает клетки.

— ...ишком ...го! Он уми...!
Малик пытается открыть глаза и не сразу понимает, что они открыты, что солнце бьет ему в лицо; он моргает
(и моргает, и моргает),
но не видит ничего, кроме ослепительного света.
— ...авник нас ...ет! ...ись!
Кто-то прикасается к нему сильными жесткими пальцами, бесцеремонно сдергивает одеяло, перетягивает жгутом руку выше локтя; кто-то вскрикивает словно бы в отдалении, хрипло и отчаянно, и Малик не сразу узнает свой голос.

Альтаир толкает его плечом, проходя мимо, и Малик сжимает челюсти. В другой раз он догнал бы его, в другой раз он спросил бы, что это было, и они непременно бы подрались; но они на тренировочной площадке, Альтаир лениво помахивает затупленным тренировочным мечом, перекатываясь с ноги на ногу, и...
В общем, да. Они подерутся.
Альтаир всегда нападает первым. Он яростен и нетерпелив, но вместе с тем безрассуден, и Малик знает его — его привычки, его движения, его обманные маневры; это не первый их бой, не десятый и, наверное, даже не пятидесятый. Малик давно сбился бы со счета, даже если бы в самом деле считал. Малик уворачивается, и отскакивает в сторону, и блокирует чужие удары; Альтаир скалится дико и немного безумно, глядя ему в глаза, но Малик не торопится. Малик ждет.
И когда Альтаир открывается для удара, Малик пользуется этим.
Раны на голове всегда кровоточат сильнее положенного. Альтаир все еще скалится, но удивленно, словно обескураженно; зубы у него теперь красные от крови, и губы, и подбородок тоже, и Малик смотрит на него в таком же удивлении, опустив меч. Он не ожидал, что в самом деле может его ранить. Он не знал, что...
Отбросив меч, Альтаир бросается вперед со сдавленным рыком
(Малик знает этот звук; это боль),
и Малик не успевает увернуться или защититься.
Они падают вместе. Альтаир прижимает его к земле — сильное тело, крепкая хватка, окровавленное лицо; кровь капает с его подбородка Малику на щеку, и он все еще щерится, как раненое животное. Малик пытается оттолкнуть его, сбросить с себя, но не получается; Альтаир не бьет его, но и не отпускает, только смотрит
и смотрит
и смотрит.
Малик вдыхает поднятый безуспешной борьбой песок и заходится в кашле, отвернувшись, прижавшись щекой к чему-то влажному и липкому — и замирает, потому что на тренировочной площадке никогда не было песка, и он помнит этот день, и все было не так; да, он ранил Альтаира, да, Альтаир повалил его, но потом они наставили друг другу с десяток синяков прежде, чем их разняли, и не разговаривали еще месяц. Альтаир никогда не держал его вот так, до боли впившись в левую руку чуть выше локтя; этого не было
не было
не было
Малик поворачивает голову.
Кадар прижимает его к земле, скалится все с той же болью — как раненый близким другом, как преданный; у Кадара нет глаз, у Кадара распахнут в немом крике рот, у Кадара грудь и живот покрыты черной, запекшейся кровью, и Малик слышит — ты убил меня, ты убил меня, ты убил меня ты убил меня ты убил меня ты убил меня
(нет, хрипит Малик, нет)
ты не смог меня защитить ты не смог прикрыть мне спину ты виноват во всем этом я мертв из-за тебя из-за тебя из-за тебя
(рука ниже локтя вспыхивает болью, словно огнем, и Малик кричит)
(из глаз и рта Кадара непрерывным потоком струится песок — как вода или кровь или слезы; Малику сложно дышать, песок забивается в горло и нос, и он кашляет, кашляет, кашляет, и Кадар смотрит на него пустыми черными глазницами)
и теперь ты умрешь тоже
(Малику холодно; Малик знает, что Кадар прав)

Малик погружается в холод, как в воду. Тело немеет, кажется тяжелым и непослушным, и что-то до сих пор держит его, не давая пошевелиться; перед глазами только густой серый туман. Дышать тяжело. Думать тоже. Я умираю, думает Малик, но почему-то не боится; я умираю, потому что подвел его.
(я умираю, потому что Альтаир подвел нас)
От этой мысли что-то глубоко внутри него вспыхивает — яркое и острое, как ярость, тяжелое, как ненависть; я умираю, думает он, а Альтаир остается жить,
и его голову заполняет непроглядная чернота.

***

Когда Малик просыпается, первое, что он видит — солнце. Яркое и беспощадное, оно рвется в окна, бьет ему в глаза; с глухим недовольным ворчанием он поднимает руку, заслоняясь локтем, и тут же вздрагивает. В голову будто воткнули нож — острая в своей неожиданности боль заставляет его зажмуриться, — и он чувствует себя не сильнее котенка. Что произошло, думает он. Что случилось, думает он.
Воспоминания подернуты дымкой. Вот они в храме, вот Альтаир нападает на Робера де Сабле в открытую, вот Кадар умирает
(Малик крепко сжимает челюсти),
вот Малик прорывается наверх и чудом уносит сокровище с собой, в Масиаф — израненный, истекающий кровью; что было потом?
— Не шевелись, — просит знакомый голос, и Малик вздрагивает снова — как он не заметил, что рядом кто-то есть? — Ты еще слишком слаб.
Салим, думает Малик, и еще — я в Масиафе, и еще — кажется, это уже было.
— Что произошло? — спрашивает он тихо, и Салим вздыхает.
— Плохая рана. Ты умирал, обычные средства не помогали, и...
Он пожимает плечами, и от этого движения, обыденного и спокойного, Малика пробирает ужасом. Этого не могло быть, нет, нет, этого не могло произойти;
он торопливо стаскивает с себя одеяло, почти путаясь в нем, и замирает.
Нет, думает он. Нет.
Салим кладет ладонь ему на плечо.

Следующие несколько дней он почти не двигается. Салим не разрешает ему вставать — что-то там о потере крови; Малика это ни капли не волнует, но он подчиняется все равно. Все, что он может делать — лежать и смотреть на небо через окно.
И думать, само собой, но об этом он скорее жалеет.
Разумеется, он больше не будет фидаином, и при одной мысли об этом что-то внутри него взрывается алым. Он служил Наставнику всю свою жизнь, но больше не сможет, потому что Альтаир, этот сын шакала и мертвой ослицы, поставил себя выше правил; ему хочется кричать, ему хочется найти Альтаира и убить его, медленно и мучительно,
но он лежит тихо и неподвижно.
Он ассасин, пока ему не сказали обратного, а ассасины скрывают свои эмоции и свои слабости; а эта ярость определенно одна из них.
(он ассасин без клинка, убийца без орудия, брат без брата; он пытается не думать об этом, но мысли — все, что у него есть)

На исходе третьего дня к нему, все еще слишком слабому, приходит Наставник.
— Лежи, — говорит он, когда Малик пытается подняться. — Послушай меня, Малик аль-Саиф: ты выполнил задание, когда другие не смогли, и привез сокровище в Масиаф. Мне нет дела, что ты потерял руку; так даже лучше.
Что лучше, хочет спросить Малик
(гнев клокочет в его груди);
Наставник смотрит ему в глаза спокойно и понимающе, и неожиданно Малику становится стыдно.
— В Иерусалиме несколько дней назад погиб рафик, — говорит Наставник, — а бюро не должно пустовать. Ты сам понимаешь, что это значит. Отдыхай, Малик; скоро ты отправишься в Иерусалим.

Он уезжает из Масиафа, как только может стоять на ногах. Салим возвращает ему старые одежды, отстиранные от грязи и крови, помогает застегнуть пояс и подает оружие — мечи, длинный и короткий, потом метательные ножи; замешкавшись, протягивает на ладони скрытый клинок. Малик принимает все и коротко кивает Салиму на прощание.
После он отправляется забрать остатки своих вещей. Их не так уж много — несколько книг, точильные камни, запасная одежда, — но он просто не может оставить все позади: весной, после Испытаний, его кровать отдадут одному из юных братьев.
(что важнее — он не хочет оставить все позади)
Кровать Альтаира, замечает Малик краем глаза, пуста. Кровать Кадара, разумеется, тоже; его вещи, аккуратно сложенные, лежат в изножье. Одежды отстирают и перешьют, книги отнесут в библиотеку, что же до всего остального... Малик никогда не интересовался, что происходит со всем остальным.
Он собирает свои вещи, аккуратно укладывает их в заплечный мешок и старается не думать, что уезжает почти что навсегда. Это место было для него домом долгие годы, и покидать его вот так — все равно что срывать присохшую к ране повязку; но он укладывает вещи — медленно, слишком медленно, — и сжимает челюсти. Уезжать больно, но остаться было бы больнее. Пустая кровать Кадара — прямо напротив, и какое Малику дело, что весной там будет спать кто-то другой?
Малик срывается, когда заплечный мешок в очередной раз падает набок — рявкает коротко и зло, сбрасывает его с кровати быстрым и хлестким ударом ладони; книги выскальзывают наружу, на пол, и Малику хочется завыть от ярости и собственной беспомощности. Нет смысла спрашивать, почему это произошло с ним — это случилось, потому что случилось; Малик рычит и сжимает кулак, и едва сдерживается, чтобы не пнуть одну из книг.
И тогда он замечает на кровати Кадара перья.
Что-то внутри него холодеет. Он не разделял увлечения Кадара картами — если вдруг потребуется, считал Малик, проще будет попросить одну в бюро; Кадар только пожимал плечами и смеялся. Посмотрим, что ты скажешь, если заблудишься во время погони, говорил он. Малик обычно отвечал, что залезет на крышу ближайшего дома и посмотрит оттуда, и после этого спор сводился к привычным аргументам, ленивой дружеской перебранке;
но сейчас Малик смотрит на перья и не может отвести взгляд.
(у него никогда не было важных и ценных вещей, ничего, что он хотел бы хранить у сердца; но у Кадара было любимое перо, перо-символ, с пятном, похожим на знак их ордена, и сейчас горло Малика сжимается, и его сердце сжимается тоже)

Малик выезжает за городские ворота через час, наконец собрав все вещи; перо с похожим на треугольник пятном бережно уложено в одну из книг, трясущихся на неровной рыси в его заплечном мешке.

Сейчас путешествовать куда опаснее, чем год назад, месяц, даже неделю (Малик не уверен, сколько времени провел в лихорадке) — патрули на каждом повороте, хмурые солдаты в разномастных доспехах и с острыми взглядами; кому другому, Малик уверен, они доставили бы немало проблем. Но не ему, нет. Только не ему.
Его конь идет размеренной и мягкой рысью, звонко цокая по камням дороги; Малик сидит, сгорбившись и низко опустив голову. Чужие взгляды цепляются за пустой рукав, не меч, и тут же безразлично соскальзывают в сторону: калека — значит, не опасен.
Что-то внутри него грохочет от ярости, но Малик сдерживается. Это унизительно, да, но и полезно тоже, и он всегда был терпелив; и не такое переживет, если это значит, что он доберется до Иерусалима в срок.

За первый день он проезжает три военных лагеря и одну деревню. Самый жаркий час Малик пережидает у мелкой речушки, в тени деревьев — дает отдых коню и себе, заодно и ест, — под ровный грохот солдатских сапог с дороги, птичье пение и журчание воды; солнце пробивается сквозь листву, и листья кажутся прозрачно-зелеными. Ненадолго он замирает, до пят заполненный этим умиротворением, и забывает обо всем — о своей цели и лежащей впереди дороге, о Масиафе, о Наставнике и братьях, об увечности и ярости, заходящейся в груди с грохотом, размеренным, как сердечный стук; ненадолго он позволяет себе расслабиться, чтобы затем, встряхнувшись, отправиться дальше.
Он встает лагерем в сумерках, когда конь начинает спотыкаться — укрывается от дороги за скалами, разводит костер. Огонь отгоняет диких зверей, но привлекает бандитов, и потому лучше не путешествовать в одиночку; но Малик устал за день и взбешен собственной неспособностью развести огонь быстро, так что ему нет до этого дела. Он привязывает коня к ближайшему дереву, ослабляет подпругу и вынимает из его рта трензель, а после садится у огня и замирает, глядя в пустоту. Нужно поесть, думает он, вот только посижу так еще немного;
на рассвете Малик просыпается у прогоревшего костра — все так же сидя, с трещащей от боли спиной и свившим гнездо в животе голодом.

Ему все-таки удается затянуть подпругу обратно и заставить коня снова взять трензель, но на это уходит слишком много времени. Конь упрямится и задирает голову, и под конец успокоившийся было за ночь Малик снова пылает глухим раздражением.
— Проклятая скотина, — бормочет он и дергает за повод. — Продам тебя в первой же деревне.
Конь только фыркает, и в этом звуке Малику чудится насмешка.

Вторую ночь он проводит недалеко от одной из небольших деревушек — все так же сидя у костра, отщипывая понемногу от выменянной по пути лепешки и глядя в небо. Ночь ясная и безлунная, и звезды сверкают во всей своей красоте — белоснежные, огромные, яркие; тишина ложится Малику на плечи, и впервые за многие дни он чувствует настоящее спокойствие.

Он прибывает в Иерусалим на третий день, когда солнце стоит высоко в небе; входит в город, оставив коня на попечении знакомого расторопного мальчишки, сына одного из братьев. Стража смотрит на него со спокойным безразличием — мало ли в городе калек. Камень мостовых обжигает даже через подошвы сапог.
Город изменился — еле заметно, но все-таки. Стражники чем-то встревожены — ладони на эфесах, острые внимательные взгляды; головорезы шатаются по улицам средь бела дня, одинаково ухмыляющиеся и безостановочно потирающие руки, словно в предвкушении большой наживы. Скоро что-то случится, думает Малик и невольно ускоряет шаг. Скоро что-то случиться, и лучше быть к этому готовым.
Он идет мимо глашатаев и торговцев, мимо побирушек и головорезов и вскоре, не выдержав жары, сворачивает с тень переулков. Так будет чуть дольше, зато спокойней. Малику никогда не нравился Иерусалим; впрочем, честнее будет сказать, что Малику никогда не нравились толпы.
— Эй, однорукий! — слышит он сзади и оборачивается.
А может, и не спокойней.

Их трое, и они из городской стражи, но Малика это не волнует. Копившаяся в груди ярость наконец находит выход наружу; Малик избивает их голыми руками (вернее, голой рукой), потому что быстрее и проворней, и внимательней, и попросту забыл, что у него есть меч. Он уворачивается и кружит, то подступая вплотную, то отскакивая назад, и если бы хотел — уже давно убил бы (один точный удар в шею, даже без кинжала, и все закончится), вот только он не хочет. Нужно наслаждаться, пока можешь, думает он и скалится; теперь он рафик, в конце концов, и бои для него закончены.
Или, может быть, нет.
В конце концов все трое лежат у его ног, переломанные и избитые. Малик вдыхает и выдыхает, глядя на них, но не чувствует удовлетворения, только странную пустоту там, где раньше был гнев. За его спиной кто-то спускается по стене — слышно шорох одежды о камень, — но Малик не поворачивается, пока не раздается отчетливый удар сапог о мостовую.
— Рафик, — говорит незнакомый брат и склоняет голову. — Прошу прощения, что задержался, но вмешаться в ваш бой было бы неуважением.

Незнакомого брата зовут Икрам. Он сопровождает Малика до бюро, молчаливый и незаметный, как тень; когда Малик останавливается у стены и, задрав голову, думает, как будет забираться наверх, Икрам хмыкает и вжимает в его ладонь ключи.
— Вы могли не замечать, рафик, — говорит он и ухмыляется в густую бороду, — но у бюро на самом деле есть дверь. Дома без дверей — это очень подозрительно, знаете ли.

В тишине и прохладе бюро Малик наконец скидывает заплечный мешок и разбирает вещи. Книги отправляются на одну из многих полок, сменные одежды — в сундук (оттуда же он достает одеяние рафика — новое и чистое, сшитое по его мерке, — и поспешно переодевается), перо Малик оставляет на стойке рядом с чернильницей; затем он наконец открывает вход — тот, который на крыше, — и разрешает себе осесть на пол рядом с фонтаном. Отсюда едва слышен гомон толпы, но голос глашатая, высокий и резкий, долетает все равно, и Малик без удивления чувствует поднимающееся в груди уже привычное раздражение.
Ничего, думает он.
Я привыкну.

@темы: зфб, летят по небу ассасины, текстота

---

perfect shotgun -> brass pangolin cold

---

ранее в программе плюс даркест данжен

Вот и наступил деанон.
Это был самый насыщенный сезон за все мое время участия в (з)фб - и срачи, и новые люди, с которыми я больше как-то не хочу пересекаться, и, кажется, под конец меня даже заподозрили в хейтерстве охуенная, в общем, была фб, но повторять не хочу, спасибо. Хватит с меня впечатлений хд
Пока сдеанонился только дд, который даркест данжен - по крайней мере, официально, с постом и всяким таким. Так что пока я ограничусь работами оттуда, а пост буду поднимать по мере деанона других команд.

Вообще, в даркест данжене творилась ебанина, форменная ебанина. Очень не хочу ее пересказывать, но, в общем, кое с кем оттуда я больше никуда. Это был краткий отчет, а теперь будут плашки

бладборн

В бладборнах все было так тихо, что я даже думал, а не умерли ли там все. К сожалению, я тоже перегорел по канону и особо ничего не донес, только кусок в запланированный с прошлой осени соавторский макси (который не буду сюда постить, разве что ссылкой - он реально здоровенный, плюс, велл, по нему я тоже перегорел) и один драббл на высокий рейтинг. Ну, и два коллажика, но это не считается Первый опыт замства; хочу сказать, все могло пройти куда хуже)
(ну, кроме того, что под конец меня заебало обновлять таблицу в одно рыло, и я скинул это на кэпа, вежливо прося "выложил выкладку - и таблицу заодно обнови, пока не перелогинился" хд)

Подозреваемый: perfect shotgun

Досье:
визитка: тексты профайлов
2lvl миди: «все мы смертны»
5lvl драбблы: «the water runs before your eyes», «the feelings deep inside of me»
5lvl миди: перевод «Blood on my Name», бетинг «El Dorado»
6lvl спецквест: «Слишком уж она блестит» (идея)
Бонус: «стелс (ебеться)»

В стелсах охуенно отыграли, самая спокойная команда была (кроме полумертвого бладборна, лол), но и там под конец меня догнала ебанина. Лучше всего о ней выразилась наш кэп:

(и да, про нее я тоже говорить не хочу - энивей не сейчас хд)

Ээээнивей, я скоро начну вносить работы, так что может немного распидорасить ленту. Сорян ^^

запись создана: 22.10.2018 в 14:21

@темы: bloody hell, фб, в черном-черном поместье

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

прошел Эндерал. кратко:
АаАаАаАаАаАаАаАаАаАаА!

(но вообще я в первые - сколько, два часа? - после окончания игры уже накатал фичок)

@темы: кратко, неконкретная игрота без своего тега

---

Название: the bad moon is rising
Размер: драббл, 370 слов
Пейринг/Персонажи: Кровавый Ворон Кейнхерста/Эйлин
Категория: джен с элементами гета
Жанр: character study?
Рейтинг: R
Краткое содержание: Красная Луна взошла, и Ворон чутка поехал крышей
Примечание/Предупреждения: авторская пунктуация; в первую очередь джен, а не гет, так что тут нет горячей ебли (увы)
Фикбукло: [x]

Увенчанный кровью, словно короной, он ступает по каменным плитам древнего собора. Алый свет струится сквозь стекла, алое безумие захлестывает его с головой — так, что становится сложно дышать от ярости, восхищения и веселья; он улыбается
улыбается
улыбается.
Витражи смеются и танцуют в свете луны, вспарывают друг другу животы осколками стекла, неровными и длинными, как ножи. Кишки, длинные и темные, висят на оконных рамах, пачкают стены и пол. Он вспоминает дом — долгие темные ночи, мрамор стен, неровный, мерцающий свет, и еще — танцы озлобленных, обезумевших от боли мертвецов; распахнутые в беззвучном крике рты, пустые черные глазницы, содранная еще заживо кожа, ловкие руки, которым не нужно ни ножа, ни меча, сухие пальцы с выдранными когда-то давно ногтями,
темная, ненастоящая кровь, текущая даже из старых ран. Темные, ненастоящие, нетленные легкие, сердца, ливер. Темный, настоящий, густой запах смерти.
Это так похоже на дом.
Он улыбается так широко, что уголки рта отзываются ноющей болью. Во рту стоит привкус железа. Чикаге дрожит, и поет, и просится в руку, и умоляет, умоляет, умоляет; он качает головой, перекатывается с пятки на носок. И снова. И снова.
Кажется, он кого-то ждал, но теперь это уже неважно. Безумие жжется в его груди, в его венах, в его глазах, и грохот сердца отдается во лбу тупой болью; оперение плаща шепчет, будто от ветра, и он даже слышит слова. Ты прав, слышит он. Ты достоин, слышит он. Любимый сын своей матери, любимый ученик своей наставницы, любимый воин своей королевы, последний из своего рода, ты вернешься домой с победой или умрешь в честном бою, ты принесешь королеве лучшую кровь;
он слушает, затаив дыхание, и верит.

Кто-то зовет его.
Он не услышал шаги, он не сразу услышал речь; он вздрагивает, вскидывает голову, смотрит на наставницу в упор. Ждал ли он ее? Или кого-то другого? Он не помнит. Он не хочет помнить.
Наставница уже немолода, но сильна и быстра по-прежнему, как в юности. Она красива: кожа ее — как снег, волосы — как огонь, глаза — как старая кровь, а кровь — как старое вино. Подобно хищнице, она метит свою добычу укусами, впивается в шею; она сжимает его бедра своими, скалит крепкие зубы и всегда борется за власть (и всегда побеждает). Она великолепна. Она достойна.
Она прячется под маской и перьями, как и он сам. Он уверен: она поймет.
Он улыбается.




Название: крови мало не бывает
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Кейнхерст
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа

Название: straight into Yharnam
Форма: коллаж
Пейринг/Персонажи: Ярнам
Категория: джен
Исходники: фотографии из открытого доступа
Рейтинг: G — PG-13
Примечание/Предупреждения: наложение в кадре с надписью; иллюстрация к макси, ссылка на который тут будет хз когда

@темы: bloody hell, текстота, not even sorry [2]

---

Название: and the crew obeys
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Утонувшие Моряки
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа

+11

Название: at the witching hour
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Утонувшие Моряки
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: chained and drowned for eternity
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Утонувшие Моряки
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: что делать и как жить, когда ты чудовище
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Наследница
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: кажется, у вас тут пиздец
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Наследница
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: ебанина, вдохновение и оккультизм
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Наследница
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа




Название: to plant, harvest, and brew
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Ведьма
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: the powers of corruption
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Ведьма
Категория: джен
Рейтинг: R
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: twisted and maniacal
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Ведьма
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: that poor girl
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Сирена
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: She is their queen...
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Сирена
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: ... and their slave
Автор: fandom Darkest Dungeon 2018
Форма: тумблер-коллаж
Пейринг/Персонажи: Сирена, намек на Сирена/Предок
Категория: гет
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа

@темы: фб, not even sorry [2], в черном-черном поместье

---

Название: bite my tongue and hold it in
Размер: драббл (471 слово)
Пейринг/Персонажи: Крестоносец/Флагеллянт
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R — NC-21
Краткое содержание: два религиозных вампира ебутся в зале покаяния
Примечание/Предупреждения: имена взяты из ростера автора, так что на русском выглядят несколько странно; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

В подземельях Аббатства тихо и пусто, еле уловимо пахнет кровью — знакомый медный запах. Дайел привык к нему за долгие годы почти бесконечных боев, сперва под стенами Иерусалима, затем в этих позабытых Светом лесах — и, конечно же, здесь, в этой полутьме. Холодные каменные стены, холодный каменный пол, ряды одинаковых запертых дверей — не то камеры преступников, не то кельи истинно верующих, ни звука из-за них, ни света; Дайел идет дальше, ступая мягко и почти бесшумно, Дайел идет на отблески единственной свечи.
Одна из дверей открыта, и Дайел останавливается рядом, вежливо стучит костяшками о сухое дерево.
— Мак, — говорит он и замирает в привычном ожидании.
Мак отзывается не сразу. Сначала приходят в движение плечи — напрягаются и сразу расслабляются, — потом шея и иссеченная свежими ранами спина; Мак оборачивается и смотрит на него из-под капюшона. В мягком свете его глаза мерцают красным.
— Зачем ты здесь?
Голос у него низкий и сиплый, будто сорванный давным-давно — как шуршащие по склону камни, предвестники оползня. Мак не любит говорить, а Дайелу нравится его слушать; это не единственное, в чем они не сходятся.
— Пришел поговорить, — он подходит ближе, кладет ладонь на чужое плечо; Мак все еще стоит на коленях, смотрит снизу вверх с чем-то диким и голодным, прячущимся в глубине зрачков. — Помолиться.
— Соседняя келья свободна, — отвечает Мак, не отводя взгляда. У него серые глаза, напоминает себе Дайел, серые; отблески — это только игра света и их общий голод.
Дайел качает головой:
— Я хочу молиться здесь.
И опускается на колени.

У Мака острые треугольные зубы, и он кусается во время поцелуев; в отместку Дайел вгрызается в его губу и слизывает кровь, стараясь не стонать слишком громко. Еще у Мака мозолистые руки, и он знает, как обращаться с оружием — Дайел, впрочем, тоже. Ничего нового. Ничего необычного.
Они стоят на коленях, прижимаясь друг к другу бедрами, толкаясь друг другу в ладони, целуясь — или кусаясь, Дайел уже сам не уверен. От удовольствия темнеет перед глазами, и он стонет в чужие губы, сжимает чужое плечо свободной рукой, жмурится, жмурится, жмурится;
Мак что-то бормочет ему на ухо. Дайел не слышит, что, не может разобрать, но ему хватает одного звука голоса, чтобы со всхлипом, недостойным взрослого мужчины, кончить в чужой кулак.

Открыв наконец глаза, он находит себя все еще стоящим на коленях. Мак бережно поддерживает его под спину, не давая упасть, и тепло и щекотно дышит в шею; Дайел моргает, приходя в себя, и лениво хлопает его по бедру.
Это не первый раз, когда после секса один из них кусает другого. Мак делает это чаще, Дайел — реже; Мак жаден до крови, своей и чужой, но это не новость. Дайел уже давно привык.
— Обескровишь, — бормочет он. — Досуха выпьешь, проклятый кровосос.
— А сам-то? — откликается Мак ему прямо в ухо, на мгновение подняв голову, и Дайел фыркает.
— Только положи меня в место потеплей, как закончишь, — он вздыхает и закрывает глаза обратно. — Или в казармы отнеси. Спать хочу, умираю.
Ответ он уже не слышит.


Название: the hook and the knife
Размер: мини (1172 слова)
Пейринг/Персонажи: Наемник (Томас)/Разбойник (Джеймс), Крестоносец (Ричард), Весталка (Бригитта)
Категория: слэш
Жанр: внезапный PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: религиозный наемник, иррациональный разбойник, мизантропичная весталка и самый обычный крестоносец устраиваются на привал.
Примечание/Предупреждения: лавхейт на минималках, порнотроп, секс в присутствии еще двоих (но персонажей, как и автора, это не кинкует); некоторые фразы разбойника взяты из игры и переведены самостоятельно, так что могут отличаться от официального варианта.
Фикбукло: [x]

Место для лагеря выбирает Ричард — небольшая комнатка с всего одной дверью; останавливается, в раздумье тянется почесать подбородок, но, разумеется, натыкается на шлем и с недовольным выдохом отдергивает руку.
— Привал, — командует он и, скинув заплечный мешок, достает свой спальник. — Томас, тащи дрова. Бри, на тебе еда. Джеймс... Просто не мешайся.
Бригитта фыркает, подбоченясь:
— Почему это на мне еда? Потому что я тут единственная женщина?
— Потому что ты единственная из них можешь нормально готовить, — откликается Ричард успокаивающе. — Я помогу.
— Поможет он, — Бригитта недовольно вздыхает и тоже скидывает мешок. — Ну и где наш костер?

Томас составляет дрова конусом и заставляет себя дышать ровно. Все в порядке, все совершенно нормально, незачем так беспокоиться; за его спиной Джеймс бормочет что-то про снежинки, и Томас сжимает кулаки, чтобы не броситься на него. Чертов Джеймс. Чертов Наследник. Чертов Город. Чертово все.
Он не сразу замечает, что намертво зажал кресало в ладони. Он не сразу замечает подошедшую Бригитту — привычно мрачную, с холодным и колючим взглядом; та смотрит на него несколько долгих секунд, а затем опускается на землю рядом.
— Ты так еще долго провозишься, — ворчит она беззлобно и протягивает ладони к соломе; через мгновение та вспыхивает — маленькое, привычное чудо.
Томас благодарно кивает ей и, сунув кресало в карман, отходит к своему спальнику, садится так поспешно, словно его не держат ноги. Джеймс оказывается на соседнем, подозрительно молчаливый; Томасу это кажется затишьем перед бурей.
Сейчас, на привале, тишина руин обрушивается на него всем весом — оглушающая, черная, как ночное небо. Тишина, одиночество, древность. Пахнет пылью и ржавчиной, и еще — костром; Томас привык к этим запахам, но сейчас они кажутся болезнено острыми, будто он впервые в подземелье.
Только сейчас он понимает, что смотрит на Джеймса, и тот смотрит в ответ — странный, незнакомый взгляд зеленовато-серых глаз. Почему-то это не пугает. Почему-то это успокаивает.
— Готово, — объявляет Ричард, и Томас вздрагивает.
Сколько он сидел вот так? Как он не заметил, что Ричард снял шлем? Что Ричард смотрит прямо на него?
Бригитта вздыхает, глядя с привычным недовольством. Рыжие отблески пламени пляшут на ее лице.
— Можно есть.

Едят они в молчании. У стены напротив клубятся знакомые тени; Томасу мерещатся моргающие глаза, торопливые движения десятков маленьких тел, тонких рук, но он знает, что это только усталость. Все пройдет, стоит отдохнуть.
Словно услышав его, Ричард кладет ножны себе на колени и проверяет, как в них ходит меч. Кажется, это его успокаивает.
— Я буду дежурить первым, — говорит он.
Бригитта кивает, глядя на него почти с нежностью, и снова утыкается в Писание. Кажется, они снова будут засыпать под Строки; Томаса это, впрочем, вполне устраивает и даже немного успокаивает. Может, поэтому он решается взглянуть налево еще раз.
Джеймс сидит, обхватив колени и глядя в костер. Тени пляшут на его лице — задумчивом, осунувшемся, будто постаревшем, и на долгое мгновение Томасу становится жаль его. Идиота безрассудного.
Поэтому он протягивает руку и осторожно прикасается к чужому плечу.
— Не кисни там, — говорит он негромко. — Мы выберемся.
Джеймс переводит на него взгляд и моргает, словно не узнав; Томас хочет уже было напомнить, кто они и зачем здесь (уже приходилось), но
Джеймс улыбается, весело, широко и безумно; Джеймс наклоняется к нему и шепчет в самое ухо:
— Ты когда-нибудь видел, как человек истекает кровью насмерть? Это чертовски красиво.
Томас отводит взгляд, мысленно костеря себя последними словами.


Он невзлюбил Джеймса с первой их встречи, еще в дилижансе. Слишком наглый, привыкший брать свое нахрапом, в смутно знакомой куртке, похожей на форму разбойников Ввулфа — Джеймс не мог понравиться ему, даже если бы захотел. Джеймс не хотел, понятное дело.
Томас старался не сталкиваться с ним лишний раз — ни в таверне, ни в борделе, ни в аббатстве, — но в итоге это не помогло. Вскоре раздражение сменилось чем-то иным, чем-то непонятным, но смутно знакомым — зудом под ребрами, взбудораженным покалыванием в животе при любом взгляде на него; наверное, Томас бы еще долго не понимал, в чем дело, если бы Джеймс не спал за две койки от него и не менял повязки прямо там. Татуировки на сильных руках, покрытый шрамами торс, темные пятна засосов на шее; это врезалось в память, это преследовало его во снах и злило еще сильнее.
Пять дней назад Наследник отправил их четверых в руины. Он не стал бы слушать никаких возражений, и Томас не стал противиться; может быть, зря.


Томас просыпается резко, как от толчка, и не может понять, что его разбудило. Комната кажется прежней, костер горит все так же ярко; по другую сторону сидит на своем спальнике Ричард, неотрывно вглядываясь во тьму. Совсем рядом тихо дышит Бригитта, обнимая во сне палицу, словно подушку.
А потом на его бедро снова ложится ладонь (не легкое, мимолетное прикосновение, как было в первый раз, понимает он), и он застывает — кажется, даже забывает, как дышать.
Нет смысла смотреть на соседний спальник — Томас уже знает, где Джеймс. За его спиной, под его одеялом, так близко, но не касаясь; горячее дыхание щекочет шею, широкая ладонь ласково поглаживает бедро, и Томас заставляет себя не реагировать.
— Вернись на место, — тихо шипит он, не поворачивая головы и стараясь не привлечь внимание Ричарда.
Конечно же, Джеймс не слушается.
— А то что?
Шепот у него горячий и сдавленный, будто он тоже не хочет, чтобы их заметили вот так; Томаса пробирает дрожью, Томас стряхивает его ладонь, надеясь, что Джеймс ничего не заметил,
но, конечно же, ему не везет.
Чужая ладонь ложится на пах, по-хозяйски сжимает и гладит прямо сквозь одежду, и Томас закусывает губу, чтобы не выдать себя. Как он не заметил, что у него стоит? Как это заметил Джеймс? Как Джеймс вообще понял, что...
— Думаешь, я не видел, как ты на меня смотришь? — перебивает Джеймс его мысли все тем же хриплым шепотом и кусает его за мочку уха, потом за шею. — Я не слепой, Томми.
Сердце колотится где-то в горле, ужас обжигает его пополам с возбуждением. Если повернется Ричард, думает Томас, если проснется Бригитта, если их заметят — боги, он догадывается, что будет потом, он не хочет об этом думать; а потом — Джеймс безумен, если он вспомнит это потом, в Городе, если расскажет кому-то... Томас умрет один — быстро, если ему повезет. Томас чертовски не хочет умирать, а минусов здесь больше, чем плюсов; но — горячая, мозолистая ладонь на его члене, сильные пальцы, привыкшие сжимать кинжал или пистолет, неспешные почти дразнящие движения
(когда он успел пробраться под ткань?),
дыхание, обжигающее основание шеи, на мгновение прижавшиеся к ней губы.
Томас сдается.
— Отпусти, — шепчет он, и, верно, что-то такое слышно в его голосе, что Джеймс подчиняется.
Томас переворачивается на другой бок и крепко ухватывает его за бедро, не давая отодвинуться.

Они прижимаются друг к другу, трутся прямо так, через одежду; Томас сжимает зубы — так сильно хочется укусить чужую шею, оставить след, — но сдерживается. Конечно, Джеймс снял куртку, но на его рубахе тоже хватает подозретельных пятен — не хватало еще чем-то заразиться...
(Томас не уверен, почему еще может думать)
— Ну давай, — шепчет Джеймс (тихо, так тихо, он едва слышит, что-то грохочет в его висках и горле). — Давай, Томми.

Томас плохо помнит, что было потом. Жар и чужие руки, сильные и жесткие, с неожиданно чуткими пальцами, собственный сдавленный шепот и чужой пульс прямо под губами, смесь возбуждения и ужаса, свернувшаяся в его животе в черный водоворот
и хорошо, как же хорошо

Он засыпает сразу после и уже через сон чувствует мягкое, будто нерешительное прикосновение губ.

@темы: фб, текстота, в черном-черном поместье

---

Название: кулинарное
Форма: сет двустиший
Пейринг/Персонажи: вечноголодный Наследник, упоминаются оккультист и Барон
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Размер: 6 штук
Примечание/Предупреждения: хангерчек = hunger check, "проверка голода": событие в походе, заставляющее каждого бойца съесть единицу провизии

мне дилижанс привозит мясо
ну и наемников чучуть

здесь свиньи рыбы и грибочки
какойто прямо шведский стол

скажи мне оккультист а можно
твои тентакли к пиву брать

опять закончились запасы
пойду к барону и поем

но я ведь только что кормил вас
ох этот всратый хангерчек

еды то много в катакомбах
но сколько можно падаль жрать




Название: о поспешных поступках и печальных последствиях
Форма: сет двустиший
Пейринг/Персонажи: весь ростер, кроме мушкетерки
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Размер: 17 штук

вам лучше бы не злить весталку
та хрясь дубиной по башке

вам лучше бы не злить отродье
оно откусит вам лицо

вам лучше бы не злить дикарку
уж догадайтесь почему

вам лучше бы не злить чумную
вы долго будете чихать

вам антикварку злить не надо
ведь кто вам деньги принесет

наемника вам злить не надо
коль дорога вам голова

разбойника вам злить не надо
а то пырнет ножом в живот

псаря вам тоже злить не надо
его собака голодна

шута вам тоже злить не надо
он будет досмерти трунь трунь

и крестоносца вы не злите
а то случится деусвульт

и арбалетчицу не злите
она же снайпер как никак

и флаггелянта вы не злите
ну разве что вы мазохист

и мародерку вы не злите
а то как вдарит вам киркой

и ветерана вы не злите
начнет орать так не заткнешь

и оккультиста вы не злите
у нас тут в общем не хентай

и щитоломку вы не злите
найдете под подушкой змей

и прокаженного не злите
он ведь заразный как никак

@темы: фб, текстота, в черном-черном поместье

---

Название: from beyond
Размер: драббл (789 слов)
Пейринг/Персонажи: Рейнальд, Наследник, Дисмас
Категория: джен, может читаться как преслэш
Жанр: драма, кайнда ужасы
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Рейнальд скорбит, Наследник меняется и исследует, Дисмас мертв.
Примечание/Предупреждения: авторская пунктуация, чутка сюр, времена немного блуждают; частично написано по мотивам игровой сессии автора и игрового ивента; типичные для канона смерти второстепенных персонажей;

спойлер

автор понятия не имеет, может ли ивент с воскрешением поднять убитых Come Unto Your Maker.
Фикбукло: [x]

После Сердца все изменилось.

Рейнальд плохо помнит, что было тогда. Наследник, бледный до синевы, с бесцветными опустевшими глазами и холодным взглядом — словно колючий лед вместо радужек;
незнакомая весталка в алом одеянии, молодая, любопытно заглядывающая в бездонную черноту космоса, с криком раздирающая себе лицо, рыдающая, рыдающая;
темнокожий псарь, сжимающий ошейник своего зверя, заходящийся хохотом, поджимающий узкие губы, глядящий исподлобья;
Дисмас с его спокойной уверенностью, грохот его пистолета и свист кинжала.
И еще Рейнальд помнит —
ужас, разрывающий сердце
полный боли крик откуда-то позади
синева и звезды, вспышки перед глазами
ладонь размером с него самого, когтистая, крепкая, с содранной кожей
Дисмас, отталкивающий его руку, еле стоящий на ногах
указывающий на Дисмаса тонкий палец Наследника

тишину.

***

Рейнальд не знает, как они выбрались оттуда. Он очнулся уже в городе, на своей койке, с пустотой в голове, с дрожащими руками; эй, окликнул он Дисмаса, еще толком не проснувшись,
и только потом вспомнил, что звать некого.

Сложно сказать, были ли они друзьями. Первые, явившиеся в этот город, ветераны, позабытые Наследником, по старой привычке они спали на одной кровати (Дисмас выбрал верхний ярус, Рей — нижний), вместе ходили в бар, вместе помогали наставлять новичков,
ругались до хрипоты и звона стекол, иногда не разговаривали неделями;
но после Сердца Рейнальд нашел себя сжимающим ворот Наследника, рычащим ему в лицо — ты обещал, что мы выберемся вместе, ты обещал, черт тебя дери, обещал!
Наследник отцепил его пальцы по одному и, уставившись ему в глаза, проговорил тихо и словно пытаясь утешить:
— Я тебя не держу. Уходи, если хочешь.

Рейнальд остался.

***

Рейнальд пришел на его могилу, как только смог себя заставить. Черный камень и золотая краска, выбитый на надгробии меч; Рейнальд сел рядом, скрестив ноги, опустил голову.
Он бывал здесь и раньше, но не так. Он знал, что такое скорбь, но сейчас она казалась особенно острой. Что-то выло в его груди, скребло по ребрам, рвалось наружу — яростная, обжигающая боль потери; не выдержав, Рейнальд закрыл глаза.
Это было неправильно. Он знал — откуда-то, — что могила пуста, что тела здесь нет
(Дисмаса здесь нет)
(Дисмаса нет);
и он вскочил на ноги, и он сбежал, чтобы больше никогда не возвращаться.

***

После Сердца Наследник редко выходил из своих покоев. Рейнальд столкнулся с ним внезапно, уже после заката, когда шел из Аббатства в казармы; Наследник сидел под статуей, глядя в небо, и не поднялся, даже когда Рейнальд подошел почти вплотную.
— Ты еще здесь? — спросил Наследник и перевел на него взгляд. В сумерках его глаза, всегда светло-серые, казались почти черными, и Рей ощутил неожиданный укол страха — обычный для походов, но не для города.
— Как видите, — проговорил он наконец, решив, что молчал слишком долго. Прозвучало безразлично и глухо.
Наследник промолчал. На его ладони сидел комар — странный, слишком крупный, — но не торопился кусать, перебирал лапками, словно прислушиваясь; Наследник делал вид, что не замечает его, но иногда косился вниз.
— Я найду тебе занятие, Рейнальд, — произнес Наследник привычно мягко (что-то в его тоне было не тем). — А теперь прости, у меня назначена встреча.
Пожав плечами, Рейнальд отвернулся. Ему не было дела до Наследника и его таинственных встреч; ему показалось, что позади что-то прозвенело — тихо и высоко, как комариные крылья.

Рейнальд проснулся от звона колоколов. На улице кричали — весело, полными радости голосами, — и казарма была пуста; Рейнальд сел, на мгновение закрыл лицо руками. Что-то было не так, но он не понимал, что.
Поэтому он потянулся за мечом.

Холодный воздух города пах смертью, и казалось, что он один замечает это. Рейнальд шел сквозь празднующую, веселящуюся толпу и не знал, куда идет и зачем; что-то тянуло его, будто зацепив крюком под ребра, так знакомо, так мучительно знакомо. Кружилась голова. Чужой хохот отдавался в его ушах гулом.
Знакомый псарь — темнокожий, хмурый, с острым взглядом, — остановил его у входа на кладбище и больно вжал в ладонь деревянный идол; Рейнальд поблагодарил его кивком и скользнул в приоткрытые ворота. Пес гавкнул ему в спину — негромко, но Рейнальд услышал.
Что-то шевельнулось в тенях (бледно-серый хитин, сильные лапы, изогнутая в вечном оскале пасть), но он не стал проверять, что. Кладбище было небольшим, и Рейнальд заметил этих четверых сразу: стоящий спиной к нему сгорбившийся Наследник, сидящая на земле у собственного надгробия весталка (кровь на ее животе и груди, разорванное одеяние), бездумно точащая лезвие своей алебарды дикарка (сбившиеся в колтуны грязные волосы, белесый шрам через все лицо и шею, уходящий под одежду — след, оставленный Свиным Королем),
Дисмас, сидящий на своем надгробии и чистящий яблоко ножом.
Рейнальд забыл, что нужно дышать. Рейнальд забыл, как это — дышать.
Дисмас расплылся в улыбке, заметив его, соскользнул на землю (так плавно, так плавно, люди не могут так двигаться), направился к нему, небрежно толкнув Наследника плечом. Рейнальд смотрел ему в лицо, только в лицо, потому что казалось — если взгляд соскользнет, случится страшное.
— Рей, — Дисмас улыбнулся шире, и Рейнальд увидел
острые треугольные зубы
угольная чернота нёба
багровые щупальца, выскользнувшие наружу.
— Давно не виделись, — сказало то, что раньше было Дисмасом, и потянулось его обнять.



Название: a mocking thirst
Размер: драббл (664 слова)
Пейринг/Персонажи: Наследник, Графиня
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: Наследнику очень интересны вампиры
Примечание/Предупреждения: очень ядреные хэдканоны, легкое АУ; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Разумеется, она ждет его в винокурне. Бледная до серости, тонкорукая, с выцветшими от времени волосами, уложенными в сложную прическу; она смотрит, чуть прищурившись, и улыбается неизвестно чему. Глаза у нее блеклые, как туман, но живые, с безумным звериным голодом в глубине зрачков, и от этого на мгновение становится жутко.
— Знал, что найду тебя здесь, — говорит он и закрывает за собой дверь.
Она пожимает плечами:
— Где же еще мне быть?
Она висит вниз головой в паутине веревок прямо над старым, рассохшимся деревянным чаном; по шее змеятся раны, старые и совсем недавние, и засохшая на лице кровь кажется боевым раскрасом. Снять отсюда, одеть в броню, растрепать волосы — и любой принял бы ее за одну из северных варварш...
Впрочем, нет. Слишком она бледная и хрупкая — видно, что никогда в жизни за оружие не бралась; тонкая шея, тонкие руки, тонкая талия, только ног не видно. Далекий предок, подвешивая жертву к потолку винокурни, постарался соблюсти нормы приличия и заключил подол платья в тонкую сеть ремешков; вышло похоже на кокон.
— Знала, что ты придешь, — перебивает она его мысли, и в чужом звонком голосе слышится сдержанное нетерпение.
Теперь его очередь пожимать плечами.
— Голос в моей голове рассказал, где тебя искать.
Она кивает, словно не услышала ничего нового, и еле заметно шевелится в путах — потягивается, наверное, или ослабляет узлы; не то чтобы ему было дело. За столько лет в этих веревках, должно быть, у нее затекло все, что вообще может затечь. Если вообще может. Вряд ли для порождений непознаваемого древнего чудовища существует такая проблема.
— Как твое имя? — спрашивает он мягко, припомнив прочитанный не так давно трактат по демонологии и наставления одного из своих воинов, старого араба. — Голос называет тебя Графиней.
— Можешь звать меня так.
Ее голос звучит спокойно, она выглядит спокойной, но глаза — живые, живые, — выдают и любопытство, и легкую тревогу; если он понял все правильно, тревожится она не зря.
— И все же?
Вздохнув, она на мгновение закрывает глаза — от усталости ли, пытаясь ли смириться с грядущим, какая разница? Он все равно получит ответ.
— У меня нет имени, — признается она наконец, и ее полные губы расползаются в улыбке, обнажая мелкие острые зубы. — Создатель пожелал дать мне только цель.
Снова повисает тишина. Они рассматривают друг друга — почти одинаково бледные, почти одинаково худые и сероглазые; он неторопливо поправляет манжеты, скрывая вырезанные на запястьях оккультные символы, она пытается размять руки.
Раньше он сказал бы, что это странно — разговаривать с человеком, висящим вниз головой; но это было давно, так давно. Многое произошло. Ко многому пришлось привыкнуть.
— Ты лишь начинаешь изучать тонкие науки, — ее голос тих и почти нежен, и заворожил бы любого (только он — не любой), — и жаждешь знаний. Я понимаю. Скажи, какой помощи ты от меня хочешь, и я назову свою цель.
— Я скажу, какой помощи хочу от тебя, и ты обманешь, — отвечает он в тон. — Сперва цель. Потом сделка.
Она колеблется — это тоже видно по глазам, — она пытается придумать, как схитрить; но годы и годы, проведенные здесь, в этом коконе, не пошли ей на пользу. Вопрос задан, и задан прямо. Она не сможет солгать.
Когда она наконец говорит, ее голос похож на стрекот и скрежет:
— Посланница. Я Посланница.

— Вот что мы сделаем, — говорит он, разрезая веревки кинжалом. — Ты вернешься в Алый Двор, в свои владения. Мои воины уже прикончили Барона и измотали Виконта, так что это не будет проблемой. Потом ты пришлешь приглашение. Если потребуется, не одно, чтобы воины смогли расчистить мне путь.
Она соскальзывает на пол слишком медленно и плавно для человека, с неестественным до жути изяществом, и оказывается выше него на полторы головы. Платье все еще прикрывает ее ноги, и на мгновение ему чудится, что это и в самом деле кокон, чудится хитин вместо кожи и блестящие фасетчатые глаза вместо человеческих;
но наваждение отступает, словно и не было его.
— А потом мы поговорим на равных, — заканчивает он и смотрит в чужое лицо снизу вверх. — Обсудим перспективы сотрудничества.
Посланница улыбается — по-настоящему, так, что рот расползается почти от уха до уха; ее глаза сияют неподдельным интересом и голодом разумного, опасного хищника, и он поздравляет себя с победой.
— Обязательно обсудим, — скрежещет она сквозь улыбку. — Наследник.


Название: to the rhythm of the war drums
Размер: драббл (720 слов)
Пейринг/Персонажи:

Ввулф

Йонду/

разбойник

Крэглин,

Наследник

Предок
Категория: джен с элементами слэша
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: очередная атака на Город обернулась для всех глубокой жопой
Примечание/Предупреждения: мат, авторская пунктуация,

спойлеры

кроссовер с мувиверсом "Стражей Галактики", Предок все еще мудак; автор хэдканонит, что Предок и Наследник принадлежат древнему роду стражей Темнейшего
Фикбукло: [x]

Они встречаются посреди дымящихся развалин, среди пламени и пепла; Крэглз перетягивает неглубокую рану, зажав бинт в зубах, и слишком поздно слышит тяжелые шаги. Его группа мертва, остальные солдаты Наследника отступили в лес и увели за собой горожан; теперь здесь только разбойники, мертвые и живые, и он.
— Крэглз, — слышит он и поднимает взгляд.
Ввулф ни капли не изменился за этот год — только шрамов, кажется, стало больше. Ввулф смотрит на него сверху вниз, опираясь на свой щит, и раньше Крэглза пробрал бы холодный пот от такого взгляда, но сейчас он слишком устал, чтобы бояться. Что будет, то будет. Он всегда знал, что умрет не в постели.
— Знал, что найду тебя здесь, — говорит Ввулф и подходит ближе. — Дай угадаю, сам вызвался? Что-то вроде "я все о нем знаю, босс, отпиздим этого ублюдка — и глазом моргнуть не успеете"?
Странно, но Ввулф не злится. Ввулф не способен злиться и говорить одновременно; его ярость сжигает города и оставляет несогласных повешенными на придорожных деревьях, и будь он в ярости сейчас — Крэглз бы уже собирал собственные кишки.
Вот только он еще жив, и эта темнота в чужих глазах — усталость, а не злость.
— На самом деле, это все сказал Наследник, — Крэглз пожимает плечами и не отводит взгляд. — Включая "ублюдка". Мол, ты мой бывший босс, мне и разбираться... Я сказал, что эта херня так не работает, но кто бы послушал.
Ввулф хмыкает и поудобнее опирается на щит. Руки у него, замечает Крэглз, чуть заметно дрожат; раньше бы, может, потянулся, взял в свои — будь это хороший день, на него бы даже не рявкнули за "содомитские нежности". Просто... босс не молодеет, вот и все.
Несмотря на все случившееся, Крэглзу все равно больно видеть его таким.
— Ты садись, — он машет рукой и кривится от боли. Криво наложенная повязка набухает от крови под его взглядом; рану нужно заговорить или хотя бы зашить, но их весталка мертва, а все доктора прячутся в лесах. Честно? Крэглз не уверен, сколько у него еще времени. — Поговорим напоследок.
— Может, я пришел тебя убить, — Ввулф хмыкает снова. Его лицо показалось бы непроницаемым кому угодно другому, но Крэглз провел с ним слишком много лет и знает, когда он шутит.
Сейчас он видит шутку и хорошо скрытую тоску.
— Хотел бы — уже убил бы. Перестань, Ввулф, садись.
Ты устал, не говорит Крэглз. Твой щит слишком тяжелый для всего этого дерьма, не говорит Крэглз. У меня осталось минут десять, не говорит Крэглз.
Ввулф тяжело вздыхает и садится — прямо на щит, по-южному скрестив ноги. Теперь его очередь смотреть снизу вверх, но Крэглз не чувствует превосходства. Никогда не чувствовал.
— Почему ты ушел? — спрашивает Ввулф и смотрит ему в глаза, и Крэглз почти вздрагивает от ничем не прикрытой горечи в темноте зрачков.
От этого, а потом — от гнева.
— Потому что ты похитил ребенка, Ввулф! — рявкает он и дергается вперед — слишком резко, едва не теряя равновесие. Он выправляется, но все еще видит, как дрогнули чужие руки — будто Ввулф хотел его подхватить. Перед глазами темнеет. — Ребенка! Я не подписывался на такое дерьмо!
— Его отец...
— В свиной жопе видел я его отца и тебя в придачу!
— Его отец — полный уебок, — продолжает Ввулф спокойно, но Крэглз видит в его глазах опасный блеск. Перебьешь меня еще раз, и твои кишки будут собирать по всему городу, говорит он, но Крэглз слишком зол для этого всего. Какое право он имеет... — И прямо сейчас ты на него работаешь.
Что?
— Что?
— Так и думал, что ты не знаешь, — Ввулф кивает. — Понятия не имею, зачем ему нужен был сын... теперь и не узнаю. Оставил его себе. Он в порядке, если тебе интересно.
Разумеется, Крэглзу интересно, но прямо сейчас он не может выдавить ни звука. Блядь, он не уверен, что может хотя бы вдохнуть. Кажется, его десять минут только что превратились в пять; кажется, один из этих мудаков все-таки сломал ему пару ребер, а он понял это только сейчас. Охуенно. Просто замечательно.
— ...ин? Крэглин, твою мать!
— Да, — с трудом выдыхает он и пытается посмотреть Ввулфу в лицо, но все, что видит — тени и отблески пожара. — Я здесь. Пока здесь.
Ввулф смеется, тихо и хрипло, но в этом смехе нет ни капли веселья.
— Что ты за мудак такой, Крэглин, — говорит он тихо. — Я только понадеялся вернуть тебя обратно, а ты помираешь. Так нечестно.
Крэглз правда хочет ответить, но язык не слушается, и сложно дышать. Последнее, что он чувствует — чужие руки, бережно подбирающие его под спину; кажется, Ввулф опять бросил свой щит, думает он,
а потом он уже ничего не думает.


Название: проблеск света, маяк золотой надежды
Размер: драббл (371 слово)
Пейринг/Персонажи: Оккультист/Отродье, жирный намек на Рейнальд/Дисмас, упоминаются Шут, Дикарка и Чумной доктор
Категория: слэш
Жанр: slice of life, кайнда юмор, местами элементы драмы
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: надо радоваться, не надо напрягаться (ц)
Примечание/Предупреждения: нетипичный Рейнальд, который еще и прозвища всем придумал; название - отсылка к городскому событию "A Ray of Sunlight"; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Когда на городскую площадь въезжает безбожник верхом на рогатом чудовище, Рейнальд едва не роняет кружку с пивом.
Безбожник — смуглый и хрупкий, в размотавшемся зеленом тюрбане и накидке в тон, — сжимает коленями звериные бока и смеется, задрав голову к небу. Рейнальд и рад бы думать, что это смех безумца и что сейчас этот прогнивший насквозь город поглотят тени, по стенам поползут лозы алой плоти, из-под мостовой вырвутся щупальца твари, что древнее этой земли
(за последние годы Рейнальд видел многое, очень многое),
но нет. Безбожнику просто весело. Может быть, он даже счастлив.
Они живут в одной казарме, в конце концов. Рейнальд многое знает о своих товарищах по оружию, и даже, вот удивление-то, их имена — просто не видит смысла их использовать.
— Он мертв! — кричит безбожник и раскидывает руки так, будто готов объять небеса. — Свиной бог мертв!
Таверна за спиной Рейнальда взрывается аплодисментами. Сердце Рейнальда падает куда-то в желудок.
(спасибо клювастой докторше, теперь он может отличить одно от другого еще и на ощупь.)
Где остальные, хочет спросить он, но голос не поддается ему. Где Дисмас. Где тот безумный шут с его проклятыми колокольчиками на шапке, фокусами с раскладным копьем и игрой на лютне посреди ночи... нет, ладно, по шуту он не будет скучать. Где Дисмас?
Безбожник наконец опускает голову и тут же прикладывается поцелуем к звериному рогу, потом к другому, потом к клейму; безбожник обнимает мощную шею чудовища и покрывает его морду поцелуями, а то лишь фыркает и вздрагивает. Рейнальд смотрит на них, и в животе сворачивается ледяной змей, похожий на отвращение и ненависть одновременно; как они смеют радоваться, думает он, когда Дисмас мертв?
Он уже почти вытаскивает меч, когда на его ладонь ложится чужая, широкая и сильная.
— Угомонись, — советует варварша. Голос у нее сильный и неприятно высокий, почти визгливый. — Тут твой полюбовничек. И ходячая лютня тоже, но вот этому я уже не так рада.
Рейнальд переводит взгляд обратно и вздрагивает, потому что видит — Дисмас, невесть откуда взявшийся, щербато ухмыляется во весь рот и смотрит прямо на него. В этот раз нет передних зубов, но вырастить их — не проблема. Весталке он доплатит.
(шут торчит рядом, как приклеенный, льнет к звериному боку, но сейчас уже не до шута)
— Вали уже к нему, — варварша хлопает его по спине, и Рейнальд все-таки проливает позабытое пиво.
И, разумеется, валит.

@темы: фб, текстота, в черном-черном поместье