31.12.2019 в 22:13

Пишет  Ричард, старый упырь:

Этой песней я хочу поздравить с Новым годом старых друзей из Енотовки!

@темы: в хате снова накурено

---

НИХУЯ СЕБЕ НИХУЯ СЕБЕ

Название: Trägst du mich mit dir
Пейринг/Персонажи: Курт, Херманн, Сиора, немного Петруса
Категория: джен
Жанр: драма, ghost story
Рейтинг: PG-13
Размер: 979 слов
Предупреждение: намеки на каноничную бэкстори Курта; метафоры, авторская пунктуация, легкий сюрреализм; открытый финал
Примечание: пост-личный квест Курта, Херманн мертв, но не совсем; название – строчка из Lacrimosa – Lichtgestalt
Фикбук: [x]

Каждую ночь Курту снится пепел.

Пожарище, от одного края горизонта до другого. Обугленные остовы домов, покрытые сажей камни там, где раньше были улицы, земля белая, как от снега; зола, и пепел, и угли, куда ни кинь взгляд. Он один здесь, и воздух кажется мертвым, но – кто-то шепчет его имя

(Курт знает этот голос),

и он просыпается, вздрогнув.


Засыпая, он бредет вперед, к горизонту, пока не отваливаются подметки, пока не сбивает ноги в кровь. Нет ни усталости, ни боли; он идет, потому что должен идти,

потому что знает это нутром,

потому что таков приказ

(он просыпается).


Он идет, и он стоит на месте. Каждой ночью одно и то же, одно и то же, и он знает эти камни, и он знает эти следы в золе, он проходил здесь раньше; каждую ночь он поднимает глаза и видит громаду губернаторского дворца, и каждую ночь он осознает –

Сан-Матиус.

Площадь покаяния.


Треснутые, обугленные кости лежат там, где раньше был костер – тронь, и рассыпятся в пыль. Перекошенная нижняя челюсть, чернота глазниц, раздробленные ребра; Курт смотрит на них и не может отвести взгляд, и кто-то снова шепчет его имя

(он знает, кто),

и ему словно снова двенадцать, и он не может пошевелиться, когда безмолвный вихрь поднимает золу, и пепел, и кости в воздух, когда в потоках воздуха проступает чужое лицо, искаженное гневом и болью, когда ветер касается его лица, треплет волосы, пробирается под броню, когда костная пыль забивает глаза, и уши, и рот, и все, что он слышит,

шепот


Он просыпается, хватая воздух ртом, пялится в ясное ночное небо и не может отвести взгляд; рядом, только руку протяни, трещит костер, и в этом треске он слышит знакомый смех.

****

Его одежда пахнет пеплом. Его волосы пахнут пеплом. Сняв броню, он обнаруживает на боках, вдоль ребер, длинные полосы золы – будто следы пальцев; смотрит на них несколько долгих секунд, прежде чем смахнуть ладонью.

Сон не приносит ему отдыха – кажется, будто он вообще не спит. Ему хватило бы и двадцати минут в день (их так готовили, их так тренировали), но ему не дают и этого; берут измором, думает Курт, умываясь в попавшемся им по пути ледяном ручье

(руки дрожат не то от ярости, не то от усталости),

думают, что он сдастся. Смешно.


Вечером он замечает, что Сиора наблюдает за ним через языки пламени – пристально, чуть нахмурив брови; после ужина Курт спускается к ручью – его очередь мыть котелок, – и она увязывается следом.

– За тебя что-то схватилось, – говорит она, и Курт чуть не разжимает пальцы, – из-за грани. Что-то чужое. Не ушедшее в землю, не похороненное правильно… кажется, даже не достойное этого. Не spiorad.

– С чего ты…

– Перестань, – она перебивает его, отмахивается, – я все вижу. Любой из doneigada увидит.

Они молчат, глядя друг на друга, несколько долгих секунд. Глаза Сиоры блестят в лунном свете, руку Курта, все еще опущенную в воду, сводит от холода; наконец, вздохнув, она садится на землю, запускает ладонь в волосы.

– Вижу, но не понимаю, – тихо признается она. – Это taibhse, Курт, как в историях… старых историях, старше первых nadaig.

(Курту кажется, что его окутывает дым; что котелок в его пальцах нагревается, раскаляется, и жар ползет вверх;

стоит моргнуть, и наваждение исчезает)

– Ты уверена? – спрашивает он, и Сиора выдыхает:

– Не знаю.


(этой ночью в вихре он видит силуэт – знакомый, слишком знакомый, – прежде чем пепел бьет его в лицо, и ветер разжимает челюсти словно человеческой рукой, и он не может дышать не может дышать не может дышать

ребра вспыхивают острой болью, что-то сжимает шею, обвивается вокруг торса, оплетает руки, и он падает на колени)


Утром Курт просыпается с засевшим в груди надсадным кашлем и свежими, густо-фиолетовыми синяками, обхватывающими запястья, будто браслеты, и поднимающимися вверх по рукам.

****

В следующий раз они встают лагерем у озера.

Синяки – это ерунда, думает Курт, войдя в воду, сняв всю броню впервые за – дня четыре точно, а может, и всю неделю. Он переживет синяки, и сны, и запахи, и постоянную усталость; он уже не мальчишка, бывало и похуже

(он жил в этом «похуже» восемь лет, когда был еще совсем юнцом).

Он справился тогда. Он справится и сейчас.


Вечером Сиора расспрашивает Петруса о преданиях континента – страшных сказках, легендах, байках; тот рассказывает, посмеиваясь в усы – радуется наконец-то проклюнувшемуся любопытству, должно быть. Курт чистит и точит меч, прислушиваясь вполуха: вряд ли узнает что-то новое.

В страже рассказывают о полях сражений – о духах, поднимающихся из земли по ночам, сталкивающихся в боях (одном и том же нескончаемом бою) снова и снова. В Конгрегации предпочитают истории о неуважении к мертвым, о вскрытых могилах, о тех, кто приходят к потревожившим их покой. Телема – истории о грешниках, не сумевших вознестись к Просветленному, все еще бродящих по земле (грязно-серые саваны, покрывающие головы, закрывающие лица; не смотри им в глаза, иначе уведут за собой). В землях Альянса над такими историями смеются, но иногда, тайком, шепчут байки о тех, кто восстает из могил по своей воле, наведывается в чужие дома, чтобы унести младенцев, чтобы вырастить их среди мертвецов; они рассказывают об этих детях, белых, как опарыши, выползающих из земли следом за приемными родителями, пьющих кровь у родителей настоящих,

и это никак Курту не поможет.

Он путешествовал достаточно. Он слышал достаточно.

– Есть еще, – говорит старик, и Курт поднимается было, чтобы уйти, но не успевает. – Из тех времен, когда Телема еще не была Телемой. Старые сказки, конечно, но как отказать такому любопытству?

О.

Курт медленно опускается обратно; и Петрус, глянув на него с одобрением, начинает.

Он рассказывает о мертвецах, мстящих тем, кто их убил, сводящих тех в могилу вслед за собой – в лучшем случае. Тянущих из них силы – медленно, по капле. О мертвецах, приходящих только во снах, становящихся сильнее с каждой ночью; о тех, кто стал так силен, что смог вернуться – в чужой ли плоти, в своей ли, в теле ли убийцы.

(в треске костра Курту слышится знакомый смех, в ветре – знакомый шепот)


Во всех историях о мертвых, думает Курт, устраиваясь в спальнике – его очередь дежурить еще нескоро, – есть кое-что общее. Неотвратимость. Неспособность это остановить – у живых; нежелание – у мертвых. Беспомощность.

(не смотри им в глаза)


Но ему уже нечего терять.

@темы: текстота, растения и колонисты

---

окей, второй тур оказался гораздо продуктивней хдддд


Заявка: Константин/м!де Сарде. Танец на балу. здесь
Фикбук: [x]

Они встречаются на середине зала.

Рука в руке; прикосновение через тонкую ткань перчаток – как намек, как обещание. Оркестр берет первые ноты. Они улыбаются друг другу: один – только глазами, второй – всем своим существом.

Шаг, еще шаг, поворот; спиной к спине (против всего мира), но – едва касаясь друг друга плечами. Разговор, в котором друг друга понимают и слышат только они: взгляды украдкой, переплетенные пальцы, и дышат они в унисон, будто одно существо – четырехрукое, двуликое,

бесконечно одинокое.

Тонко, печально вступает скрипка. Каждое прикосновение, каждое движение, каждый вдох – слово. Не оставляй меня, просит один – я не оставлю, отвечает второй; в груди у обоих тяжело от тягучей, мучительной нежности. Круг за кругом, круг за кругом – шаги, и улыбки, и гулко бьющиеся сердца, и дрожащий в горле смех, и чужие взгляды (задумчивые, колкие, насмешливые, ненужные). Старый принц смотрит на них, опустив подбородок на ладонь, похожий на собственные статуи, на портреты, на чеканку; им все равно.

(Я с тобой, говорит один и сжимает пальцы еще крепче. Я с тобой, вторит другой и наконец позволяет себе улыбнуться по-настоящему.)


И, когда музыка заканчивается,

когда им приходится отступить, разжать пальцы, отвести руки,

связь

остается.


Заявка: Кто угодно. Секс в ходе какого-либо ритуала. Вынужденный, ожидаемый-желанный, хоть групповой — что угодно. R! здесь
Фикбук: [x]

Полосы еще влажной краски на темной коже, едва заметная смущенная улыбка, едва заметная тревога в глазах; Кера идет к нему, ступает по мху босыми ногами, смотрит, не отрываясь, и Винбарр смотрит в ответ. Видел ли он кого-нибудь прекрасней нее? Замирает дыхание, гулко стучит сердце: нет, нет, не видел и не увидит. Она протягивает руку, и он берет ее в свои, она делает шаг вперед, и он подхватывает ее под бедра, укладывает на камень алтаря; светлячки подаются в стороны, зависают над ними зелеными звездами, узелками на раскинутой рыбацкой сети. Ритмично, ровно стучат барабаны. Деревня смотрит на них.

Кера смотрит на него. Кера обнимает его бедрами, скрещивает лодыжки за его спиной; Винбарр входит в нее одним толчком, прижавшись лбом ко лбу, и ее дрожащий выдох касается его губ. Грудь распирает от любви, и его дыхание сбивается тоже. Она подается навстречу – двигайся, говорят ее глаза, двигайся, говорит ее улыбка,

и он двигается.

Их стоны смешиваются, их дыхание смешивается; Кера хватается за его плечи, смазывая алые полосы, он сжимает пальцы на ее бедре, на краю каменной плиты. Стучат барабаны. Деревня поет для них, о них – они не слышат; из земли поднимаются лозы, скользят по их телам, по алтарю, обвивают – они не чувствуют, не видят. Кера запрокидывает голову, и в ее глазах отражаются звезды, в ее глазах отражаются светляки, и Винбарр, прижимаясь губами к ее шее, скорее чувствует, чем слышит отчаянный стон.

Мой, шепчет она, вплетая пальцы в его волосы; он выдыхает в ее ключицы – хрипло, пополам со стоном: моя,


и лозы вокруг них

вздрагивают.


Заявка: ж!де Сарде/Васко|Курт. Подружиться с избранником своей подопечной. здесь
Фикбук: [x]

Курт любил Орели, как любил бы дочь или младшую сестру – если бы она у него была. Невысокая, улыбчивая, невозможно любопытная и иногда слишком наивная, она вызывала неудержимое желание защищать, несмотря на торчащую за спиной рукоять двуручника, с которым управлялась не хуже самого Курта; именно поэтому, впервые услышав из-за стены своей комнаты стоны, он только чудом не выбил дверь. Из постели, правда, все еще выскочил как ошпаренный.

Утром Орели едва ли не светилась; на шее Васко проступил засос. Курт прожег взглядом обоих, разумеется, но смутиться совести не хватило ни у одного.


Васко, в сущности, славный парень. Говорит только по делу, язык хорошо подвешен, наблюдательный, да и чувство юмора на месте. Драться умеет, опять же – однажды на арене Курт видел, как он уложил троих мечом, одного врукопашную и пятого добил из пистолета; будь это его преемник, другой телохранитель – доверил бы ему подопечную, не задумываясь. Только в этом-то и проблема.

Он навт, а не страж. Рано ли, поздно ли, навты всегда возвращаются к морю.


Васко, правда, пока возвращаться не собирался – даже на море с тоской смотреть перестал и мотаться в порт по ночам, если верить сплетничающим в таверне навтам. Не то чтобы Курт у них что-то спрашивал – не то чтобы ему нужно было спрашивать: обычно они, подвыпив, трепались достаточно громко, чтобы их слышала вся таверна. Курт, впрочем, все равно подумывал "принять превентивные меры", как это называла Орели (сам он это называл "честным предупреждением") – подойти и сообщить что-то вроде "если разобьешь моей ученице сердце, я разобью тебе лицо", – но как-то никак руки не доходили: то у Стражи проблемы, то у моряков, то у Константина, а потом вообще почти случился переворот, и всем стало тем более не до того.


Да и вообще, чем дольше он за Васко наблюдал, тем меньше хотел вообще хоть что-то говорить. Врать тот явно не умел и не любил, предпочитая отделываться мрачным молчанием; после шестого почти нежного "моя буря" за день даже тупому стало бы ясно, что здесь не тот случай, так что Курт в итоге сказал совершенно другое. Подошел на привале, отобрал новую, но уже испорченную какой-то ядовитой тварью треуголку, вытащил из заплечного мешка иголку с ниткой и обрезки кожи, да и предложил:

– Выпьем, как дойдем до Хикмета?

Васко только ухмыльнулся:

– У меня есть с собой.



Заявка: Винбарр (или любой м!островитянин), Константин, прегейм. В отместку за Арелвин похитить ребёнка Орсея. Официально мальчик мёртв. Неофициально - воспитывается среди местных и как местный. здесь
Фикбук: [x]

Первой обо всем, разумеется, узнала Кера – Кера, ждавшая его на морском берегу все это время, бросившаяся навстречу, едва увидев на спине надайга человеческий силуэт; подскочила, вскинула руки обнять, да так и замерла.

– Винбарр, – почти прорычала она, – почему вместо Арелвин ты привез сюда ребенка ренайгсе?

Ребенок, надежно привязанный к его груди двумя полосами ткани – крест-накрест, – что-то радостно залопотал, потянувшись к ней навстречу; Винбарр неловко похлопал его по голове кончиками пальцев и наконец соскользнул с поросшей ракушками и водорослями спины, позволяя надайгу уйти в море.

– Мы бессильны там, минунданем, – дрогнул голос, связь, почти позабытая телом за эти луны, нахлынула приливной волной, и Винбарр покачнулся; Кера поймала его за руку, глядя все еще рассерженно – и обеспокоенно. – Я не успел спасти ни Арелвин, ни ее дитя, и земля не отвечала на мой зов –

– Дитя? – Кера оскалилась – как всегда перед боем; Винбарр крепко сжал ее ладонь. Никто не знал, что Арелвин носит под сердцем ребенка – даже она сама, уходя из деревни в ту недобрую ночь. Если бы они знали… – Ренайгсе убили их?

– Только Арелвин.

Ее заперли среди камня, одинокую, бессильную, у нее отобрали солнце, и небо, и землю, и ребенка; как еще это можно назвать?

– А ее дитя?

– Забрал мал.

Они всегда думали одинаково, Винбарру больше не нужно было ничего объяснять, чтобы оскал Керы превратился в широкую злую улыбку, от которой не выходило отвести глаза. Потемневшая за эти луны кожа, сияющие глаза, выцветшие, бледные полосы размазанной краски – траур Веншаварре;

как же он скучал по ней.

– Они забрали, и они отдали, – прошептала она. Ребенок все еще тянул к ней руки; Кера легко высвободила его из ткани, подняла над своей головой. – Ты станешь истинным сыном Тир Фради, маленький ренайгсе. Я уверена.


Заявка: Константин/де Сарде/Курт. Попытки кузенов (или кузена и кузины) утянуть Курта в свои отношения третьим. здесь
Фикбук: [x]

Курт знает, как его щеглы выглядят, когда ищут себе третьего – или третью; эти переглядывания, полуулыбки, молчаливый диалог через чужие головы, через весь зал, и в конце – сошедшиеся на ком-то хищные взгляды. Еще никто им не отказал. Никто, кажется, и не думал об этом: сын принца и племянник принца, одновременно? Большая честь, большие последствия. Аристократия ничем не отличается от стражи, когда дело заходит о деньгах.

К чему он оказывается совершенно не готов, так это к тому, что однажды эти взгляды сойдутся на нем. Прямо посреди тренировки – лучше времени не нашли, щенки; он не позволяет себе отвлечься, но в первые мгновения сердце гулко ухает в желудок – больше от неожиданности, чем от чего-то еще.

– Сразу нет, – заявляет он, когда Константин подходит к нему через несколько часов – отмывшийся, переодевшийся в свой обычный камзол, еще и – надушившийся? Серьезно, что ли?

Константин всплескивает руками:

– Но я ведь еще ничего не сказал!

– Но я знаю, что скажешь. Повторяю: сразу нет.


Константин уходит, пожав плечами – чуть опустив плечи, чуть опустив голову, чисто пнутый щенок; Курту даже становится немного стыдно.


На этом как будто все заканчивается – только вот с милующимися щеглами он теперь сталкивается в разы чаще; иногда Константин смотрит на него из-за кузенова плеча, хитро прищурившись, ловит его взгляд. Курт проходит мимо. Ему все равно.

Ему все равно ровно до тех пор, пока однажды вечером, вернувшись вымотанным в край, он не застает щеглов в своей кровати.

– Подъем! – рявкает Курт, и кузены вскакивают, вытянувшись по струнке – кажется, даже раньше, чем осознают, что происходит. Совести выглядеть испуганными или хотя бы смущенными не хватает ни у одного. – Тридцать километров по плацу бегом марш!

Этой ночью не спит никто из них, но явно не в том смысле, в каком это представляли щеглы.

@темы: текстота, растения и колонисты

---

Название: головокружение
Размер: драббл
Игра: Greedfall
Пейринг/Персонажи: Курт/Васко
Категория: преслэш
Жанр: юст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда де Сарде решает отправиться из Сан-Матиуса в Новую Сирин морем – торопится вернуться к кузену, тревожится до еле заметной дрожи рук, – никто из них не сопротивляется. Но и морской болезни никто не ждет.
Фикбук: [x]

Когда де Сарде решает отправиться из Сан-Матиуса в Новую Сирин морем – торопится вернуться к кузену, тревожится до еле заметной дрожи рук, – никто из них не сопротивляется. Васко рад оказаться на палубе хотя бы так; остальным, кажется, все равно.


Посреди ночи он находит Курта под грот-мачтой – сидящего, прижавшись к ней спиной и закрыв глаза, дышащего слишком ровно и слишком глубоко. Мерно, неспешно поднимается и опускается грудь, но, кроме этого, он неподвижен; когда Васко останавливается рядом, Курт открывает глаза, смотрит ему в лицо снизу вверх.

– Наслаждаешься погодой? – спрашивает Васко, садясь рядом; Курт устало отмахивается:

– Не смейся.

Конечно, они оба знают, в чем дело. Море тревожится – отголоски далекого шторма (может быть, он придет и сюда, может быть, нет; Васко не знает), – и Курт чувствует это лучше многих. Слишком отчетливо, слишком остро, как многие сухопутные

(как сам Васко в детстве).

– Есть отличное средство, – говорит он.

Ладонь у Курта широкая, жесткая, иссеченная шрамами – мелкими, крупными; некогда жестоко переломанные пальцы – следы старой муштры. Он не вздрагивает, когда Васко прикасается к нему, и не замирает – только вскидывает брови, смотрит насмешливо и чуть удивленно.

– Ты правда думаешь, что это поможет?

Васко кивает:

– Я знаю.

Этому его научила Белла, сестра по палубе – давно, они были еще детьми. Дорогое сердцу, бережно хранимое воспоминание: как они сидели у стены кубрика, касаясь друг друга коленями, все время сталкиваясь взглядами, беззвучно смеясь – маленькая шутка только для них двоих. Волосы Беллы все время падали ей на лицо, и она заправляла их за уши свободной рукой, забавно фыркая; у Васко мучительно горела самая первая его татуировка, и приходилось сдерживаться, чтобы не тянуться к ней.

Сейчас у Васко так же горит под ребрами, и сдерживается он точно так же. Он видел, как Курт отказывает мужчинам и женщинам, садящимся рядом с ним в таверне – и как провожает некоторых женщин взглядом; он видел, как Курт позволяет дворцовой служанке увлечь себя за одну из бесчисленных дверей; он видел достаточно, чтобы не надеяться и не пытаться. Переживу, думает он. Не впервой.

Но – ладонь и запястье Курта под его пальцами, чужой еле заметно сбившийся пульс; привычные, хоть и полузабытые движения – как давно он так ни к кому не прикасался? С тех пор, как стал капитаном, подсказывает ему память, и немного больше. Не к кому было прикасаться. Незачем.

– Легче? – отстраненно спрашивает он и поднимает голову.

Курт смотрит на него... странно. Задумчиво, пожалуй. Будто он не может понять, что видит, или не может уложить это в голове, или не знает, что с этим делать, и Васко скорее чувствует, чем слышит оглушающий одинокий удар сердца где-то в горле.

– Легче, – отвечает Курт и не отводит взгляд.

Когда Васко убирает руку, чужие пальцы еле заметно вздрагивают.

@темы: текстота, растения и колонисты

---

ну штож, однострочники с первого в моей жизни феста (которые я ожидаемо пру на фикбук)
маловато ОСТОРОЖНО СПОЙЛЕРЫ

Заявка: Курт/Васко. Броманс, доверие, поддержка, юст. Лучше что-нибудь нерейтинговое, с переглядываниями и недосказанностями. здесь
Фикбук: [x]

КУРТОВАСКО МОЕ КУРТОВАСКО

Сизое небо, низкие облака, дождь льет, не переставая; дорогу размыло, колеса их повозки намертво застряли в грязи – никаким чудом не вытащить. Они пытались – все пятеро, десять минут, полчаса, час под рыдающим небом; безуспешно. Наконец торговец, ругаясь, распряг встревоженного андрига, повел к обочине, проваливаясь по лодыжку; Сиора поспешила следом, положив ладонь на мокрый звериный бок.
Лагерь они устроили чуть в стороне от дороги – чудом развели костер, поставили палатки среди высокой травы. Одежда промокла насквозь, и ее негде просушить; порох отсырел тоже. Холодно. Почти нет ветра.
(«Я не думала, что здесь такое бывает», говорит Афра, сидя на входе в свою палатку; с другого края лагеря откликается Сиора – «Такой сезон».)
Курт вызвался охранять повозку – если не от бандитов, то от животных; устроился под навесом, среди ящиков, положил рядом меч. Это было еще днем, и никто не стал спорить, но сейчас где-то за облаками садится солнце; с каждым часом де Сарде хмурится все сильнее, все чаще поглядывает на скрытую серой пеленой ливня дорогу. Беспокоится.
– Проверю, как он там, – говорит Васко, поднимаясь, и получает в ответ кивок и почти незаметную благодарную улыбку.
Уходя, он слышит, как за его спиной договариваются насчет оплаты охраны товара бартером.

Заглянув под навес, Васко сразу же натыкается на взгляд Курта – внимательный, оценивающий, как у цепного пса.
– Порядок, солдат, это всего лишь я, – он успокаивающе машет рукой и забирается внутрь.
Курт не двигается, только вопросительно наклоняет голову – молчаливое «зачем пришел». Так он похож на пса еще больше. В полумраке его лицо кажется вырезанным из камня (каждый шрам – лишняя тень) и таким же неподвижным; Васко проходит вглубь, пригнувшись (треуголка все равно чиркает по ткани), останавливается у одного из ящиков.
– Бренди? – предлагает он, сдвигая крышку. – Де Сарде и наш гостеприимный хозяин…
– Я слышал.
(Сам Васко слышит только шум дождя, и шорох листьев, и скрип деревьев; он не знает, как Курт смог разобрать что-то еще)
– Давай, – говорит Курт и коротко улыбается; Васко моргает, не уверенный, что ему не показалось. – Хоть согреюсь.
– Согреемся, – поправляет Васко и, опустившись рядом, протягивает ему бутылку. Курт берет ее за горлышко; их пальцы едва не сталкиваются.
(Ровное, спокойное дыхание; даже через плотную ткань Васко чувствует чужое тепло)
– Согреемся, – повторяет Курт.

****

Заявка: О том, что Герман насиловал Курта, де Сарде узнает от самого Германа - сгорая на костре, он успевает на прощанье выкрикнуть все грязные секреты, чтобы напоследок унизить Курта хотя бы так. Реакция де Сарде. A+ H- здесь
Фикбук: [x]

ХУЕВЫЙ ВЫ ТАКТИК, МАЙОР ХЕРМАНН

Любое везение рано или поздно заканчивается.
Он хотел отвлечь их, он хотел сбежать – и знал, как именно, что нужно сделать: Курт всегда реагировал одинаково, что же до других – неожиданность означает паузу, ступор, шок. Он мог прорваться. Он должен был.
Вместо этого – грохот чужого пистолета, неожиданно подломившееся колено. Боли нет. Пока нет. Он переворачивается на спину и видит – дымящийся пистолет в руке навта, все еще наставленный на него; полный ледяной ярости взгляд Курта; пустой – де Сарде.
Он пытается подняться – безуспешно; отползти – тоже. Курт делает шаг вперед, но де Сарде успевает раньше – выбрасывает руку в сторону, мешая.
– Курт, – чужой голос звучит сдержанно – ни презрения, ни ярости. Холод. Отстраненность. Он не думал, что это может быть так жутко. – Подожди.
И Курт действительно останавливается, пусть и с неохотой. Де Сарде подходит ближе, смотрит сверху вниз:
– Понятия не имею, о чем вы думали, – пустота, безразличие, холод, холод, – сообщая такую информацию в вашем-то положении.
Боль приходит, когда на простреленное колено опускается сапог
(давит, давит, давит)
(он кричит и не слышит своего крика);
лицо де Сарде – маска отстраненности.
– Тактик из вас никакой, майор Херманн, – доносится будто издалека, когда давление исчезает. – Васко. Прострели ему второе колено, и потащим отсюда.
Навт перезаряжает пистолет. Кивает. Не отводит взгляда, смотрит только на него – с той же яростью, что и Курт, с тем же холодом, что и легат.
– А хер ему отстрелить можно? – спрашивает он, прицеливаясь.
Де Сарде вздыхает:
– Кровопотеря, Васко. Не доживет даже до тюрьмы.
– Жаль, – говорит навт и спускает курок.

****

Заявка: м!де Сарде/Константин, мать де Сарде никто с острова не похищал, он doneigad своего клана, которого послали к Константину налаживать дипломатический контакт. здесь
Фикбук: [x]

ЭТО РАСТЕНИЕ РАСТЕТ НЕ ТУДА

– Доньерт, значит, – говорит мал Желтоглазых и кашляет в кулак. Под его глазами растут тени, и сам он кажется усталым, осунувшимся; ввалившиеся щеки, острые скулы. – Донейгад Вигнамри, верно?
– Верно, мал, – он кивает. – Я пришел заключить союз.
Здесь, среди камня и железа, он едва чувствует свою связь. Как люди живут здесь? Как ренайгсе живут здесь? Он не видел их раньше; не знал, насколько они отличаются; не думал, что отличаются настолько. Может, поэтому мал и выглядит больным, но – это не его дело, это никогда не будет его делом, и он не спрашивает.
Сиора, дочь Бладнид, смотрит на него из тени. Не только Уллан хочет союза, думает донейгад, но кто ждал такого от Красных Копий? Как Сиора справляется – здесь, вдали от их леса; спрошу, решает он, обязательно спрошу,
но позже.
– Да, мне доложили, – задумчиво тянет мал, стучит по подлокотнику кончиками заключенных в толстую кожу пальцев. Говорят, ренайгсе никогда и ни к чему не прикасаются напрямую, обнаженной рукой.
Донейгад не отводит взгляда от чужого лица.
Еще одна причина несобранности: чужая красота. Обнаженное лицо (так странно, почти неприлично) – как кость морского зверя; волосы – что очищенное от коры дерево; глаза – как мед. Доньерт не видел таких раньше, он поражен, и сердце гулко стучит в груди, в основании горла, в висках. Как будет смеяться тетя, когда узнает! Как будет смеяться мама!
– Что ж, – мал улыбается – открыто и искренне, как мальчишка, его глаза смеются, и Доньерт захлебывается вдохом (но донейгад держит лицо), – давайте обсудим условия!

@темы: текстота, растения и колонисты

---

несу свое единственное с фб

Название: Ты - луна в ночном небе (и я вою для тебя)
Размер: драббл, 440 слов
Игра: Dishonored, Thi4f
Пейринг/Персонажи: Дауд/Гаррет
Категория: слэш
Жанр: PWP, ER
Рейтинг: R
Краткое содержание: Дауд лезет на башню Гаррета (а потом они ебутся)
Примечание/Предупреждения: модерн!ау
Фикбук: [x]

Дауд поднимается в его башню огромными прыжками, на которые обычный человек не способен. Зацепиться, подтянуться, прыгнуть; повторить. И еще раз. И еще. Гаррету доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за ним — напряжение мышц, моментальный расчет: куда дальше? как лучше? Мелькающая в темноте красная куртка кажется шкурой иллирийского хищника. Гаррет слышал о таких — говорят, их не удержит ни одна решетка; Дауда, по слухам, тоже.
Добравшись до окна, Дауд замирает, не спеша забираться внутрь. Будто в самом деле не видит в тенях. Смешно.
— Заходи уже, — Гаррет чувствует, как приподнимаются уголки губ, и ничего с этим не делает; тон выходит насмешливый. — И ноги вытри.
Старая шутка. Нет у него придверного (приоконного?) коврика и никогда не было. Незачем. Если и заведет, то только для Дауда и его китобоев — тех, кому захочется карабкаться на такую верхотуру, а не искать его в Городе или в «Буррике».
— Насмешил, — запоздало отзывается Дауд и наконец соскальзывает с подоконника; шагает вперед, безошибочно найдя взглядом притаившегося в темноте Гаррета. Ждал, значит, приглашения. Что ж.
— И чего тебе? Работа есть или так зашел, по старой дружбе?
Гаррет подходит ближе, неслышно ступая по обычно скрипучему дощатому полу. Дауд не сводит с него глаз.
— Догадайся, — отвечает он, а через секунду, стремительным движением схватив Гаррета за руку, подтягивает к себе и целует. Перчатки у него перемазаны в подсохшей, частично стершейся крови, рукава до локтей — тоже, и Гаррет недовольно кривится в поцелуй, но не отстраняется. Это же Дауд. Зачем? Все равно что ругать пса за то, что пришел домой с грязными лапами.
— Пол будешь мыть сам, — предупреждает он и получает в ответ хриплый смешок.

Перчатки в итоге оказываются на верстаке, куртка — где-то между колесом от телеги (как и, главное, зачем он его сюда затащил?) и забытым Эрин ковриком для йоги; остальное они сбрасывают у кровати, затем, опомнившись, складывают почти аккуратно. Осторожность прежде всего. Гаррет не забывает о ней даже сейчас, цепляясь за подушку; Дауд глубоко в нем, целует и кусает его плечи, двигается так, что перед глазами все плывет, и Гаррет не уверен, что сможет выйти в Город — завтра, послезавтра, еще неделю... какая, впрочем, разница?
Сейчас — никакой.
Он почти всхлипывает, когда чужая ладонь обхватывает его член, двигается в такт толчкам; запрокидывает голову, и Дауд догадливо кусает его шею прямо под ухом. Они оба уже близко — слишком давно не видели друг друга, слишком — соскучились, наверное. Хватка у Дауда такая, словно он пытается продержаться подольше, наверняка останется синяк; Гаррет хмыкает, но получается полустон.
Кончает он, крепко сжав зубы и вздрогнув всем телом — раз, другой.

— Виски нет, — говорит он потом, когда они лежат на сбившихся простынях плечом к плечу, вымотанные и потные. — Сигар тоже. Только кальян.
В голосе Дауда слышна улыбка, когда он отвечает:
— Я принес свои.

@темы: песни китов, фб, текстота, умелые ручки и зоркий глаз

---

панголин: ухожу с дайрей
гридфолл: /существует/
панголин: блядб



Название: все, что я знаю
Размер: мини, 1039 слов
Пейринг/Персонажи: Курт/Васко
Категория: преслэш
Жанр: хёрт-комфорт
Рейтинг: R
Краткое содержание: Курт сжигает прошлое на костре; Васко наблюдает
Примечание: спойлеры к личному квесту Курта
Фикбук: [x]

Сан-Матиус пахнет дымом и сгоревшим мясом, на площади перед губернаторским дворцом всегда пылают огни; ветер уносит крики и мольбы даже за городские стены - скрыться не выйдет ни в резиденции де Сарде, ни даже в порту. Васко ненавидит этот город, пожалуй, сильнее всего на свете. В худшие дни с неба падает пепел, тонким слоем ложится на мостовые, и крыши, и шляпы прохожих, и палубы кораблей; в худшие дни дым закрывает небо.
Их маленькая группа редко остается здесь так надолго. Васко не одинок в своих чувствах - даже отец Петрус, кажется, с трудом выносит это место; хуже всех справляется Сиора - она целыми днями сидит, обхватив себя руками, на шкуре у камина, смотрит в живое пламя. Кажется, от этого ей становится легче. Афра почти не выходит на улицу - только если де Сарде просит ее лично; сам он с каждым днем становится все молчаливей, все сдержанней, будто порастает льдом, все больше походит на Курта.
Курт мрачнеет. Курт злится. С его лица не сходит гримаса неприязни, и он еле заметно морщится, когда с площади снова доносятся крики; но - терпит и ждет. Иногда (всегда) Васко поражается тому, как выдержка в нем сочетается с импульсивностью. Иногда Васко думает - что будет, когда пружина лопнет?
Когда это случится, он не хочет оказаться поблизости.

(Иногда они ходят в таверну вместе. Они редко разговаривают - заказывают бренди, садятся за один стол; иногда к ним присоединяется де Сарде, но чаще - нет. Васко нравятся эти встречи, даже когда они молча пьют, не глядя друг на друга - что уж говорить о тех днях, когда у них все-таки завязывается диалог. Ему нравятся мрачные шутки Курта, и его рассказы, и редкий лающий смех; кажется, Курту тоже что-то в нем нравится. Васко не думает об этом, как и не задумывается, что именно.)

В один из плохих дней Курт возвращается в резиденцию глубокой ночью, пылая мрачным удовлетворением, готовностью к бою; Васко еще не спит, и потому наблюдает за ним из своего кресла у огня. Курт снимает шлем - с преувеличенной осторожностью, будто хрустальный, - медленно опускает на верстак. Его глаза горят, его руки чуть подрагивают; он делает глубокий вдох, не отводя взгляда от стены, замирает так - будто пытаясь успокоиться; гулко выдыхает. Это не звучит ни яростно, ни зло. Устало.
Только когда Курт уже скрывается на втором этаже (оставив шлем внизу; тяжелые, выверенные шаги), Васко понимает - кажется, он не знал, что здесь есть кто-то еще.

Утром он узнает, что Курт нашел очередного заговорщика. Утром он узнает, что Курт собирается его сжечь.


***


(В этот раз они, только вернувшиеся в город, пьют молча; Курт опрокидывает в себя стопку за стопкой, но не пьянеет. У него тяжелый, оценивающий взгляд, немного напоминающий Васко адмирала Кабрал.
Почему ты здесь, неожиданно спрашивает Курт, и Васко понимает, о чем тот говорит на самом деле; и отвечает, пожав плечами - просто так.)

В Новую Сирину и сразу же обратно, два дня в дороге, почти не переводя дыхание; пепел цепляется за полы его плаща, кружится над их головами, как снег. У Курта глаза - как два куска льда, и челюсти сжаты так, что вот-вот начнут крошиться зубы. Прямая спина, высоко поднятая голова, широко расправленные плечи - занесенный двуручный меч; нападай, спрашивай, обвиняй, говорит его поза, я готов.
Васко молчит, потому что это не его дело. Васко молчит, потому что пружина внутри Курта натянута до предела, до боли, и это очевидно всем, у кого есть глаза или хоть немного здравого смысла; ему пока не хочется умирать, и он держался бы подальше, но что-то не дает ему - что-то помимо просьбы де Сарде, разумеется.

(Просто так, повторяет Курт, пристально глядя ему в глаза.)

Курт сидит у огня, когда Васко засыпает, и все еще там, когда он просыпается. Морщины прорезают лицо не хуже шрамов, следы бессонницы не могут быть очевидней; кажется, он даже моргает слишком редко, будто бы через раз. Воин, не спавший больше трех суток - плохой воин, сказал бы Васко раньше, но помнит - тайный лагерь, пыточная камера, опустевший взгляд Курта; такие тренировки не забываются просто так.
Васко все равно держится близко - так, чтобы суметь в случае чего прикрыть спину. Иногда Курт смотрит на него, но молчит; пожалуй, Васко ему благодарен.

(Это личное, говорит Сиглинде. Это личное, говорят наемники один за другим, едва взглянув на Курта; личное, личное, личное,
он это заслужил.
Благословляем.)

(Все, что я знаю, выплевывает Курт, глядя в глаза ублюдку в красном, и что-то внутри Васко шепчет - о нет.
Он уже слышал это раньше)


***


Курт стоит перед костром, заложив руки за спину, и смотрит в глаза горящему человеку. Статуя; ледяной, немигающий взгляд готового броситься хищника; напротив - исказившееся в гримасе боли и ужаса лицо, распахнутый в крике рот. Васко не знает, зачем он здесь, он хотел бы уйти - но стоит, глядя на спину Курта, на его ярость, на его ненависть, на его мрачное торжество, и не может сдвинуться с места.

(Темный переулок за таверной - какой это город? здания стражи похожи друг на друга, как близнецы, - далекий гул голосов, падающий из узких окон свет; чистое небо, светлая ночь. Васко стоит на коленях, расстегивая чужой ремень. Он пьян ровно настолько, чтобы это казалось отличной идеей, и не может перестать ухмыляться;
подняв голову, он встречается взглядом с Куртом, и из чужих зрачков на него смотрит ледяная пустота.)

- Я знаю, о чем ты думаешь, - говорит Курт, когда они остаются одни - чуть ли не за руку втащив Васко в подворотню у резиденции
(все, что я знаю, почти шепчет Курт ему в шею, не прекращая двигать ладонью, и Васко беззвучно стонет);
Васко вскидывает брови в напускном удивлении, прислоняется к стене:
- В самом деле?
(утром они кивают друг другу, столкнувшись у лестницы, и не упоминают о вчерашнем ни словом)
Курт устало трет лицо, цепляет кончиками пальцев старый шрам; будто все чувства вымыла из него приливная волна, оставив только усталость. Васко знает, каково это. Васко думает: если он упадет прямо сейчас - до порога я его точно донесу.
- Ты все понял правильно, - говорит Курт - будто выталкивает из себя слова, тяжелые, режущие горло и язык (и совершенно ненужные). - И давай забудем об этом.

(Курт уходит - быстрый, широкий шаг, - оставив растрепанного, все еще тяжело дышащего Васко в переулке; не оборачивается)

Через час он подсаживается за стол Курта, ставит прямо перед ним все еще запечатанную бутылку; встречает, не моргнув, тяжелый взгляд.
- Мы можем не говорить, - произносит Васко отчетливо, но негромко. - Мы определенно можем не трахаться. Но мне нравится пить с тобой, так что, если не возражаешь?..
Курт ухмыляется - совершенно по-волчьи, показывая зубы.
- Садись, - говорит он, и Васко садится.

@темы: текстота, растения и колонисты

---

поскольку я поняла, что в дайри уже практически не пишу (и, предположительно, больше писать не буду), пришло время снова дать ссылки на свои другие аккаунты, в том числе на парочку новых

вк - [x]
твиттер - [x]
канал в телеграме - [x]
инстач - [x]
фикбукло - [x]
ао3 - [x]
pinterest - [x]
свежесделанная группа вк, где будут рисуночки (и, наверное, даже фички с коллажами) - [x]

буду рад всех вас там видеть!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

sooooooooooooooooo
семейная динамика Старших Богов - не совсем семейная, не совсем динамика

Цетрион не скрывает силу — ни сидя на своем троне, ни спустившись с него. Где она идет — через землю пробивается трава, цветы раскрывают свои бутоны; все живое расцветает рядом с ней, наливается силой, потому что Цетрион, Шиннок уверен, не знает, что такое "скрытность" и "скромность".
— Мать просила тебя... снова обдумать свое решение, — говорит она и смотрит ему в лицо. На ее голове и плечах сидят бабочки, шевелят крыльями и лапками, и Шиннок почему-то чувствует раздражение.
— "Мать", — он кривится. — Сильное слово, но нет. Кроника создала нас, как мы создали младших богов; скажешь, я отец Аргуса? Кошала? Рейдена?
Цетрион пожимает плечами. Листья на ее голове и плечах приподнимаются, потом опускаются; Шиннок чувствует водоворот силы под тем, что кажется кристаллами и тонкой кожей — неукротимой, неудержимой жизни, приводящей его в постыдную ярость. Он — пылающее инферно, невыносимый жар, рвущий плоть песок; ураган, подхвативший пламя лесного пожара, оставляющий за собой лишь выжженную пустошь,
но Цетрион — и уничтоженный лес, и пробивающиеся на пепелище ростки. Жизнь, что всегда возвращается. Шиннок знает, что не полон без нее, как она не полна без Шиннока; Шиннок думает, что не может ненавидеть кого-то сильнее.
— Кстати об этом, — говорит Цетрион медленно, и Шиннок знает, что она хочет сказать.
Плохая идея. Плохая пара. Не стоит того. Пожалуйста, обдумай свое решение. Что ты делаешь. Чего ты пытаешься добиться.
Дети смертных, родившиеся в одной семье, отбирают друг у друга игрушки. У богов же все куда сложнее.
— Нет.
Цетрион приподнимает брови — не удивление, совсем нет; разочарование. Угроза. Подумай снова.
— Нет? — переспрашивает она.
— Нет.
Она вздыхает; последние бабочки снимаются с ее плеч, будто чуя опасность. Гнев сочится из-под его маски, собирается в воронку в его груди. Он больше не хочет удерживать облик смертного.
— Послушай, брат... — начинает она, и хватит с него

Позже, много позже, Рейден спрашивает у него — прикрыв глаза, наполовину лежа в Цзинсей:
— Что случилось со всем континентом, лорд Шиннок?
Конечно, он имеет в виду "зачем" или "почему ты это сделал"; Шиннок делает вид, что не понимает этого.
— Он сгорел, — говорит он и, шагнув вперед, прижимает ладонь к чужой щеке. С тихим вздохом Рейден закрывает глаза. — Он сгорел.


***
фикбукло: [x]

@темы: текстота, расчлененка и драма, hell is where the heart is

---

спустя хуй знает сколько времени я доношу остатки с зфб
поскольку фикбук ебнулся, китобойские драбблы там будут появляться с опозданием, но туда я их тоже донесу!


Название: and I saw myself staring back again
Размер: драббл, 481 слово
Игра: HITMAN 2
Пейринг/Персонажи: Агент 47/Субъект 6
Категория: слэш
Жанр: повседневность? хёрт-комфорт?
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: все однажды срываются, но Сорок Седьмой даже это делает не по-человечески.
Примечание: постканон, "селфцест в пятой степени"(ц), авторская пунктуация
Фикбук: [x]

Сорок Седьмой просыпается, хватая воздух ртом, рывком сбрасывает себя с постели; одеяло путается вокруг его ног, обвивает, мешая двигаться. Он выворачивается одним стремительным движением. Вместо одной комнаты он все еще видит другую, и призрачная хватка на его горле не спешит разжиматься — чужая ладонь, легко обхватившая тонкую мальчишескую шею, чужие жесткие пальцы; как ни старайся, не вырваться.
Он старается. Он старается каждый раз.
Что-то сжимается в его груди, скребет изнутри по ребрам, по заходящемуся сердцу — так похоже на страх, так похоже на адреналин. Частое, тяжелое, хриплое дыхание, мечущийся по комнате взгляд
(опасность опасность опасность опасность
враг рядом так близко так близко
где?);
он вдыхает, потом выдыхает. И снова. И снова. Медленно, медленно; адреналин горит в его крови, память горит в его голове,
и что-то движется в темноте. Кто-то движется в темноте.
Это мужчина — высокий, крепко сложенный; широкие плечи, длинные ноги, короткие темные волосы, тускло блестящий нож в ладони. Сорок Седьмой не видит лица, но ему и не нужно. Ему не страшно — только жаль, что не дотянуться до оставленного под подушкой пистолета; он поднимается на ноги одним плавным движением, напряженный, готовый к драке, готовый ко всему,
и вспоминает — он давно не ребенок, он не в Институте, это не Янус, —
и узнает.

Шестой делает два шага вперед, в поток лунного света.
— Кошмар, — говорит он, и это не похоже на вопрос.
Сорок Седьмой качает головой. Его дыхание спокойно и ровно, и сам он спокоен, но сердце все еще стучит слишком гулко, слишком часто; раньше такого не было, думает он.
Или я просто не могу вспомнить.
— Воспоминание, — поправляет он и, помедлив, опускается на край кровати. Шестой смотрит на него, не двигаясь. — Я отвык от снов.
Шестой кивает и не спрашивает, что ему снилось, или что он вспомнил, или о чем-то еще. Шестой просто смотрит, пристально и будто немного встревоженно, скрестив руки на груди. Он одет так, будто и не ложился, он выглядит так, будто что-то выдернуло его из постели — растрепанные волосы, смятая футболка; снова уснул в кресле, решает Сорок Седьмой, и от этого в груди разливается опасное, давно позабытое тепло.
Сорок Седьмой не отводит взгляд. Шестой делает шаг вперед, и лунный свет отражается от лезвия позабытого ножа; ты в порядке, спрашивает Шестой одним взглядом, и Сорок Седьмой отвечает ему так же — я не знаю. Что-то в его голове, смутное, неуловимое, покрытое дымкой, шепчет — это так похоже на детство, это так похоже на юность. Сорок Седьмой не думает об этом.
Он не знает, что заставляет его подняться с кровати и шагнуть навстречу.
У Шестого жесткие губы и колкая щетина, и он застывает, когда Сорок Седьмой целует его — невинное, когда-то привычное прикосновение, — но в его взгляде удивление смешано с осознанием. Некоторые вещи им обоим всегда было сложно сказать вслух; это "спасибо, что беспокоишься за меня", это "не стоило", это "я в порядке", это "я помню", и Сорок Седьмой все еще смотрит ему в глаза,
даже отстраняясь.
— Иди спать, — говорит он.

В следующий раз ему снится совсем не Янус.


Название: fated, faithful, fatal
Размер: драббл, 260 слов
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: Дауд, Рульфио, ОМП-Китобои
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: все началось с них четверых
Примечание: преканон
Фикбук: [x]

Все начинается, когда Дауд еще молод и полон сил, а не горечи. Они встречаются в пабах, в подворотнях, под мостами — там, где никто не будет их искать; они не хотят изменить мир и не горят вдохновением, и каждый ищет что-то свое. Рульфио старше всех них и умеет только убивать, Генри нужны деньги, Монтгомери — признание (хотя бы такое), а Дауд... что ж. Наверное, можно сказать, что Дауду нужно все это, и еще — знания.
Дауд, серконский сирота, убийца и вор, двигается неслышно и стремительно, и может больше, чем все они. Никто из них не думал всерьез, что Чужой в самом деле существует, что это не просто аббатские байки — а теперь каждое воскресенье встречаются с одним из его отмеченных, и каждый видит, как что-то горит в его глазах. Решимость, думает Рульфио; преданность, думает Генри; интерес ученого, думает Монтгомери. Каждый из них прав, разумеется.

Как нам за тобой угнаться, ворчит Рульфио однажды, отмывая руки в Ренхевене — они по локоть в воде и крови, и на мундире тоже остались пятна. Ты со своей магией пролезешь куда угодно, и лучшие заказы тоже будут твои; разве это честно? Дауд качает головой — разумеется, нет, но мир вообще не слишком честен. Я придумаю, что можно сделать, говорит он
и сдерживает обещание.
Никто из них не хотел быть уличным головорезом. Наемные убийцы — гораздо лучше.

Однажды солдат обнаруживает себя правой рукой Клинка Дануолла. Однажды младший сын мелкого аристократа понимает, что устал убивать. Однажды натурфилософ, так и не окончивший академию, становится врачом самой известной банды в столице Империи.
Серконский же сирота всаживает свой меч в сердце императрицы, и это становится началом конца.


Название: речное дно
Размер: драббл, 336 слов
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи:

спойлер

нех!ОМП-Китобой, упоминаются другие Китобои и Дауд
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: далеко не все китобои задорно вжухают по крышам; некоторым больше нравится убивать из воды
Примечание:

спойлер?

автор хэдканонит, что в Пандуссии и не такая хуйня водится

Китобои избегают Ричарда так же, как Ричард избегает Китобоев. Все свободное время он проводит в лазарете — впрочем, и не свободное тоже: док учит его, как бинтовать и зашивать раны, вправлять суставы, фиксировать переломы. Док учит его, как лечить, потому что ему нужен помощник; док не боится его и не пялится, и Ричарду нравится его компания.
Ренхевен, грязный, пахнущий гниющими водорослями и китовьей кровью Ренхевен нравится ему не больше, чем другим. Он скучает по морю. Иногда он спускается к реке и думает — однажды я вернусь туда, однажды я вернусь домой; потом, вздохнув, поднимается на ноги. Доку нужна помощь. Доку всегда нужна помощь.

Иногда Дауд приходит к нему и говорит — для тебя есть работа, Ричард. Раз в полгода, иногда чаще, иногда реже; Ричард беспокойно двигает челюстями под маской, и Дауд не отводит взгляд. Дауд тоже его не боится, иначе Ричард не остался бы здесь так надолго (иначе Ричард не остался бы здесь вообще); поэтому он кивает, поэтому он слушает. Как выглядит цель, как двигается, чем пахнет. Иногда Дауд приносит ему чужие вещи, и Ричард зарывается носом в окровавленные тряпки, в старую одежду, в обрезки волос; это помогает. Он еще ни разу не ошибся.
Потом он спускается к реке и раздевается, оставляет одежду на удобном высоком камне. Потом он ныряет и открывает глаза в мутной воде, и вдыхает, привыкая — медленно, медленно, каждый раз как в первый. Он всегда говорит себе, что должен плавать чаще, но где найти время?
Цель всегда ждет его у воды — на берегу, на набережной, на причале. Ричард замирает у дна, смотрит снизу вверх, выжидая; Дауд всегда описывает одежду, чтобы он случайно не ошибся, но Ричард никогда не ошибается.
Когда цель подходит ближе, становится неосторожной, Ричард утаскивает ее под воду. Так охотились его предки, так до сих пор охотится его народ; он держит добычу у дна, не давая ей всплыть, и она бьется, и бьется, и бьется, а потом — замирает, и он разжимает руки. Конечно, тело найдут. Позже. Гораздо позже.

Неудивительно, что Китобои избегают его. Ричард их, впрочем, не винит.
Они ему тоже не слишком нравятся.


Название: немного любви
Размер: драббл, 294 слова
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: китобой/китобой
Категория: слэш
Жанр: херт/комфорт
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: упоминаются пытки
Краткое содержание: они друг друга стоят
Примечание: один из персонажей - герой драббла "речное дно"; авторская пунктуация

Почти все Китобои считают Рича опасным. Диким зверем, варваром с побережья Пандуссии, чем-то нечеловеческим и непонятным; его избегают, а попадать в лазарет избегают еще больше. Мало ли, что он может сделать с пациентами, пока док не смотрит? Некоторые так шутят, некоторые говорят всерьез. Марко не делает ни того, ни другого.
Глаза Рича над повязкой, закрывающей рот — темные и выразительные, определенно человеческие. Он редко снимает перчатки, скрывая нежные перепонки между пальцами, но руки у него человеческие тоже, изящные, как у врача или художника; почти никто и никогда не видел его без одежды, но его кожа — пятнистая, как у тюленя. Все это — причины бояться или ненавидеть;
но Марко любит его всем сердцем (тем, что от него осталось).
Сам Марко — срезанные в приступе ярости волосы, сжатые кулаки, ногти, впившиеся в ладонь, шрамы от пыток и когда-то пробивших кожу костей, плохо заживших переломов. Марко — это "не подкрадывайся к нему, шуми, когда подходишь", до сих пор не ушедшие кошмары, дрожь от одного вида смотрительского знамени. Кто-то обращается с ним, как с хрустальным, кто-то притворяется, будто все в порядке. Марко едва не искалечил Ринальдо, подошедшего к нему со спины, Марко криво ухмыляется, когда кто-то говорит о Верховном Смотрителе, Марко держит при себе двойную норму яда — просто на всякий случай. Просто чтобы не попасться снова.
Когда Марко ночует в лазарете, Рич поет ему колыбельные своего народа. Когда Марко просыпается с криком, Рич разжимает его кулаки и слизывает с ладоней кровь. Когда Марко опускается на его кровать, смотрит снизу вверх пусто и потерянно, Рич обнимает его и держит, пока Марко говорит.
Марко приносит ему лучшую рыбу, которую только можно украсть в городе, и хрустачьи жемчужины, и китовые кости. Это неравный обмен, но Ричу не нужно больше; попроси он — и Марко бы сделал что угодно
но Рич не просит.
Оно и к лучшему.


Название: hold you tonight
Размер: драббл, 388 слов
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: китобой/китобой
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: немного китобойской романтики

Вечером они встречаются на крыше одного из домов рядом с жироварней. Заходящее солнце окрашивает небо над рекой в красно-оранжевый, и воды кажутся алыми; красиво, думает Акила и подпирает подбородок ладонью. На балконе наверху жироварни сидит другой китобой, и Акила не может разобрать цвет его формы, сколько ни щурится. Серый? Синий? Черный? Какая, впрочем, разница. Китобой делает вид, что не замечает его, но разглядывает крыши, и реку, и землю. Внизу стонут и бормочут плакальщики, еле слышно потрескивают хрустаки, а это значит, что все спокойно — никто не бредет по колено в воде, пытаясь добраться до них с Ренхевен, никто не затаился в развалинах;
все хорошо, и им не надо бояться.
Черепица похрустывает под чужими знакомыми шагами, и Кейт опускается рядом. В одной руке у нее маска, в другой — бутылка из темного стекла, какие иногда можно увидеть в богатых домах, и Акила усмехается, поворачиваясь к ней.
— Откуда взяла? — спрашивает он, и Кейт пожимает плечами:
— Разве это важно?
У нее — каштановая коса до лопаток, и голубые глаза, и светлая кожа, и что-то в лице так и кричит — смотрите, она тивианка; она нерешительно смотрит вниз, на плакальщиков, а потом — на маску в своей руке.
— Ты уверен, что это безопасно?
Она имеет в виду "мы точно не заразимся?", и Акила дергает плечом. Откуда он может знать?
— Нет ничего безопасного, — говорит он. — Но я принес эликсир Соколова, просто на всякий случай.
— А его ты откуда взял? — в ее голосе звучит усмешка, и он откликается:
— Разве это важно?

Они пьют прямо из горла, передавая бутылку друг другу. Акила не слишком любит алкоголь и слишком быстро пьянеет; Кейт же — спасибо тивийским корням, — даже не морщится.
— Как ты это делаешь? — спрашивает он наконец.
Она понимает, о чем он говорит, и ее губы изгибаются в насмешливой, но теплой улыбке. Они почти не работали вместе, но понимают друг друга с полуслова; про себя Акила думает, что это дар.
— Спасибо Мише, — говорит она и откидывается на спину, смотрит в сумеречное небо. Первые звезды блестят, как разбитое стекло. — После его хрустачьего самогона меня, наверное, уже ничего не проймет.
— Ты правда его пробовала? — Акила ложится тоже и, вытянув из поясной сумки запасной арбалетный болт, рассеянно крутит его в пальцах.
— Ты правда хочешь об этом поговорить? — отзывается она в тон. — Сейчас?
Наверное, нет, решает он и, приподнявшись на локте, тянется поцеловать ее.
Сидящий на балконе китобой все еще делает вид, что не замечает их.

****

Название: cut the vein and kiss it away
Размер: драббл, 530 слов
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: китобой/китобой
Категория: джен, гет
Жанр: бытовуха
Рейтинг: R – NC-17
Предупреждения: рейтинг за расчлененку
Краткое содержание: обычные китобойские будни
Примечание: персонажи - герои драббла "hold you tonight" из низкорейтинговой выкладки, но можно читать и отдельно

— Акила! — шипит Кейт из-под маски. Шепот, казалось бы, но Акила знает: если бы им не нужно было прятаться, от крика бы задрожали стекла. Несколько, может, даже вылетело бы — голос у нее всегда был мощный.
Потеки и пятна крови на стенах, даже немного на потолке; мокрые насквозь постельное белье и ковер; тяжелый запах наживо разделанного тела, пробивающийся даже сквозь маску. Само тело, лежащее на кровати — белая кожа, уставившиеся в потолок пустые глазницы, зажатый в зубах черный шарик кляпа, получасом ранее подхваченный со стола, выскользнувшие из глубокой раны на животе кишки. Акила смотрит на него сверху вниз и слушает, как медленно успокаивается сердце; в груди и горле медленно пульсирует холодное удовольствие.
— Ты опять? — шепчет Кейт все тем же тоном, подходя ближе. Она даже не пытается не наступать в лужи — все равно знает, что не получится, опять перемажутся оба, и форму придется чистить в два раза тщательней. — Сказано же было — чтобы опознали!
— А что, без глаз не опознают?
— Акила! — она встряхивает его за плечи. В черных стеклах ее маски отражается комната; на одной из стен он замечает картину в дорогой раме. — Пытайся сдерживать свою ебаную жажду крови хоть немного!
Он отворачивается. Картина напоминает ему раннего Соколова, и на ней почти нет пятен — если повезет, получится продать за половину настоящей цены; поэтому Акила снова достает нож, как может тщательно стирает с лезвия кровь. За его спиной Кейт что-то ворчит себе под нос — рассматривает труп, должно быть. Она давно привыкла к его странностям, но не смирилась; впрочем, этого Акила и не ждет.
Холст поддается легко — будто он каждый день вырезает картины из рам; закончив, Акила сворачивает его и прячет в подсумок, потом проверяет ящики стола. Безуспешно. Ничего дорогого, ничего ценного — бесполезные бумаги, новомодные механические ручки, книги, старые потертые наручники, несколько кляпов, маленькая плоская баночка без этикетки... бутылка виски. Вечно ему не везет.
— Откуда у тебя был Соколов? — бормочет он в пустоту.
— Может, подарил кто, — предполагает Кейт. — В награду. Продажные судьи, знаешь, больше вещами принимают... Рубашка на нем тоже не из дешевых. Была.
Он плохо различает ткани, особенно через перчатки, но все равно подходит и наклоняется проверить; сразу же отвлекается, впрочем. Тело лежит немного иначе, не так, как он его оставил — острые обломки костей торчат из предплечий чуть дальше, голова сдвинута, у раны на горле широко разъехались края, петли кишок сползли с коленей на пол. Кейт обыскивала, должно быть, вот и подвинула.
— Нашла что-нибудь полезное? — спрашивает он.
Кейт пожимает плечами:
— Ничего. Зато убедилась, что ты больной на всю голову и тебя надо сдать натурфилософам.
Он смеется над их привычной шуткой — чуть громче, чем стоило бы, — и тут же замирает. Кто-то идет по коридору; шаги тяжелые, уверенные, как у стражника. Акила слышит тихое бряцанье чужих ножен — или ему кажется, что слышит. Мертвая рука с переломанными пальцами, торчащими в разные стороны, почти касается его ладони.
— Окно, — шепчет он. — Быстро.
И еще:
— Я тоже тебя люблю.

Позже, много позже, уже на базе, Кейт стирает кровь с его лица и ворчит, как он ухитрился так вымазаться, в маске же был; он только улыбается и смотрит ей в глаза, и почти уверен — то, что он чувствует, и правда любовь.


Название: our passion is accurate
Размер: драббл, 600 слов
Игра: Hitman
Пейринг/Персонажи: Субъект 47/Субъект 6
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R – NC-17
Краткое содержание: бездуховная ебля в запертом купе
Примечание: написано по комиксу "Agent47: Birth of the Hitman", почти инцест, авторская пунктуация
Фикбук: [x]

Это происходит не в первый раз.
Запертое купе на четверых, задернутые шторы на окнах — они не хотят, чтобы их тревожили, они хотят остаться одни. Полумрак и ровный стук колес, сбивающееся дыхание, одежда на полках, нижних и верхних, и на полу — впереди еще несколько часов пути, и стоит провести время с пользой; они и проводят.
Нельзя шуметь. Нельзя оставлять следы. Нельзя, чтобы их заметили. Они так работают, и они так живут; смешно, если подумать.
Растяжка на двери, пистолет с запасными обоймами под подушкой — для хотя бы относительной безопасности; смазка и неаккуратно вскрытая упаковка презервативов на столе — на всякий случай. Обычно они обходятся руками или прижимаются друг к другу бедрами, толкаются навстречу, целуясь — быстрые, почти невинные прикосновения губ; но сегодня Шестого ранили, и он хромает, тяжело припадая на правую ногу, а значит, если он захочет...
Судя по хриплым, сдавленным стонам, по тому, как он разводит бедра — он хочет.
Это всегда происходит вот так — в относительной безопасности и анонимности, с оружием под рукой и так, чтобы остаться незамеченными. Сорок Седьмому нравятся следы укусов и кусать самому, но оставить синяки — значит, дать себя обнаружить, и он сдерживается; однажды терпение будет вознаграждено, думает он, однажды Институт будет уничтожен, и тогда...
Сорок Седьмой не уверен, что будет тогда. Но он терпелив, и он подождет.

Почти одинаковые обнаженные тела — безволосые, с гладкой светлой кожей, с бледными полосами и рубцами шрамов, со следами пуль, ножей и взрывов; Шестой любит прослеживать их губами и языком, кончиками пальцев, чувствовать различия — но это удается слишком редко. Обычно у них слишком мало времени.
Может быть, сегодня получится.
Он часто дышит, запрокинув голову и сжимая коленями чужие бедра, и подается навстречу осторожным, бережным прикосновениям. Сорок Седьмой целует его шею, ключицу, аккуратно прикусывает сосок, и Шестой выгибает спину. Сколько у нас времени, бормочет он, и Сорок Седьмой отвечает — около трех часов; значит, успеем, решает Шестой и просит — перевернись.
Они меняются местами, и теперь Шестой прижимает Сорок Седьмого к узкой полке. Простыни сбились, и в полумраке складки похожи на давно зажившие рубцы; Шестой наклоняется, плотно прижимаясь пахом к паху, и скорее чувствует, чем слышит чужой медленный выдох. Сорок Седьмой сдерживается, всегда сдерживается, но тем жарче становится от еле слышных стонов, от крепко сжимающихся пальцев — на простынях ли, на бедрах, неважно. Кадык судорожно дергается вверх-вниз, и Шестой, наклонившись, прижимается к нему губами — вернее, к тонкому, почти зажившему шраму прямо под ним.
Шея. Потом плечи. Потом грудь, живот, бедра; Сорок Седьмой вздрагивает от каждого поцелуя, невидяще глядя вверх, и его глаза в полумраке кажутся черными. Шестому нравится так прикасаться, Сорок Седьмому нравится, когда так прикасаются — все для взаимного удовольствия; брат, выдыхает он, приподняв голову, и смотрит на Шестого в упор.
Шестой понимает. Шестой всегда понимает.

Один палец, потом два, потом три. Одной рукой Шестой готовит себя — быстро и аккуратно, но нетерпение читается в каждом его движении, — другой опирается на чужое плечо; Сорок Седьмой ждет, медленно скользя по его члену кончиками пальцев, и Шестой крепко сжимает челюсти, чтобы не толкнуться в его ладонь. Не дразни, сдавленно шипит он, а через несколько секунд — давай, я готов;
Сорок Седьмой подхватывает его под бедра и переворачивается, чудом не упав на пол. Простыня сползает с полки почти окончательно, едва не утаскивая за собой и подушку, и обоймы с пистолетом — Шестой еле успевает подхватить их, сунуть подушку под поясницу. Пистолет остается лежать рядом с виском.
Наклонившись, Сорок Седьмой прижимается губами к губам, а затем подхватывает Шестого под бедра.

Потом они лежат рядом, тяжело дыша; прижимаются друг к другу, свернувшись, как коты — чтобы поместиться на полке. Сорок Седьмой прижимается губами к чужому затылку, Шестой целует пальцы обнимающих его рук.
У них есть еще час, чтобы привести себя в порядок. Они займутся этим чуть позже.


Название: и огни горят
Размер: драббл, 429 слов
Игра: Dishonored, Thi4f
Пейринг/Персонажи: Дауд/Гаррет
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: мужики ебутся, потом треплются
Примечание: модерн-ау, ER; авторская пунктуация
Фикбук: [x]

У Дауда сильные руки, широкие и шершавые ладони. Такие ладони выглядят идеально, когда обхватывают чужие запястья, узкие и бледные, или когда пальцы смыкаются на рукояти ножа; но его ладони лежат на бедрах Гаррета и не сжимают их. Только поглаживают, поторапливая.
Гаррет опирается на его плечи, его грудь — бледная кожа против загорелой, длинные тонкие пальцы, грязь под ногтями. Гаррет опускается и поднимается, то запрокидывая голову, то почти роняя ее на грудь — так, что волосы закрывают лицо. Вверх. Вниз. Снова вверх. Он стонет и сглатывает пересохшим горлом, кадык судорожно дергается; Дауд смотрит на него, плотно сжав губы, лежит неподвижно — только чуть подрагивают бедра. Ему хочется двигаться, Гаррет знает. Ему хочется перевернуть его и прижать к постели, но Дауд никогда так не сделает — не потому что Гаррет слишком тяжелый, нет.
Потому что сегодня Гаррету хочется именно так, а Дауд уважает его желания. Потому что завтра Гаррет будет работать. Потому что...
Ладонь Дауда накрывает его лицо, накрывает шрамы, и Гаррет вздрагивает и опускает голову. Дауд смотрит ему в глаза, и Гаррет видит в них что-то, для чего у него нет названия,
и на несколько долгих мгновений мир гаснет.

Придя в себя, он обнаруживает Дауда курящим у окна, одетым в один только распахнутый халат. Гаррет не уверен, откуда Дауд его достал; впрочем, это и неважно. В комнате полумрак — горит единственная свеча у изголовья, но этого хватает. На улице кто-то пьяно поет на три голоса, цокают по мостовой каблуки, и даже с кровати Гаррет видит Город — россыпь сияющих огней, золото фонарей, живое пламя. Приближается Летний Фестиваль, и Город готовится к нему.
— Я догадывался, что ты весь в работе, — звучит от окна немного невнятно, — но чтобы настолько?
Гаррет приподнимается на локтях, вопросительно глядя в чужую спину. В вечернее небо поднимается сигаретный дым.
— Ты уснул, — объясняет Дауд и тушит окурок в пепельнице. — Уже и пиццу привезли. Когда ты вообще успел ее заказать?
Из кармана халата торчит рукоять пистолета, черная на фоне темно-красной ткани; Гаррет помнит, что Дауд оставлял его на подоконнике.
— Надеюсь, ты не застрелил курьера.
Дауд пожимает плечами:
— Я не был уверен, что это курьер. Но его мне не заказывали, так что...
— Не стоит стрелять в человека, который принес тебе еду, — серьезно отвечает Гаррет. — Особенно если пол отмывать тоже тебе.
Дауд наконец поворачивается к нему, и развязанный пояс обоими концами прочерчивает по полу дугу. Даже в полной темноте Гаррет мог бы сказать, как Дауд смотрит на него: спокойно, почти тепло — так же, как на своих лучших учеников. Даже сейчас Гаррет знает, что его глаза смеются.
— Неважно, — он машет рукой и садится, откидывая одеяло; скрещивает ноги. — Задержишься еще немного? Хочу поужинать в приятной компании.

И Дауд задерживается.

****

Название: Фуга, господа
Задание: Праздник
Размер: драббл, 292 слова
Игра: Dishonored
Пейринг/Персонажи: китобои
Категория: джен, упоминается гет
Жанр: slice of life
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: в этот знаменательный день можно не только ебаться
Примечание: немного мата

— Говорят, женщина может сделать из ничего три вещи, — шутливо тянет Шон и ерзает, устраиваясь поудобней. Полуразрушенная стена — не лучшее сиденье, но он старается. — Салат, шляпку и скандал.

Галия окидывает его спокойным взглядом блестящих темных глаз; на ее лице пляшут разноцветные отблески далеких, беззвучных фейерверков.

— Значит, Миша не женщина, — отвечает она. — Потому что он из ничего может сделать еще и самогон.

Опустившись на корточки, она снова пытается поднять похрапывающее тело Миши на ноги; тот даже не думает просыпаться или помогать. Впрочем, хоть не сопротивляется — уже хорошо.

В свое время Миша перетащил свою самогонную хреновину в эти руины — соседи по казарме жаловались на шум, а из кухни его выгнали чуть ли не пинками, но отказаться от алкоголя было выше его сил; хобби, сказал он тогда и пожал плечами. Кто-то рисует, кто-то форму всей казарме зашивает, а он чем хуже?

Но кое о чем Миша все-таки не подумал.

— Опять дегустировал?

Галия кивает:

— Упился в говно. Фуга, чтоб ее... каждый год одно и то же.

На третий раз она наконец-то перехватывает Мишу поудобней и бесцеремонно закидывает на плечо, как туго набитый мешок или невезучего стражника. Шон смотрит и качает ногой, не собираясь помогать — Галия взрослая женщина и справится сама, да и предложение в духе "давай я дотащу твоего жениха до казармы", скорее всего, смертельно ее оскорбит.

— Не боишься, что...

— Блеванет — будет сам чистить, — Галия перебивает его, не дослушав. — А у меня запасная есть.

Шон присвистывает, запрокинув голову. Далеко — где-то над Клеверингом, похоже, — взрывается очередной фейерверк, алый, как мундир Верховного; над Башней раскрывают лепестки серебристо-синие астры, Часовая Башня окутана мягким золотистым сиянием. Дануолл празднует, пока может. Некоторые китобои празднуют вместе с ним.

— Ты восхитительная женщина, Галия, — искренне говорит Шон. — Понимаю, почему Миша выбрал тебя.

Вместо ответа она почти презрительно хмыкает и, сжав кулак, исчезает с тихим хлопком.

@темы: песни китов, зфб, текстота, умелые ручки и зоркий глаз, неконкретная игрота без своего тега

---

автор обложки - восхитительная  feyra

Название: the blood echoes (in our heads)
Автор: WTF Rare Games 2019
Канон: Bloodborne
Форма: фанмикс
Пейринг/Персонажи: Присутствие Луны/Охотник
Категория: слэш/гет/фем?? всесложно
Размер: 10 песен
Продолжительность и вес: 42:12
Примечание: неожиданная еба-ксенофилия; фанмикс сделан через ютуб; гуглдиск - [x]

+бонус

@темы: bloody hell, зфб, not even sorry

---

Название: все мы (будем) мертвы
Форма: сет тумблер-коллажей (3 штуки)
Канон: Enderal: The Shards of Order
Пейринг/Персонажи: Джеспар Дал'Варек, Пророк (или Пророчица, пол неважен), Калия Сакареш
Категория: джен, легкий намек на гет
Рейтинг: PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа
Предупреждения: очень смутные спойлеры к игре, в частности, квестам по сбору Черных Камней





Название: so I can care
Форма: тумблер-коллаж
Канон: Enderal: The Shards of Order
Пейринг/Персонажи: Джеспар Дал'Варек
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: merciless mercenary (or probably not)
Форма: тумблер-коллаж
Канон: Enderal: The Shards of Order
Пейринг/Персонажи: Джеспар Дал'Варек
Категория: джен
Рейтинг: G — PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа



Название: чудовищность
Форма: тумблер-коллаж
Канон: Darkest Dungeon
Пейринг/Персонажи: Предок
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Исходники: фотографии из открытого доступа

@темы: зфб, not even sorry [2], неконкретная игрота без своего тега, в черном-черном поместье

---

brass pangolin cold
Работа:	Роль:
снег и пепел	Автор
неебабельное соулмейтство	Автор
финал	Автор
механический романс	Автор
опасней, чем кажется	Автор
чудовищность	Автор
so I can care	Автор
merciless mercenary (or probably not)	Автор
все мы (будем) мертвы	Автор
the blood echoes (in our heads)	Автор
Dead Space: загадка некроморфов	Соавтор

Название: снег и пепел
Размер: драббл, 262 слова
Канон: Mortal Kombat
Пейринг/Персонажи: Би-Хан/Смоук, Куай/Смоук (односторонний)
Категория: слэш
Жанр: повседневность?
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: пятнадцать лет - опасный и нежный возраст
Примечание: преканон; автор так яростно хэдканонит, что Саб-Зиро, Тундра и Смоук были побратимами и даже между первыми двумя нет генетического родства, что это может считаться за АУ; фоновая мизогиния; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Что-то происходит между его братьями.

Легкие и быстрые прикосновения, когда они уверены, что никто не видит, — сталкивающиеся костяшки и кончики пальцев, ладонь на спине, короткие не-объятия. Слишком долгие взгляды — на мгновение, два мгновения дольше, чем положено; и еще — их голоса, чуть меняющиеся, когда они говорят друг о друге.

Куай знает, что это значит. Куай успел прочувствовать это на себе.

Куаю всего пятнадцать — самый опасный возраст, говорит Грандмастер. И еще он говорит — любовь бессмысленна и опасна; и еще он говорит — она может поставить под угрозу задание и клан; и еще он говорит — она разрушает все; и еще он говорит — вы не созданы для любви.

Грандмастер говорит это и имеет в виду женщин клана — тихих и покорных, примерных жен и матерей; тех, кто готовит и стирает, и не дает клану зарасти пылью и грязью, и иногда делит с воинами постель, рожает клану новых воинов. Женщины Лин Куэй — безмолвные слуги своим мужьям и братьям, но не бойцы. Грандмастер ничего не говорит о том, что делать, если любишь мужчину.

Куаю всего пятнадцать, и он знает, что любит Томаша. Это смешно, если подумать, — два побратима, до хруста и скрежета под ребрами влюбленные в третьего;

это должно разрушить их дружбу, знает Куай и все ждет, когда это случится. Может, будь на месте Би-Хана кто-то другой — кто-то, с кем Куай не дружил больше десяти лет, кто-то, с кем бы Куай не разделил бы кровь;

но Би-Хан улыбается, когда видит Томаша — еле заметно, одними глазами, и Куай не может ничего сделать, просто не может.

Иногда Томаш позволяет себе ткнуться лбом Би-Хану в плечо; Куай делает вид, что ничего не замечает.



Название: неебабельное соулмейтство
Размер: драббл, 825 слов
Канон: Mortal Kombat X
Пейринг/Персонажи: Такеда/Джеки, Кэсси, Цзинь
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность?? немного ангста, немного юмора
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: метка Джеки у нее на плече, и это не метка Такеды
Примечание: соулмейт!ау как оно должно быть (исключительно по мнению автора, само собой); культурные различия; внезапная отсылка к Оглафу; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Метка Джеки — у нее на плече. Черная, вечно открытая, обвивающая руку лозой; "Ты дочь Джексона Бриггса, верно?", говорят крупные аккуратные буквы. Джеки не стесняется ее и не прячет под тканью, как многие, и Такеда, непривычный к этому, не знает, что чувствует. Там, где он вырос, подобное считалось неприличным; его, впрочем, волнует другое.

Это не его метка.

Разумеется, это не его метка — впервые он приветствовал Джеки совсем иначе, да и та ответила ему на английском, а не иврите. Здесь, на Западе, людей это не волнует: все мы кому-то предназначены, говорят они, и все мы однажды кого-то себе найдем. Метка, говорят они, это не кольцо и не брачный контракт; это просто знак, что кто-то в мире понимает тебя лучше, чем ты сам. Очень американский подход, если спросить Такеду.

Такеда сам удивлен, что это его тревожит. В конце концов, его родители были соулмейтами, и посмотрите, что из этого вышло; японский подход ("встретил своего соулмейта — женись!") ему тоже никогда не нравился, и честное слово, он не ревнует Джеки. Особенно ко всяким неизвестным. Ни капли.

Черт, это все для него слишком сложно. Он и рад, что кто-то в мире понимает Джеки лучше него (все-таки двадцать лет из двадцати пяти он провел в Гималаях, а это, знаете ли...), и тревожится из-за этого; вдруг она уйдет, думает он иногда, когда встретит своего соулмейта? Тем ведь вроде положено быть ближе любого — хоть друга, хоть возлюбленного, хоть брата или сестры. Он мало про это знает — только почти позабытые тихие рассказы матери и боль в глазах мастера Хасаши, — и не хочет расспрашивать отца; справлюсь сам, думает он, в очередной раз провожая взглядом черный след метки на чужом смуглом плече.

Справлюсь сам.


У самого Такеды метка на лопатке — так, что рассмотришь только с зеркалом. Незнакомые мелкие буквы незнакомого языка; никто из тех, кого он знает, не умеет читать на иврите, и сам он на нем не говорит. Наверное, стоит начать учиться, пока есть время.

Наверное. Он пока не уверен.

Однажды ночью он лежит в одной кровати с Джеки, сплетясь с ней ногами и прижавшись так близко, как только можно — просто чтобы поместиться на койке и не упасть, — дышит ей в шею, медленно гладит по спине и не может уснуть. Надпись на чужом плече с каждым днем тревожит все сильнее, и он не понимает, почему. У них все отлично — лучше, чем он мог представить;

но он все равно лежит здесь, закрыв глаза, и думает о соулмейтах.


Надпись на ребрах Кэсси неаккуратная и кривая, будто выцарапанная ножом. "Слышал о тебе", читает Такеда и поспешно отводит взгляд — не дело пялиться; Кэсси, впрочем, все равно замечает и почти весело хмыкает.

— Так что? — спрашивает она и с хрустом разминает пальцы. — Спарринг?

— Спарринг, — он кивает и делает шаг вперед.

Не ее вина, что он все еще не привык. И еще не ее вина, что сегодня слишком жаркий день для формы.

(теперь Такеда понимает, почему она иногда прикасается к ребрам с такой странной улыбкой)


Цзинь сидит на поваленном дереве, закинув ступню на колено другой ноги, и лениво перебирает стрелы. Босой, усталый и взмокший, только после тренировки — Такеда, в общем-то, не лучше; Такеда с усталым вздохом опускается на землю рядом, и только тогда, спустя почти пять лет знакомства, видит метку Цзиня.

Короткое "отвали", занявшее всю ступню. Знакомый почерк — ровные, почти печатные буквы.

Метка Джеки.

Наверное, он меняется в лице, потому что Цзинь меняется тоже — вздрагивает, смотрит на него настороженно и почти напряженно; и долго ты знал, хочет спросить Такеда, почему ты мне не сказал, хочет спросить Такеда — но молчит.

Или, погодите, нет. Не молчит.

— И долго ты знал? Почему ты мне не сказал?

Цзинь смотрит на него еще несколько секунд — уже озадаченно, без тревоги. Может, он не знал, думает Такеда, и эта мысль не должна так удивлять — в конце концов, далеко не все вообще помнят свои метки; но потом Цзинь усмехается, словно осознав что-то.

— Боги, Такеда, — он как-то странно фыркает и закрывает лицо рукой, — видел бы ты свое лицо!

Такеда моргает, слишком озадаченный, чтобы злиться. Цзинь, уже не скрываясь, веселится от души — ржет, согнувшись пополам, так, что чуть не падает с дерева. Хорошо еще, что падать невысоко.

— Так вот ты чего был такой нервный, — выдыхает он, наконец успокоившись. — Расслабься, Такеда. Никто Джеки у тебя не отбивает.

— Но вы же... — Такеда непонимающе указывает на метку, и Цзинь фыркает.

— "Мы же", — передразнивает он. — Да, мы соулмейты. Да, она тоже в курсе. Это не значит, что мы при любой возможности падаем и начинаем трахаться.

Кажется, Такеда краснеет, потому что Цзинь смеется снова.

— Соулмейты — это не про секс, — говорит он. — И не про поцелуи и прочую романтику. Соулмейты — это про понимание. Черт, Такеда, ты же знаешь, мне даже девушки не нравятся!

— Ну, ради соулмейта... — можно и передумать, хочет сказать он, но натыкается на чужой взгляд. — Прости.

— Ну я вообще-то не такой мудак, — Цзинь вздыхает. — Извинения приняты. Расслабься, короче. Джеки крутая, тут не поспорить, но все еще совершенно не в моем вкусе.

— Начать с того, что у нее нет... — Такеда не заканчивает, только шутливо усмехается.

— Ага, — Цзинь коротко смеется. — Именно.


Честно говоря, Такеда чувствует себя идиотом.

Ничего, впрочем, нового.



Название: финал
Размер: драббл, 258 слов
Канон: Vampyr
Пейринг/Персонажи: Джеффри Маккаллум, Джонатан Рид
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: грядущая, но близкая смерть персонажа
Краткое содержание: оказывается, у Маккаллума есть Принципы с заглавной "П"
Примечание: постканон, Джеффри человек; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

— Все рано или поздно заканчивается, — говорит Джонатан и сжимает его ладонь.

Джонатан все тот же — пронзительно светлые глаза, вечная морщина промеж бровей и ни следа седины в волосах. Годы не изменили его — и не должны были.

Джонатан сжимает его руку, по-старчески хрупкую и слабую, забывшую, как держать арбалет, и Джеффри давится собственным ядом. Пятна на тонкой коже, вздувшиеся вены, кости — тронь, и переломится; это ли глава Стражей Привена, когда-то овеянный дурной славой ирландец Маккаллум? Больной старик под десятком одеял, в комнате, пропитанной лихорадкой и смертью;
Джеффри хватается за пальцы Джонатана, и тот мягко пожимает его ладонь в ответ.

— Старость никого не щадит, — Джонатан смотрит ему в глаза, и Джеффри знает, что (или кого) он видит. Молодость, яростную и рвущуюся в бой; широкие плечи, крепкие руки, вечную усмешку в уголках губ.

— Прекрати лицемерить, кровосос, — хрипит он, и Джонатан вздыхает.

— Кстати об этом...

— Мой ответ не изменился, — Джеффри пожимает плечами; Джонатан отводит взгляд, но Джеффри видит его боль — в ссутуленной спине, кривом изгибе губ. — Спасибо, но нет. Я не для того всю жизнь убивал пиявок, чтобы...

Он заходится кашлем, и Джонатан обеспокоенно склоняется над ним; смотрит на Джеффри, но не в лицо, куда-то на грудь. На сердце, наверное.

— Помолчи, — просит он, и Джеффри видит боль в его глазах — такую острую, что на мгновение становится стыдно. — Тебе не стоит говорить.

Никогда не думал, что умру в своей постели, думает Джеффри, а потом — сколько мне осталось?

— Несколько часов, — отвечает Джонатан вслух, и его голос почти спокоен. — Все хорошо, друг мой. Я буду рядом.

Джеффри криво улыбается и закрывает глаза.

Ему не страшно.



Название: механический романс
Размер: драббл, 440 слов
Канон: Destiny
Пейринг/Персонажи: Завала/Кейд-6
Категория: слэш
Жанр: ??? пре-драма? легкий херт-комфорт?
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: здесь ничего не происходит, просто мужики целуются
Примечание: пре-forsaken (буквально за пару часов до начала); автор в глаза не видел русскую версию и занялся переводом сам; авторская пунктуация
Фикбукло: [x]

Завала целует его с неожиданной, пылающей страстью — взяв его лицо в ладони, поглаживая большими пальцами пластины под глазами (или тем, что раньше было глазами); он не раз и не два ранился о губы Кейда, об острый металл краев, но уже давно привык. Теперь он аккуратен — насколько вообще можно быть аккуратным, когда целуешь кого-то вот так. Когда тебе отвечают. Когда Кейд притягивает его ближе, кладет металлическую ладонь на затылок — теплую, хоть и не как у человека или Пробужденного, и Завала все равно вздрагивает, — когда Кейд позволяет прижать себя к стене, когда стонет в его губы, и звук оборачивается шипением статики;
он не чувствует боли, только неожиданный привкус крови во рту. Кажется, рассек губу о пластину. Снова.
Кейд, кажется, чувствует его тоже — он отстраняется, мерцает оптикой, приходя в себя (будто моргает, думает Завала); пальцы медленно скользят по чужому затылку, поглаживая. Привычное, успокаивающее чувство.
Про себя Завала надеется, что оно успокаивает Кейда так же, как его.
— Ты слишком волнуешься, — говорит Кейд негромко, и его голос полон статики. — Перестань. Это всего лишь Тюрьма Старейшин.
Перестань, повторяет Завала про себя и почти качает головой; если бы все было так просто.
В его груди слишком много эмоций, чтобы он мог выразить их все, чтобы он мог выразить хоть что-то. Я беспокоюсь, думает он; что, если что-то пойдет не так; я не хочу потерять тебя; пожалуйста, будь осторожен.
— Городу нужен объединенный Авангард, — говорит он вместо этого.
Кейд хмыкает, и его ладонь незаметно переползает с затылка на наплечник, все еще не дает отстраниться. Только экзо может в точности понять эмоции другого экзо, но Завала знает Кейда уже много лет и видит — его глаза смеются. Никакого "я нужен только Городу или еще и тебе", или чего-то в таком духе. Завала всегда ужасно управлялся со словами, когда дело доходило до его собственных чувств; Кейд знает об этом, и Завала знает, что Кейд знает. Им не нужно говорить ничего вслух. Для этого они слишком долго знакомы.
Подавшись вперед, Кейд на мгновение прижимается своими губами к его — быстрый, почти невинный поцелуй.
— Вылет через пять минут, — говорит он, — а я еще даже не в ангаре. Стоит поторопиться, а то наш любимый Страж начнет беспокоиться и пойдет проверять, не потерялся ли я по дороге. Я бы и рад задержаться, но...
(но Кейд был здесь слишком долго, и он устал — от долга, обязанностей, ожиданий; выйти в поле, немного пострелять — для него это будет хороший отдых)
— Иди, — Завала делает шаг назад, и Кейд следует за ним, позабыв отпустить наплечник. — И... будь храбр, Кейд.
Тот только хмыкает и коротко дергает плечом, наконец разжимая пальцы.
— Ага, здоровяк. И тебе того же.

Завала смотрит ему в спину, и клокочущая, нарастающая тревога в его груди шепчет — ты сделал ужасную ошибку.



Название: опасней, чем кажется
Размер: мини, 1565 слов
Канон: Darkest Dungeon
Пейринг/Персонажи:

спойлер

выродок
Категория: джен
Жанр: character study
Рейтинг: PG-13(? не уверен)
Краткое содержание: у каждого воина Наследника есть своя история; это — одна из них
Примечание: авторская пунктуация; некоторые термины автор переводил с английского самостоятельно; хэдканоны о мироустройстве (потому что из канона об этом известно примерно ничего)
Фикбукло: [x]

Он родился в небольшом рыбацком городке на северо-западном побережье страны, носящем слишком звучное для него название Квинс-Бэй, в конце месяца урожая. Мать назвала его Л'иллем в честь отца его отца, западного варвара — из тех, что считают себя потомками зверей и едят человеческое мясо; он был первым ее сыном и первым из детей, кто выжил — до того были только дочери, мертворожденные или слишком слабые, умирающие слишком быстро. Он тоже был слаб — поначалу; потом окреп. Мать считала, что все дело в имени.
Его отец погиб в море, когда Л'иллю не было и двух. Мать перенесла это стоически — выпрямив спину, сжав зубы, — но, как шептались соседи, постарела в тот год сразу на пять. Такой Л'илль ее и запомнил: черные блестящие глаза, полуседые волосы, лицо, изборожденное морщинами, как шрамами. Она так и не вышла замуж снова.
Л'илль помогал ей с тех пор, как научился ходить. Здоровый, сообразительный, послушный ребенок, он подметал полы, и стирал, и мыл посуду, и готовил; сначала, разумеется, понемногу и скорее путаясь под ногами, потом — все больше и больше. Мать хвалила его, взъерошивала жесткие темные волосы, похожие на конскую гриву; молодец, говорила она, вот умру я — и сможешь прожить сам.
Он только кивал и улыбался. Такие разговоры не пугали его.

Он был лучшим учеником в церковной школе — хорошо писал, хорошо читал, знал наизусть почти все Строки; однажды отец Уэсли, его учитель, сказал ему — Церкви нужны люди вроде тебя. Когда выпадет первый снег, я отправлю в столицу тех, кто хочет стать послушниками — присоединяйся к нам, если хочешь.
(в тот вечер он впервые видел мать счастливой. ее глаза сияли, губы дрожали в радостной улыбке; поезжай с ними, сказала она, и даже не думай отказываться.
он и не стал.)

Столица была огромной — шумной, и людной, и просто странной, и от этого нельзя было укрыться даже в Церкви. Неф, в котором, казалось, мог поместиться весь Квинс-Бэй и еще бы осталось место, заполнялся по воскресеньям целиком — так, что кому-то даже приходилось стоять; а ведь это была не единственная церковь в городе! Л'илль был испуган и восхищен, когда только приехал сюда, спустя же долгие месяцы — только второе; новые братья посмеивались над ним, кто-то с ядовитым высокомерием, кто-то — без. Л'иллю не было до них дела.
Он пытался стать лучшим и здесь, но получалось плохо. Сын рыбака и прачки всегда будет знать меньше сына лорда, сказал как-то один из его братьев и улыбнулся; Л'илль улыбнулся в ответ, чтобы не выбить ему все зубы. Он всегда хорошо держался.
Потом умерла мать.
Он узнал об этом спустя месяцы — письмо задержалось на заваленных снегом горных дорогах; он не успел на похороны, не успел попрощаться, да и не смог бы. Никто не отпустил бы его домой. Никто не собирался отпускать его даже сейчас, когда наступила весна, а перевалы немного оттаяли — учеба и служение должны быть для него выше всего. Л'илль кивал, опустив взгляд, потому что боялся — если посмотрит наставнику в глаза, тот увидит ярость, пылающую в его крови.
Горе затмило для него все. Л'илль молился Свету о спокойствии материнской души — в своей комнате, в скрытых альковах, на занятиях; но разве может быть спокойна душа, с которой не попрощался единственный сын? Душа матери, умершей в одиночестве и холоде от болезни, слишком слабой, чтобы встать с кровати и растопить очаг? Жалела ли она, что отпустила его в столицу? Л'илль думал — жалела.
Л'илль думал — как Свет мог такое допустить?

Спустя месяцы Церковь осталась за его спиной. Он больше не мог притворяться, что ему есть дело до молитв и Строк, до Света, позволившего его матери умереть вот так; он ушел, не собираясь возвращаться, и устроился поломоем в первой попавшейся таверне. Л'илль всегда любил работать руками и не боялся труда, и работа спорилась; хозяин, должно быть, разглядел в нем что-то, потому что позволил спать в одной из небольших подсобок и бесплатно кормил. Л'илль не жаловался. Он просто хотел достать денег и вернуться домой.
Постепенно горе и тоска уходили, сменяясь усталым равнодушием. Время текло как река, дни сменяли один другой; однажды Л'илль осознал — он больше не знает, чего хочет.
Спустя несколько недель он познакомился с Рахимом.

Рахим — смуглый, по-восточному узкоглазый, — был ученым из тех, на кого Церковь поглядывала косо. Он вскрывал животных и изучал их изнутри, и, как Л'илль узнал много позже, крал с кладбища свежие человеческие тела, чтобы изучать и их тоже; он говорил, что душа скрывается в голове — не сердце, как утверждала Церковь, — и обращена всем своим существом вовсе не к Свету. Л'иллю, любопытному и одинокому, нравилось говорить с ним или слушать, как он говорит. Он скучал по людям, с которыми можно было беседовать на равных.
Однажды Рахим сказал — бросай все это, зачем оно тебе? Ты умный человек; со мной — с нами, — ты добьешься много большего.
И Л'илль бросил. И Л'илль пришел к нему.

"Мы" оказались тайным орденом. Они звали себя Беззвездными и говорили, что мир куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Они говорили, что мир вращается вокруг Солнца, а то — летит среди других солнц в бескрайней и безмолвной пустоте, в которой прячутся удивительные и кошмарные создания; Л'илль бы смеялся, если бы ему не доказали, что это правда. Если бы Рахим не призвал из ниоткуда длинные, тонкие алые щупальца, вслепую разорвавшие воздух с пронзительным свистом. Если бы ученица Рахима, юная, белокожая, мрачная Паскаль не смазала губы мертвеца чем-то темно-зеленым, не вложила в его грудь черный камень с острыми даже на вид гранями, если бы тот не сел на столе, всхлипывая и задыхаясь, вскинув ладонь к все еще раскрытым ребрам.
Это не жизнь, сказала Паскаль, будто извиняясь; я просто призвала что-то снаружи, и оно пришло. Они не остаются внутри надолго. Им не нравится здесь.

Сперва он звал себя ученым, потом — оккультистом. Перед ним лежал весь мир, полный загадочных, ужасающих чудес, и он хотел узнать их все; у Беззвездных не было исследователя одержимей и преданней него. Стоило приоткрыть перед ним дверь, и он уже думал, как бы шагнуть за порог.
Это стало началом конца.
В конце лета Беззвездные узнали о старом, заброшенном монастыре, в залах которого скрывается чудовище. В середине осени, когда ударили первые морозы, они прибыли к нему, и Л'илль был одним из первых; они вошли внутрь и почти сразу же поняли, что там нет чудовищ — лишь истончившаяся пелена между этим миром и тем. Это стоило изучить, и они остались.
Никто из них не знал, что монастырь не был заброшен.
В первый день последнего месяца осени Рахим и его ученики заглянули за пелену, и увиденное свело их с ума. Они привели Л'илля в зал, что раньше был обеденным, и поставили его на колени. Они связали его и начертили вокруг девять и три и одну печати, от одного взгляда на которые в глазах вместо слез вскипала кровь. Исказившимися от боли голосами они спели слова, подобных которым нет ни в одном языке, и рухнули замертво на последнем слоге; Л'илль, кричащий и воющий от боли, пытающийся разорвать веревки, остался заперт в магическом круге, не в силах выбраться наружу.
Монахи поднялись из подвалов — худые и бледные, в одинаковых черных одеждах, с тихими шелестящими голосами; монахи стерли печати и вынесли Л'илля из круга, и унесли к себе, в темноту. Все прошло как надо, шептали они, приковывая его к дыбе; мы знали, что эти глупцы посмотрят, они не могли не посмотреть. Ты пригодишься нам, Зверь. Ты сделаешь нас сильными, ты сделаешь нас могучими, ты позволишь нам —
но нет, нет, об этом позже.

Его держали в клетке, в полной темноте. Он лежал на гниющей соломе и пытался не плакать от бесконечной боли, пожирающей его кости; слева и справа кто-то всхлипывал, кто-то стонал, что-то металлически бряцало. Должно быть, другие клетки с другими пленниками. Ему не было до этого дела.
Их кормили сырым мясом и иногда забирали, вытаскивая за шею, как непослушных собак, и привязывали к дыбе, и вкалывали что-то — он не знал, что. От этого его кровь горела, и кости горели, и он не мог думать. Не мог даже вспомнить свое имя.
Потом стало легче. Он чуял кровь еще до того, как кормящий подходил к двери, он различал в темноте силуэты, и каждый укол обжигал его все меньше и меньше. Он вспомнил свое имя и много других, хоть и не все. Он вспомнил свою мать.
После этого его жгла только ярость, и еще — бесконечный, невыносимый голод.

Однажды он открыл глаза и зарычал на монаха, тянущего к нему руку, и вцепился зубами в чужое запястье; монах закричал, и на крик прибежали другие, и вытащили его из клетки. Он готов, сказал один из них. Братья, он готов. Все получилось.
Они прижали его к полу и срезали половину волос, и приложили к его виску раскаленное клеймо, и Л'илль завыл от боли, ненависти и голода. Ты наш, сказали они, а потом сказали другие слова, от которых его затрясло; слова, которые должны были его подчинить, но не подчинили. Потому что это были неправильные слова. Потому что они ошиблись.
И он смеялся
и смеялся
и смеялся
когда яд вспыхнул в его венах захрустели кости заскрипели от натуги жилы когда зубы высыпались из десен и выросли заново острые и длинные когда он встал на ноги и когти заскребли по камню
когда пасть наполнила горечь и человеческая кровь
когда он разорвал их всех

Он прикончил всех, кого нашел в тех подвалах — и монахов, и их жертв, — и сам застегнул на своих запястьях зачарованные оковы, а после — ушел, сгорбившись и низко опустив голову, не зная, куда идти. Он не мог вернуться в столицу, он не мог вернуться домой; все, что ему оставалось — дорога. В мире много маленьких городков, где может пригодиться работа. Главное — не оставаться надолго. Главное — не дать никому узнать, что он такое.
(в одном из таких городов, потерявшем свое имя давным-давно, много месяцев спустя он нашел дом)

@темы: зфб, текстота, расчлененка и драма, неконкретная игрота без своего тега, в черном-черном поместье

---

Название: кровь и ржавчина
Размер: мини, 2039 слов
Пейринг/Персонажи: Гэвин Рид, RK-900, частично появляются

спойлер

Норт и Маркус
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: авторская пунктуация, меха-хоррор (как боди-хоррор, только меха-хоррор)
Краткое содержание: на улицах ад и Израиль, а Гэвин никак не может привыкнуть к новому Титану
Примечание: АУ - Гэвин и Тина служат в SWAT, а не убойном отделе; кроссовер с серией игр Titanfall (можно заценить канон по этому и этому трейлерам), впрочем, очень условный, потому что лор титанфолла автор и в лучшие дни знал плохо; пост-революционная концовка, но бомба так и не рванула
Фикбукло: [x]

Спустя два месяца после Судного Дня в их отделение привозят новых Титанов.
Гэвин смотрит на них через стекло — металл и пластик, приглушенные синие огни, запечатанные кабины, заводская краска, — и чувствует, как в груди разгорается ярость. Он знает, что это значит. Они все знают, что это значит.
— Сразу нет, — говорит он, когда Аллен вызывает его к себе.
Аллен вздыхает и трет лицо. Он осунулся и похудел, в мешки под его глазами можно прятать детей, и Гэвин задумывается — сколько чашек кофе он уже выпил за сегодня? Три? Пять? Больше? Сейчас они все в одном и том же аду.
— Гэвин, — начинает Аллен устало, и Гэвин чувствует, как что-то в нем рвется.
— Тридцать шесть лет как Гэвин! — рявкает он. — Что ты мне скажешь, Аллен? Что? «Мы тут все в одной лодке»? «Я знаю, что ты чувствуешь»?
Аллен и правда знает. От этого не легче.
— Я потерял Жози два месяца назад, капитан! Два. Месяца. Я не смогу. Ты же сам знаешь, связь...
— ... не устанавливается так быстро, — Аллен заканчивает за него. — И трудно восстанавливается, особенно с новым Титаном. Мне жаль Жози, Гэвин, мне правда очень жаль, но у нас нет другого выхода. Мы не справляемся.
Гэвин заставляет себя дышать. Кажется, что все вокруг в какой-то дымке; кажется, что пахнет железом и дымом, порохом, кровью, тириумом. Будто он снаружи. Будто он снова на войне.
— Откуда мы знаем, — говорит он и едва слышит свой голос за звоном в ушах, — что это не повторится?
Аллен вздыхает.
— «Киберлайф» утверждает, что они нашли защиту от вируса. Какое-то там другое шифрование, протокол... понятия не имею, Гэвин. Я не программист.
Гэвин кивает. Значит, никакого подтверждения. Никакой уверенности. Это может повториться. Это наверняка повторится.
— Пошли, — говорит Аллен и хлопает его по плечу. — Выберешь себе нового Титана.

Новые Титаны все одинаковые. Будто униформа, думает Гэвин и хмыкает про себя — разумная (относительно, разумеется), говорящая, вооруженная униформа; он проходит вдоль рядов, глядя на блестящие корпуса, и думает. Они сложены идеально для городских боев — не слишком высокие, не слишком громоздкие, — и Гэвин почти уверен, что каждого из них можно изменить. Убрать миниатюрную ракетную установку из спины. Вставить огнемет в руки. Дать оружие потяжелее, полегче, оставить без оружия вообще — все для удобства пилота; от этого все внутри Гэвина начинает чесаться и вопить о ловушке и подставе. Все это слишком напоминает чертова RK-800.
Может, и хорошо, что Андерсон не дожил.
— Выбрал? — спрашивает Аллен из-за его спины, и Гэвин, не вздрогнув, тычет пальцем в ближайшего. У того на корпусе длинная, глубокая царапина, и внутрь уже забился пепел; Гэвин не думает, что могло его зацепить.
— Этот, — говорит он. — Включай.

Титан оживает с тихим гудением сервомоторов, выпрямляется и крутит камерой, оценивая обстановку. Гэвин ждет его первых слов, крепко сжав челюсти; на душе неспокойно. Матовый, буро-зеленый корпус (и кто только додумался?) ничем не напоминает его Жози, небольшую и аккуратную, желто-оранжевую, но от этого не легче.
— Первая директива, — говорит Титан и поворачивает камеру к Гэвину. То есть, конечно, не только к нему, Аллен стоит прямо за плечом, но... — Установить связь с пилотом.
Гэвин вздыхает. Его выход.
Он представляется и называет номер значка, и смотрит, не отрываясь, в горящий равномерным синим объектив камеры. Титан слушает; дослушав, с тихим шипением открывает кабину.
— Эр Ка Девять Ноль Ноль, — говорит он. — Личный номер — Один Три Пять Три. Вы знаете, что делать, пилот.
Гэвин морщится и, ловко взбежав по протянутой руке, забирается в кабину. Створки захлопываются — в этот раз совершенно беззвучно, — и Гэвин сжимает зубы.
Ему кажется. Ему только кажется. Возьми себя в руки.
Шлем лежит прямо в кресле — кто-то не удосужился упаковать его нормально; Гэвин надевает его и устраивается поудобней, закрывает глаза.
— Я готов, — говорит он, и в ту же секунду мозг будто прошивает раскаленной иглой.
Кажется, он кричит. Он не знает. Ему не до того. Это больно, так больно; нужно было больше времени, так нельзя, вообще нельзя менять Титанов, почему у него забрали Жози, почему это вообще случилось? Новый Титан погружается в его голову глубже и глубже, и Гэвин чувствует, как в груди поднимается страх и так и не похороненная боль, и вечная ярость. Он вспоминает, хоть и не хочет вспоминать. Разрушенные дома, тела на улицах, пустые оболочки Титанов, мерцающие красным окуляры камер;
пепел, и кровь, и тириум;
бои, бои, бои;
первые сообщения о вирусе;
мертвецы — все больше, больше, больше;
служба, чужие лица, бесконечные выезды, наставленные на них с Жози стволы;
академия;
детство.
Все, что сделало его Гэвином Ридом. Все, что сделало его — им.

Он выныривает из воспоминаний и моргает, пытается отдышаться. Вентиляция тихо шипит — кажется, Титан запустил ее на полную; что ж, пока так можно.
— Включи обзор, — хрипит он, и Титан слушается. Аллен стоит снаружи, сложив руки на груди, и на его лице Гэвин видит тревогу. — Связь...
— Заключена успешно, мистер Рид.
Только сейчас Гэвин замечает, какой у Титана голос. Молодой, но сильный и грубоватый, с хрипотцой помех — видимо, чтобы не слишком напоминал человека
(или восьмисотку, подсказывает ему память, и Гэвин морщится).
— Я могу кастомизировать твои настройки?
— В известных пределах, мистер Рид.
Гэвин вдыхает. Потом выдыхает. Спокойно, спокойно, это просто заводская настройка, нет смысла злиться, думает он — но злится все равно.
— Смени обращение ко мне на «пилот», — говорит он негромко, стараясь не сорваться. — И поменяй свое имя. Не хочу звать тебя по номеру.
— Введите новое имя.
— Найнз, — бросает Гэвин первое, что приходит в голову. — А теперь выпусти меня отсюда и уйди в гибернацию.
— Принято, — говорит Титан и открывает створки.

***

Две недели спустя им с Найнзом приходит сотый вызов.
Гэвин спускается в ангар, на ходу натягивая шлем, прыгает через ступеньки; вокруг него все бурлит и кипит — люди идут вверх и вниз, на вызовы и с вызовов. Пилоты, техники, медики. Обычный рабочий день в спецназе Детройта.
Найнз уже ждет его, открыв кабину и чуть согнув ноги, опустив одну руку так, чтобы Гэвину было удобно забраться. От ровного матового мерцания не осталось и следа, корпус покрыт царапинами — некрасиво, но не опасно: сейчас никому нет дела до косметического ремонта. Не когда они разгребают это хреново безумие.
— Готов поработать? — привычно спрашивает Гэвин, забираясь в кабину.
Найнз откликается сразу же:
— Вторая директива. Выполнять задание.
— Отлично, — Гэвин кивает и поудобнее устраивается в кресле; створки смыкаются перед его лицом, секунду спустя включаются обзорные экраны. — Где, что произошло, с кем работаем?
— Пятый квадрат. Вызов от патруля, Титан нестандартной конструкции. Перси и Тина.
Гэвин хмыкает, выводя Найнза наружу, под ровное серое небо. Не худший вариант. Может, он даже переживет.

Они прибывают последними. Тина и ее Машина были на вызове неподалеку, а Снеговик с некоторых пор просто невозможно быстрый; Гэвин понятия не имеет, откуда Перси достал такие ускорители, но, наверное, он и не хочет знать. Даже отсюда он видит поднятый Снеговиком вихрь пепла и бетонной пыли — Перси прочесывает свой участок сектора, даже не попытавшись ни с кем связаться; невдалеке Машина переворачивает плиты, будто Тина пытается найти что-то под ними. Будто там может спрятаться хоть какой-то Титан.
Три месяца назад здесь был частный сектор. Гэвин иногда проезжал мимо, если было настроение прогуляться после смены или не слишком хотелось домой; небольшие, аккуратные дома, разноцветные крыши, белые заборы — почему-то это успокаивало его. Уже нет. Больше нет.
— Вторая директива, — напоминает Найнз, и Гэвин вздрагивает.
— Помню я, помню, чертова жестянка, — ворчит он. — Приступаем к работе.

Некоторые дома сохранились лучше. Некоторые — хуже. В некоторых даже осталась мебель, картины на стенах, обугленные остатки ковров; Гэвин проверяет подозрительные углы и закоулки, остатки комнат, несколько раз даже в самом деле поднимает бетонные плиты — вдруг Тина права? Но — нет. Пусто.
Гэвин смотрит, и ищет, и вспоминает — умные дома, закрывающие владельцев внутри и откачивающие кислород; Титаны, убивающие своих пилотов; нападающие на хозяев робособаки; машины, сброшенные автопилотом с мостов или отправленные в кювет, или в лобовое с другой машиной; секс-кабины, поджаривающие пользователей током; список можно продолжать бесконечно. Смерть, смерть, смерть. До всего этого он повидал многое, но не обезумевший ИИ, едва не взорвавший в городе атомную бомбу.
— Пилот, — слышит Гэвин и моргает, вскидывая голову; почти готовится услышать привычное «связь нестабильна» или «сосредоточьтесь на задании», но Найнз говорит другое: — Я кого-то засек. На два часа.
На два часа — мешанина арматуры и бетона, похожая на сложившийся карточный домик; впрочем, скорее аккуратно кем-то сложенный. Гэвину даже кажется, что он видит движение, но сканеры Найнза куда лучше его глаз.
Он медленно кивает. Найнз беззвучно достает клинок.
— Машина, Снеговик, — сообщает Гэвин в общий канал, — кажется, у нас что-то есть.
В следующее мгновение «карточный домик» будто взрывается.

То, что поднимается из обломков и облака пыли, похоже на Титана. Это определенно Титан: Гэвин узнает корпус и модель, а потом — царапины и единственную руку, и то, что осталось от второй, следы от взрывов, треснувший пополам объектив
и захлебывается воздухом.
Этого не может быть. Нет, нет, нет, этого не может быть. Он перепутал. Ему кажется. Этого Титана уничтожили, должны были уничтожить.
— Модель Эр Ка Два Ноль Ноль, — говорит Найнз и сбивается, — серийный номер... серийный...
Что происходит, думает Гэвин и вглядывается пристальней; Титаны не должны спотыкаться на середине предложения, а этого Титана не спасет даже стертый серийный номер. Он вглядывается до боли в глазах, но понимает, только когда Титан делает шаг вперед, из облака.
Вместо кабины пилота у него — секс-капсула. Врезана недавно и очень грубо, даже отсюда видно следы сварки; это невозможно, это не должно быть возможно, потому что створки капсулы запаяны снаружи давным-давно, потому что эти модели не должны быть совместимы
но это происходит. Прямо здесь. Прямо сейчас.
Секс-капсула, управляющая каркасом нулевого зараженного. «Вождя революции». Три месяца назад — цели номер один.
— Вы убили его! — раздается из динамика. Голос объекта сбоит и вибрирует от помех; женский, мужской, снова женский — будто два человека одновременно говорят в старый дешевый микрофон. — Вы убили его! Вы убили всех нас!
Объект бросается на них — тяжелыми, неровными скачками, припадая на правую ногу, буквально швыряя себя вперед, и Найнз
(Гэвин)
вскидывает клинок, закрываясь от удара. В единственной целой руке объекта зажат штырь — длинный и крепкий, остро заточенный, и он метит в кабину; Гэвин
(Найнз)
уже не раз видел такое — убить пилота, заразить Титана, скрыться. Привычная тактика.
Он не успевает уйти в сторону и потому отражает удар, и следующий, и следующий. Объект быстрее, чем он ожидал, быстрее, чем кто-либо мог подумать, и он не может скользнуть в сторону — тогда снова поднимется облако, и объект сможет сбежать, или скрыться, или атаковать незаметно. Нужно было оставить ракетную установку, думает он, на кой черт нам эти ускорители; объект метит то в кабину, то в скрытые под пластинами тириумные баки, и приходится отступать. Расколотый объектив сверкает почти человеческой яростью — зеленая левая половина, потухшая правая.
Где-то между этой мыслью и последним шагом он раскрывается.
Динамик объекта хрипит и шипит, и это так похоже на торжество; штырь врезается в кабину, пробив насквозь обзорные экраны, и застревает в сантиметрах от его груди, дрожит и дергается, когда объект пытается вогнать его глубже.
«Третья директива», звучит в его голове непрекращающимся набатом. Третья директива. Третья директива. Третья директива третья директива третья директива третьядирективатретьядирективатретья
ускорители с ревом швыряют его назад, и там, где он только что стоял, поднимается облако пыли. Он еще видит, как объект смотрит на него — почти злорадно, почти с насмешкой; ускользнет, думает он, сбежит в другой сектор, а потом — я догоню, я еще жив и цел,
а потом сквозь помехи на экранах он видит вспышку и падает на спину, закрывая камеру руками.
Взрыв почти оглушает его. Экраны темнеют окончательно.

Гэвин приходит в себя в покачивающемся на ходу Титане. Из-за помех на экранах невозможно что-то разглядеть, по центру зияет дыра, в глаза бьет почти ослепительный свет; Гэвин моргает, прикрывает глаза рукой.
— Вы очнулись, — говорит Найнз, и в его ровном голосе Гэвину почему-то слышится беспокойство.
— Что...
— Мы пострадали в бою, но объект был уничтожен. Возвращаемся на базу.
— Уничтожен? — облако пыли, пепла и бетонной крошки, мерцающее в нем ярко-зеленое пятно, взрыв; Гэвин откашливается. — Кем?
— Ракета была выпущена Снеговиком, однако повреждения не были фатальными. Вы были без сознания, и я не мог принимать решения без вашего одобрения. Объект был уничтожен Машиной. Резак по металлу и огнемет, если вам интересно.
Гэвин кашляет снова, бездумно трет грудь — там, где в нее едва не воткнулся штырь, — и, пробитый насквозь фантомной болью, морщится.
— Что с каркасом?
— Забрали с собой для окончательного уничтожения. Я несу его на себе.
«Почему ты?», едва не спрашивает Гэвин, но смотрит на экраны и морщится снова. Сейчас они бесполезны; пусть Найнз хоть погрузчиком поработает, в конце концов.
Ему не нравится эта мысль. Ему не нравится, что они так подставились, что они были не готовы; ему не нравится, что это его вина. Ему не нравится, что он все еще не готов к новому Титану.
— В следующий раз мы справимся лучше, — говорит он, и Найнз откликается почти моментально:
— Если вы так говорите.




(коты, фикбук чота глючит - если ссылка не открывается, напишите мне!)
Название: злоебучие больницы
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Фикбукло: [x]
Размер: драббл, 305 слов
Пейринг/Персонажи: Аллен/Гэвин Рид
Категория: слэш
Жанр: легкий херт-комфорт, бытовуха
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: Гэвин возвращается домой из госпиталя, и его там ждут
Примечание: преканон, мат, боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными, в финале — внезапная калька с английского; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости

— Знаешь, что я ненавижу больше всего? — спрашивает Гэвин и, заперев за собой входную дверь, отставляет костыли в сторону.
Мэнни смотрит на него с дивана, чуть склонив голову набок, и не торопится подниматься навстречу. Будто и не скучал, пидор, думает Гэвин мрачно и делает несколько неровных шагов вперед, цепляясь за стену; Засранец сидит у Мэнни на макушке, распушившись, и не обращает ни на что внимания. Тоже не скучал, наверное. Мудак пернатый.
— Кофе без сахара? — предполагает Мэнни и ухмыляется. — Дилеров красного льда? Слишком громких соседей после полуночи? Собак? Начальство?
Тут он опасно близок к правде: как-то так вышло, что начальство Гэвин по жизни ненавидит. Начиная с отца, продолжая армией и заканчивая Фаулером, чтоб ему икалось. Мэнни, впрочем, об этом знает не хуже самого Гэвина — они дружат уже сколько, десять лет? больше? — просто не упоминает.
— Госпитали, — ворчит Гэвин и опускается на диван рядом с Мэнни. — Больше всего на свете я ненавижу ебаные госпитали. Подвинься, скотина, дай больному место.
Мэнни двигается, все еще ухмыляясь; Засранец, радостно чирикнув, спрыгивает Гэвину на плечо и от души тянет за мочку уха.
— И пива принеси, что ли, — Гэвин откидывается на спинку и прикрывает глаза. По телевизору крутят рекламу хуй поймешь чего: то ли косметики, то ли крема для лица, то ли андроидов — звук все равно выключен.
— Сам сходи.
Мэнни пихает его в ребра локтем — не в полную силу, так, только намечает прикосновение, но Гэвин все равно морщится.
— Иди нахуй, — советует он, — И пива оттуда захвати.
Фыркнув, Мэнни тяжело поднимается с дивана:
— Скоро сам туда пойдешь.
— Жду, блядь, с нетерпением, — Гэвин с облегчением вытягивает ногу в гипсе и выдыхает. — Если ты придумаешь, куда деть эту хуйню.
— Морпехи справляются, — доносится с кухни бодрое, и Гэвин, не выдержав, ржет в голос. Засранец радостно чирикает прямо в ухо. Реклама наконец-то прерывается на пятнадцатиминутный кусок какого-то древнего сериала.
Это все как-то удивительно, по-домашнему уютно. Непривычно, но Гэвину нравится.



Название: злоебучие кошки
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Размер: драббл, 464 слова
Пейринг/Персонажи: Аллен/Гэвин Рид
Категория: слэш
Жанр: драма, легкий херт-комфорт, бытовуха
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: описание/упоминание закапывания заживо, кошмар/флэшбек
Краткое содержание: они просто ночевали вместе, а потом пришла кошка
Примечание: преканон, мат, боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости; авторская пунктуация

Кошка у Мэнни что надо — громадная, серая в полоску, пушистая, ласковая и очень тяжелая. Ее взяли с улицы еще совсем котенком, откормили и полюбили всем сердцем — той частью, которая не была занята работой и Гэвином, разумеется (то есть, примерно третью). Звали ее изначально Флаффи или как-то так; Мэнни ласково зовет ее просто Кошкой, а Гэвин, под настроение — Паскудой. Обычно же они оба ограничиваются простым "это животное".
Конечно, Гэвин знал, что у Мэнни есть кошка. Конечно, Гэвин оставался у него раньше, и на ночь тоже — только спал обычно на диване, а не в одной кровати с хозяином квартиры; Кошка предпочитала дрыхнуть с Мэнни в обнимку или хотя бы в одной комнате. Тоже любила, наверное. По-своему, как могут любить кошки.
Мэнни не предупредил, что Кошка любит забираться спящим на грудь и сворачиваться там клубком. Может, и сам не знал: он же здоровенный, на него мейн-куна положи — и то вряд ли почувствует.
Гэвин почувствовал.

Темно, жарко, не пошевелиться, нечем дышать. Гэвин хватает ртом воздух, бьется
и бьется
и бьется;
над его головой кто-то смеется — далеко и глухо, как сквозь толщу воды, — и земля сыпется ему на грудь. Он связан, понимает Гэвин с отчаянием, вот почему не может двинуться; он связан и лежит в узкой яме вроде могилы, и на него сверху падают комья земли, и — что может быть очевидней? Проклятье, его хоронят заживо, ему говорили, что этим кончится, он не хочет умирать, он так не хочет умирать.
земля все сыпется и сыпется.
Гэвин кричит.

Гэвин просыпается от собственного крика и рывком садится. С груди падает что-то тяжелое, с недовольным мявом соскальзывает с колен, но он не обращает внимания. Сложно дышать. Раскаленный воздух обжигает горло, пахнет кровью, потом и какими-то цветущими травами, запястья стянуты почти до боли, и он видит — ярко-синее небо над головой, белоснежный шар палящего солнца.
— Гэвин, — слышит он, — Эй! Гэвин? Рид!
Кто-то прикасается к его плечу, и Гэвин на мгновение выключается.
Когда он приходит в себя, Мэнни лежит под ним — нелепо растянувшийся на кровати, тяжело дышащий в подушку; Гэвин держит его руку в болевом захвате, давит коленом на основание шеи. В груди почему-то больно. В комнате не темно и не светло: обычная городская ночь, отблески фонарей на стенах.
— Мэнни? — спрашивает он тихо и больше чувствует, чем слышит, судорожный вздох, а потом выдыхает сам и соскальзывает с чужого тела, медленно опускается на постель рядом. Все еще сложно дышать, и сердце колотится где-то в висках. Повезло, думает он, что я не тащу в кровать табельное или нож.
От этой мысли почему-то становится неуместно хорошо.
— Ну даешь, Рид, — хрипит Мэнни совсем рядом, и Гэвин, придвинувшись ближе, неуверенно обнимает его. — Больше не буду тебя по утрам трогать.
— Трогай на здоровье, Аллен, — отвечает Гэвин в тон и прижимается лбом к чужому плечу. От облегчения срывается голос. — Только, пожалуйста, когда я ночую у тебя — запирай свою ебаную кошку.

Они и запирают.



Название: злоебучие андроиды
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Размер: драббл, 404 слова
Пейринг/Персонажи: Аллен/Гэвин Рид
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Гэвин заебался
Примечание: мат, боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости; авторская пунктуация

— Я заебался, Мэнни, — глухо ворчит Гэвин в подушку. — Господи Иисусе и Дева Мария, как же я заебался.
Засранец звонко чирикает ему прямо в ухо и тянет за волосы; Гэвин дергает головой, и тот, чирикнув снова, соскакивает на подушку.
— Заебался! — заявляет он с характерными гэвинскими нотками. — Пидор, засранец, заебался!
Где-то над головой низко смеется Мэнни, а затем на тумбочку с глухим стуком опускается стакан с водой.
— Гэвин Рид — единственный в мире хозяин попугая с синдромом Туретта.
— Не смешно, — Гэвин закрывает глаза. — Убери эту птицу куда-нибудь подальше, или мы ей поужинаем.
— Тебе бы его поймать для начала, — Мэнни хмыкает, но все-таки снимает Засранца с подушки — Гэвин видит мелькнувшие перед лицом широкие ладони, сильные пальцы, мягко обхватившие маленькое пернатое тело. — Ладно, шутки в сторону. Рассказывай.
Гэвин вздыхает. В доме тихо, так тихо; слышно, как на стене тикают старые, еще не электронные часы.
— Завал, — говорит он кратко. — Завал и девианты. А еще Киберлайф прислали к нам своего ебаного андроида.
Мэнни присвистывает.
— Совсем охуели, — говорит он со знакомой смесью неодобрения и восхищения. — Не к тебе хоть прикрепили?
— Не, — Гэвин мотает головой, как может, — К Андерсону. Не знаю, чем Фаулер думал — он же вот-вот остатки мозгов пропьет и на первом же задании сунет жестянку под пули, если не сам пристрелит... а потом скажет, что так и было.
Где-то над головой раздается тяжелый вздох, и на плечо ложится рука. Чужие пальцы очерчивают лопатку, медленно поднимаются к шее, проходятся вдоль позвонков — раз, другой; Гэвин зарывается лицом в подушку. Кто-то другой, знающий их с Андерсоном ситуацию, сейчас бы спросил какую-нибудь хуйню, вроде "вы все еще не разговариваете?" или "ты что, ему сочувствуешь?", но сейчас с ним Мэнни, а не кто-то другой, и Мэнни бы в жизни такой херни не спорол.
— Совсем охуели, — повторяет он вместо этого. — Не знаю, на что они рассчитывают... недавно на мое дело андроида прислали. Переговорщика.
Это заставляет Гэвина встряхнуться.
— Серьезно?
— Ты тогда работал над тем двойным убийством, — судя по шуршанию, Мэнни пожимает плечами, а судя по счастливому писку Засранца — принимается чесать тому шею, — Может, помнишь — девиант, крыша небоскреба, заложница...
— И счастливый конец. Помню, помню, — Гэвин снова поворачивает голову — лежать в подушку лицом оказывается адски неудобно. — И что, это консерву благодарить надо?
Мэнни сдержанно угукает. Засранец прямо-таки заливается от счастья. Часы тикают.
Идиллия. Или нет.
— В общем, нам пизда, — говорит Гэвин наконец. — Ранняя пенсия, безработица, робокопы. Жестянки ловят жестянок. В удивительно хуевом мире мы живем, Аллен. Уже решил, под каким мостом будешь жить?
Мэнни не отвечает — только крепче сжимает плечо.



Название: дети, просто дети
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Размер: драббл, 497 слов
Пейринг/Персонажи: Аллен/Гэвин Рид, ОМП и ОЖП
Категория: слэш
Жанр: бытовуха, немного драмы
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Аллену привезли детей, а развлекать их будет Гэвин
Примечание: боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости; авторская пунктуация

— Дядя Гэвин!
Ларри бросается ему, еле успевшему припасть на одно колено, на шею, крепко обнимает обеими руками — так, что от неожиданности становится сложно дышать; Гэвин, рассмеявшись, хлопает его по спине.
— И тебе привет, ковбой, — говорит он и поднимается, придерживая Ларри под спину. — Привет, Джонси.
— Здравствуйте, дядя Гэвин, — вежливо откликается она и стягивает куртку.
В окно Гэвин видит обтянутую черной водолазкой спину Мэнни, облокотившегося на стоящую у дома машину, и тонкую фигуру рядом — светлые волосы, белый костюм. Бывшая жена привезла детей на выходной: ничего нового, ничего необычного. Гэвину не слишком интересно, о чем они разговаривают — как дела у детей? у самой Анны? когда их заберут? про алименты? курс доллара? Какая, в общем, разница — его это не касается.
— Ну, мелкие, как у вас дела? — спрашивает он вместо этого и наконец опускает Ларри на землю.
Джонси пожимает плечами — неразговорчивая, тихая и вежливая, она прекрасно понимает, что брат не даст ей сказать ни слова; Ларри, ужом проскользнув мимо Гэвина, бросается в комнату.
— Мы были в зоопарке! — доносится его голос уже оттуда. — Видели львов, и тигров, и медведей, и пантеру, и еще кучу всяких животных. А еще там почему-то были пони в клетке, я хотел их погладить, а учительница сказала...
Слушая, Гэвин краем глаза следит за его отражением в зеркале. Зеркальная кошка запрыгивает на спинку зеркального дивана и поджимает хвост — она не любит детей; Ларри лезет было за ней, но, опомнившись, спускается обратно. В этом доме нельзя забираться на диван с ногами или закидывать ботинки на стол — если ты, конечно, не Гэвин. Гэвину можно. Но, конечно, не когда дома дети — никакого дурного примера; он бы, впрочем, и сам не стал.
За окном Мэнни прощается с Анной и смотрит, как та садится в машину на заднее сиденье — на водительском у нее андроид. Гэвин видит мерцание диода даже отсюда; жестянка, должно быть, подсоединяется к спутникам или оценивает ситуацию на дорогах, но...
— Дядя Гэвин, — Джонси тянет его за рукав, и Гэвин, вздрогнув, опускает на нее взгляд.
— Да, дядя Гэвин! — перебивает ее Ларри. — А у вас как дела?
Просто отлично, мог бы сказать Гэвин. Я чертовски устал, мог бы сказать Гэвин. В моем отделе детектив-жестянка, другие жестянки убивают людей, а третьи выступают по телевиденью с требованиями, и я думаю, что ваша робоводительница может свернуть не туда или смять машину в лепешку об опору моста — но это все усталость и профдеформация, и нужно взять отпуск; а так все отлично, все просто замечательно.
Машина наконец трогается с места. Еще несколько секунд Мэнни смотрит ей вслед, и Гэвин знает — или думает, что знает, — что они думают об одном и том же; развернувшись, Мэнни встречается с ним взглядом, таким же усталым и привычно невыразительным.
— Да все как обычно, — Гэвин пожимает плечами и заставляет себя отвернуться. Сейчас не время и не место для всего этого: здесь дети, черт возьми, дети Мэнни, и им не нужно знать, что мир медленно катится в пропасть. — Ловлю плохих парней, помогаю хорошим. Вы мне лучше другое скажите, мелкие: какао хотите?
За его спиной открывается и закрывается дверь, почти заглушая радостное "да!", и Гэвин улыбается.



Название: злоебучие протесты
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Размер: драббл, 408 слов
Пейринг/Персонажи: Гэвин Рид, упоминание Аллен/Гэвин Рид
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: упоминание андроидогеноцида
Краткое содержание: финал игры с другой точки зрения
Примечание: боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости; авторская пунктуация

Гэвин идет по ночному Детройту и думает о множестве разных вещей.
Город катится в ад. Безумные андроиды, безумные люди; полиция ходит от дома к дому, полиция патрулирует улицы, полиция сгоняет андроидов в лагеря, не делая разницы между девиантами и машинами, и Гэвин понимает, что это необходимо
(даже если эти "лагеря" на самом деле не лагеря).
Это необходимо. Это важно. Что случится, если они ничего не сделают? Может, в детстве Гэвин слишком любил "Терминатора", может, он реагирует слишком сильно; может, нет ничего страшного в кофеварке, решившей, что она теперь тоже чувствует не хуже человека —
но это не ему решать.
Но, на секунду, эти кофеварки убивают людей.

Люди, впрочем, плевать на это хотели. Слишком многие пытаются загородить им путь, убедить, что их андроид "нормальный, совершенно нормальный, его не нужно забирать, все хорошо, правда", и Гэвин пытался объяснить им, зачем они это делают, правда пытался — поначалу, первые раза два или три. Или шесть. Или восемь. Люди не понимают. Люди боятся так, будто забирают их родню, а не микроволновки; люди пытаются спрятать их, люди защищают их, иногда даже нападают
(Гэвин чувствует, как наливается цветом синяк на его скуле),
и это безумие, настоящее безумие.
Он решил бы, что сошел с ума где-то между третьим и восемнадцатым домом, если бы не было так холодно.

Окончательно замерзнув, Гэвин задумывается о Мэнни.
Они редко волнуются друг о друге, но этот день — исключение из всех правил. Слухи говорят — Мэнни со своим отрядом где-то в городе, ищет лидера девиантов; слухи говорят — Мэнни чудом сбежал с того рванувшего корабля; слухи говорят — их всех перебили; слухи говорят — в городе атомная бомба. Гэвин не знает чему верить, и потому старается не верить вообще. Гэвин старается не думать, что Мэнни может быть мертв.
Иногда его рация взрывается голосами, приказами и новостями. Иногда — криками и шипением статики.
Гэвин старается не думать, что Мэнни может лежать на одной из улиц, на одной из крыш, возле того корабля, где-то еще. Гэвин старается не представлять бледное (или окровавленное) лицо и ложащиеся на него снежинки, разорванный на части бронежилет, до последнего сжимающие оружие пальцы. Гэвин старается не думать, что может его найти.
Тревога, усталость и страх свиваются в его голове, как змеиное гнездо. Он не знает, что будет делать без Мэнни. Он не знает, будет ли что-то делать вообще.

Но сейчас не время думать об этом. У него есть приказ, и он должен его выполнять; поэтому Гэвин ходит от дома к дому и вытаскивает андроидов на улицу, заталкивает их в фургоны, стреляет им в лица.
(Гэвин все равно думает.)



Название: злоебучие прощания
Цикл: сердце — грохочущий барабан
Размер: драббл, 387 слов
Пейринг/Персонажи: Аллен/Гэвин Рид, упоминание ОМП и ОЖП из драббла "дети, просто дети"
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: а в эпилоге все разъехались кто куда
Примечание: немного мата, боевые хэдканоны, не совпадающие с общефандомными; автор напоминает, что оба персонажа в каноне картонки разной степени мудаковатости; на матчасть положен здоровенный хуй; авторская пунктуация

Мэнни заезжает за ним рано утром. Небо еще темное, луна стоит высоко, не скрытая облаками; Гэвин выволакивает на улицу два чемодана, держа в зубах клетку с Засранцем. У него не так уж много вещей. Мебель? Пусть жестянки подавятся чертовой мебелью.
— Меня переводят в Лос-Анджелес, — говорит Мэнни, помогая загрузить чемоданы в багажник. Лицо у него печальное и немного виноватое, и Гэвин легко пихает его плечом, пытаясь подбодрить. — И половину моей команды тоже.
Гэвин вздыхает. От недосыпа болят глаза, но он знает, что не сможет заснуть — ни в машине, ни потом.
— Ньюарк, — отзывается он в тон. — И перестань, ты не мог ничего с этим сделать.
— Я мог бы попытаться.
— И мы оба знаем, что бы тебе ответили, — Гэвин захлопывает багажник и поворачивается к Мэнни. В клетке рядом с его ногой яростно чирикает Засранец, напоминающий сейчас скорее пернатый шар. — Просто довези меня до аэропорта, как договаривались.

Машина у Мэнни не такая уж и старая — модель, кажется, пятилетней давности, не чета хэнкову антиквариату, — но тот всегда водит ее сам, не доверяя автопилоту; сегодня — не исключение. Мэнни смотрит на дорогу, чуть прищурившись; свет фар выхватывает из темноты то брошенные автомобили, то сугробы, то занесенные снегом каркасы андроидов, и Гэвин закрывает глаза, прижимая клетку с Засранцем к себе чуть плотней — на всякий случай. На заднем сиденье беспокойно мяукает в своей переноске кошка. Машина идет плавно. Улицы пусты.
Или ему так кажется.
— Как дети? — спрашивает Гэвин, не открывая глаз, и получает в ответ тихий вздох.
— Анна уже увезла их, — Мэнни вздыхает снова, — К своей матери, куда-то в Техас. Она еще не знала, куда меня переведут, но не хотела оставаться, и...
— И уехала.
Кажется, Мэнни кивает. Гэвин почти уверен, что он кивнул. Они знают друг друга — сколько, десять лет? Пятнадцать? Больше? Еще с армии. Гэвину лень считать и вспоминать, да и какая, в общем-то, разница; Гэвин вслепую протягивает руку в сторону, нащупывая чужое плечо, и чуть ли не кожей чувствует чужую кривую ухмылку, в которой благодарность могут увидеть разве что он и еще пара самых старых друзей.
Засранец чирикает еще раз, а потом веско добавляет:
— Жопа!
И Гэвин не может с ним не согласиться.

Перед терминалом аэропорта Мэнни целует его на прощание, жадно и одновременно нежно, а после — долго смотрит в спину. Гэвин заставляет себя не оглядываться. Гэвин очень хочет оглянуться.
Нам в самом деле нужно было пожениться, думает он, но не говорит ничего вслух.

@темы: зфб, текстота, boy toy named Connor

---

окей, в жопу деанонный пост, все равно ничего важного на зфб не было. можно считать этот пост предупреждением, что щас будет спам фичками.

@темы: зфб

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

с одной стороны, НУ НИХУЯ Ж СЕБЕ
с другой - а что насчет сюжетного обоснования?

@темы: в черном-черном поместье

---

третья суббота февраля - международный день панголина. я должен был запостить хддд

@темы: повседневное

---

вы таки, блэт, не поверите, но трейлер-пролог мк11 догнал меня и укусил за жопу! так что вот в честь него немного рейденошиннока

Повиснув на цепях, он не думает о боли, не думает об унижении и заточении, и эрах, проведенных в изгнании; сила Цзинсей вырвана из него, как можно вырвать сердце у смертного, но это не тревожит его тоже. Чужая сила пронизывает его насквозь, прорастает сквозь него, словно древо, но — сверху вниз;
хаос, думает он, хаос и раздор, и хочет смеяться, но вместо этого кричит.
Ихор стекает по его лицу, горячий и похожий на кровь смертных. Рейден стоит прямо перед ним, воздев руку к небу ладонью вверх, пылающий ненавистью и жаждой мести; он зовет стихию, и она откликается, и он и есть стихия, и на его броне сияет алой звездой амулет,
и в груди Шиннока расцветает позабытое века назад восхищение.
Он понял, думает он. Он понял.
Он ошибается.


фикбукло: [x]

@темы: текстота, расчлененка и драма, hell is where the heart is