Тур: тур 1, «Волшебник Оз»
Название: eager eyes in the milky haze
Тема: Страшила Мудрый
Вид работы: проза, мистика, немного экшена
Сеттинг: ориджинал
Персонажи: ожп, омп х3 (между двумя из них пейринг на заднем плане, и они оба только упоминаются)
Размер: мини, 1306 слов
фикбукло: [x]
читать дальшеНа охоту его в кои-то веки толкает не голод, а скука. Он возвращается домой с севера, с Аляски, гонит машину, останавливаясь разве что на заправках, и толком ни с кем не говорит — а тут этот звонок. По рекомендации, говорит. Голос девичий, громкий, и смеется она тоже громко и нервно; понимаю, какая это чушь, говорит она и, кажется, отхлебывает что-то, но мне правда нужна ваша помощь. Тут такая ситуация... Я не очень разбираюсь во всей этой сверхъестественной чуши, но, кажется, мне нужен экзорцист. Вы приедете?
Я приеду, если будет по дороге, говорит он останавливает машину на обочине; диктуйте адрес.
***
Вообще, "охота" всегда было словом брата. Это странно и совсем не похоже на него: брат бы скорее назвал это "работой" или как-то похоже, холодно и безэмоционально. Брат всегда такой — сплошная рациональность и обдуманность. Как машина. Ну, или почти всегда.
Брат старше его всего на восемь лет, а кажется, что на вечность. Он быстрее, сильнее, умнее и, кажется, в самом деле любит людей; а еще из них двоих именно брата чаще называют страшилой — это и "некрасивый", и "жуткий" одновременно. Сложно не понять, почему — но с этим ничего не поделать. Впрочем, они и не хотят — зачем? Это не мешает жить. Даже помогает, пожалуй.
***
Как удачно, что эта девушка живет буквально в следующем городке на его пути; он решает не задерживаться и сразу же направляется к ее дому. Солнце садится, и небо похоже на кровь; он задирает голову и глубоко вдыхает. Пахнет бензином, как во всех городах, краской и водой — рядом парк.
Это все охота, думает он. Предвкушение. Любопытство.
За этими мыслями он и не замечает, что уже на месте и даже успел постучать. Дверь открывает невысокая брюнетка в зеленом платье — нервничающая, почти испуганная.
— Это вы экзорцист? — спрашивает она и сразу же добавляет: — А где все ваши штуки? Распятье, соль, мел, святая вода? Хотя бы воротничок?
— Я не священник, — отвечает он на это. — И сам себе инструмент. Рассказывайте, что здесь происходит.
Девушка рассказывает о шепотках, скрипах, взглядах из темноты; рассказывает, как просидела в ванной больше часа, потому что чувствовала — за дверью кто-то есть, ждет ее с неестественным, нечеловеческим терпением. И что вещи пропадают. Что однажды из пакета с покупками исчезло все мясо — а она отлучилась всего на пять минут. Что иногда пахнет — нет, воняет, — из вентиляции, но она так и не рискнула посмотреть, что там. Что она стала хуже спать. Что однажды что-то скреблось под ее кроватью.
Он слушает — кивает, цокает языком, делает вид, что внимательно осматривает стены, — уже зная, что затаилось и где, и как с этим справиться. Это не первая его охота в одиночку, он знает, что делать: в первую очередь — успокоить клиента.
— Переночуйте сегодня у подруги, — говорит он, когда девушка наконец замолкает, устав от собственного монолога. — Или у родни. Заприте меня снаружи, если хотите, но я останусь тут и разберусь с этим. Обещаю, что ничего не украду.
Мне не нужно, добавляет он про себя.
Девушка теряется — хмурится, на секунду отводит глаза; он ждет.
— Хорошо, — говорит она наконец. — Остаться и посмотреть нельзя, я знаю, мне... мне говорили.
Потом она уходит в соседнюю комнату — звонит кому-то, рассказывает, спрашивает. Он не прислушивается — устраивается на диване в гостиной и, закрыв глаза, с наслаждением снимает очки. В кармане куртки они точно не сломаются.
Ему нужно передохнуть перед ночью. Хотя бы сидя.
***
Из дремы его вырывает хлопок закрывшейся двери — девушка не то забыла, что в доме есть кто-то еще, не то так спешила отсюда убраться... впрочем, ему неинтересно, да и неважно это. Важнее — что его разбудили. Вряд ли он сможет снова заснуть в ближайшие полчаса, увы: он себя знает.
Когда он был маленьким и впервые признался, что не может заснуть, брат растерялся. Это был единственный раз, когда он видел брата таким — удивленным, недоумевающим, не знающим, что сказать; это испугало его. Слишком неожиданно — брат ни разу не спасовал на охоте, но так среагировал на простое признание: может, что-то не так? Может, что-то не так с ним?
Тогда его успокоил Делсин, вечно терпеливый, домашний Делсин, почти не выезжавший из своего городка и охотившийся только однажды, да и то — не по своей воле. Делсин отправил брата в их спальню, а потом сел на краешек кровати и сказал, что это в порядке и все нормально, просто брат... Кларенс. У Кларенса такого не было, и он не знает, как помочь.
Делсин посоветовал рассказывать себе истории на ночь. Сказки, сказал он. Фантазии. Не заметишь, как уснешь, а если не поможет — приходи, я попытаюсь посоветовать что-то еще.
Ему всегда помогало.
***
Его будит пристальный взгляд, холодный и недобрый. Существо, он чувствует, стоит прямо перед ним и чего-то ждет — наверное, когда он испугается, или когда откроет глаза. Они все похожи друг на друга, без разницы, звери или твари чуть поумнее — всегда стараются запугать, ждут, скребутся в косяки и под кроватями, бродят по квартирам, но никогда, никогда не нападают сразу.
И это их главная ошибка, потому что он не боится, и ему не надо открывать глаза.
Существо взвизгивает, рухнув на пол — он бросился быстро и уверенно, словно и не спал, повалил его, прижал, не давая шевелиться; пахнет плесенью и подгнившим мясом, но он охотился и не на такое. Кожа добычи сухая, как бумага, и он чувствует выпирающие кости — долго голодало, значит. Может, здесь давно никто не жил, или оно только очнулось от спячки, или вообще приблудное — впрочем, ему все равно. Брат, он знает, попытался бы договориться, закончить все без лишней крови;
он вгрызается в чужую шею и слышит долгий, пронзительный визг — не ушами, всем собой. Телом, разумом, собой-настоящим — черной бездной в хрупком горле мясной оболочки; он урчит, чувствуя, как существо пытается сбросить его и рвет свободной лапой куртку.
Брат зовет их не-сородичами. Очень точное слово.
Он ест быстро. Сначала под ним бьются и кричат, потом — просто кричат, потом затихают; он все еще чувствует эту странную не-жизнь в чужом хрупком теле, а значит, все в порядке. Он охотился правильно. Съел целиком и еще живого — нужно будет порадовать брата, все-таки научил... потом, когда вернется домой.
Когда он заканчивает, на ковре остается пятно крови — он чует это и принимается слизывать, как в детстве. Потом, закончив, приваливается к дивану — сытый, спокойный, — и осторожно подцепляет лежащую на груди челюсть, закрывает пасть рукой, как раньше делал Делсин. Вот так. Хорошо.
Остаток ночи он зашивает куртку — хорошо, что привык держать при себе иголку и нитки; чутко ощупывает пальцами края дыр, стягивает их, проверяет, не ошибся ли со стежком, а потом, уже закончив — обнюхивает швы. В этот раз на пальцах не было крови, а значит, и куртку не придется стирать.
Хорошая вышла охота.
Когда светает, он подходит к зеркалу, нащупывая в кармане очки — проверить, все ли в порядке, не сломались ли они. Конечно, он всегда держит рядом запасные, но сегодня оставил их в машине, и будет жаль, если придется выбираться из окна, а потом лезть обратно, просто чтобы...
Нет. С очками все в порядке.
Темное стекло не разбилось, и его глаза — неподвижные, затянутые белой пленкой глаза, — не видно.
В десять утра возвращается девушка — осторожно открывает дверь, заглядывает внутрь и облегченно вздыхает, увидев его.
— Все прошло нормально? — спрашивает она тихо. — Вы справились?
— Как видите, — он разводит руками и еле заметно улыбается. — Все в порядке. Если вдруг начнется снова — звоните, мы... я. Я приеду снова.
Кивнув, девушка все-таки входит в квартиру; от нее пахнет пивом, чипсами и духами — очень человеческие, привычные запахи. Почему-то вспоминается детство — темные и тесные квартиры, бесконечные дороги, чужой ужас и собственный голод, тяжелый и невыносимый; он сглатывает и отступает в сторону, давая ей пройти. Уже не хочется охотиться; хочется уехать отсюда. Домой. К брату и Делсину.
— А плата?.. — начинает девушка, и он обрывает:
— К черту плату.
***
Телефон звонит снова, когда он уже выезжает из города; он нажимает на "ответить", не глядя на номер.
— Я так и не представилась, — говорит знакомый девичий голос. — Я Долорес. А вы? Должна же я знать, как записать ваш номер, мистер экзорцист.
Он медлит несколько секунд — не думает, не решает, просто позволяет себе еще немного отдыха и тишины. Из них двоих людей любит брат; ему же просто нравится охотиться.
— Ид, — говорит он наконец и сбрасывает вызов.
Тур: тур 2, «Русские народные сказки»
Название: gone in the blink of my eye
Тема: Петухан Куриханыч
Вид работы: проза, немножко крипоты и мистики
Сеттинг: ориджинал (тот же, что и в прошлый раз)
Персонажи: омп х2, нех
Размер: драббл, 896 слов
Примечание: кайнда приквел к первому тексту, намеренно допущенные ошибки
фикбукло: [x]
читать дальшеВ подвале воняет — ожидаемо, — мокрыми тряпками, мхом и ржавчиной. Запах сильный, и Ид фыркает, еле успев прикрыть нос — впрочем, от этого становится только хуже: этой же рукой он недавно держался за трубу. Отслеживал, куда она ведет, чтобы не врезаться в самый ненужный момент.
Черт с ними, с очками, и с его почти незрячими глазами тоже — но он видит хотя бы на свету. Силуэты, цвета, движение. А здесь темно почти как на родине, только есть запахи, звуки, верх и них... в общем, нет, это не родина.
— Ид, — недовольно шепчут справа, — сосредоточься.
— Да, братец, — бормочет он в ответ.
Постараюсь, добавляет он про себя.
Еще здесь пахнет кровью. И человеком — пока еще целым, только смертельно напуганным. Это раздражает и отвлекает — ужасно хочется есть, они слишком затянули, — и он бы с радостью отказался идти, остался в мотеле или в машине, но дело не только в охоте. Брат легко наелся бы за двоих, если бы хотел, и он тоже так смог бы; вот только сейчас его учат хитрить и подбираться поближе к добыче, а не жрать.
Для этого нужно забираться и не в такие дыры.
Добыча тоже где-то впереди, рядом с человеком — не очень далеко, не очень близко; возится, ходит туда-сюда, тяжело и хрипло вздыхает. Что-то плещет, как вода в кастрюле; может, оно и в самом деле что-то готовит. Для человека. Или из человека, только другого. Или одновременно. Неважно. Брат рассказывал про таких — не-сородичи, притворяющиеся людьми, почти как они, только гораздо хуже.
— Ид, — зовет брат снова, — не отвлекайся. Сюда.
Проход между трубами довольно широкий, но человек здесь протиснется едва-едва... впрочем, судя по запаху, уже протискивался. И довольно часто, так что, видимо, это много людей. Может, они разбудили добычу, может, у нее был сытный завтрак-обед-ужин;
он облизывается, беспокойно трогает зубы языком. Зависть — странное, непривычное чувство, как ускользнувшая в последний момент еда; он не должен этого чувствовать, особенно — к не-сородичу. Брат расстроится, если узнает.
Но он правда хочет есть.
Не-сородич гулко фыркает где-то впереди и шуршит чем-то, кажется, разворачивается — почуял их или услышал, Ид не уверен. Кажется, добыча завернулась во что-то, как человеческая женщина — в платье (судя по запаху, это тряпки, но принюхиваться ему не слишком хочется); она крупная и тяжелая, из мяса, пальцы ног когтистые — она царапает пол, когда шевелится.
— Кто это?
Голос у добычи тоже неприятный — как ножом по стеклу. Ид кривится и подступает ближе к брату; чужое плечо легко ударяется в его, и он чуть улыбается — они снова подумали одновременно. Так добыча может перепутать их запахи, решить, что они — одно существо, многорукое и зубастое; они и в самом деле пахнут почти одинаково.
Добыче явно не нужен ответ, и со сдержанным ворчанием она разворачивается обратно. К ним спиной.
Как глупо.
— Солдаты, — ворчит она, когда Ид уже готов тронуться с места; брат крепко хватает его за локоть, удерживая на месте. — Молодняк. Охотники. Длинноногие и длиннозубые. Голодные, пришли за едой. Уходите. Нет ничего у старухи, только пустая похлебка. Кыш, кыш.
Они проговаривали это тысячу раз, но в первую секунду Ид все равно теряется — от того, как быстро и ловко брат кидается к добыче, и как вибрирует и звучит его горло (почти как кошка, но не кошка); жадно и умоляюще, почти как выпрашивающий еду детеныш. Брат умеет притворяться, этого не отнять.
Ид умеет только охотиться и жрать.
— Ладно, ладно, — кажется, добыча вздыхает. — Попей из котла, станет легче. Ляг. Ляж. Улягись. Отдохнешь, полегчает, побежишь дальше. Безбрюхий детеныш.
Они замирают у стены плечом к плечу, неподвижные и тихие, выжидающие; Ид дышит ровно и спокойно, привыкая к запахам, потом закрывает глаза и сжимает челюсти — так хочется есть. Похлебка добычи не помогла, но и не сделала хуже; во рту привкус плесени и крысиного мяса, кирпичной крошки, грязной воды, и Ид катает его на языке, чтобы не броситься прямо сейчас — он не уверен, на добычу или висящего напротив человека.
Человек еще жив, только спит или без сознания, или так вымотался, что даже не может бояться; это мужчина, совсем молодой, вряд ли старше тела брата, насквозь пропахший потом, страхом и грязью. Его нужно вывести наружу, и если Ид не справится или нападет — брат будет недоволен.
Они ведь здесь именно за этим. Брат учит его хитрить, подбираться к добыче, терпеть и держаться на грани голода и охоты, и самое главное — никогда, ни за что не трогать людей; впрочем, с последним Ид может поспорить, только не хочет.
Они поднимаются на ноги, как только добыча с ворчанием уходит куда-то вглубь темноты, шуршит там и чавкает — Ид не уверен, что она делает, но ему все равно. Он и не должен знать. У него другая задача.
Брат беззвучно скользит позади него вслед добыче, чутко принюхиваясь к полу и ощупывая трубы, а потом исчезает, уходит все глубже и глубже, но Ид не страшно. Ид подступает к стене, поднимает руки, почти утыкается носом человеку в шею
(крепко сжимает челюсти, но не кусает)
и наконец нащупывает торчащий между труб острый кусок металла. Загнуто крюком, и не снимешься, пока не захочешь; Ид покрепче хватает веревку на чужих запястьях
(слишком горячих, слишком хрупких, с заходящимся под тонкой кожей пульсом)
и дергает.
Веревка поддается с громким треском, и из черноты раздается негодующий вопль добычи — услышала, все-таки не глухая, — и человек почти падает на пол, не устояв на ногах; Ид подхватывает его и пятится, прислушиваясь. Добыча идет к нему, все ближе и ближе, петляет между труб, а потом
кричит снова, уже от боли.
Ему больше не хочется есть.
Не так сильно.
Все в порядке.
— Пошли, — он тянет человека за собой и пятится, пока не прижимается спиной к трубам. — Я знаю, где выход.