[brass pangolin cold]

А вот это вообще стало адищем адским. Не умею я придумывать сеттинги, которые не надо объяснять половину текста)

Название: На честном слове и на одном крыле
Размер: миди (5063 слова)
Пейринг/Персонажи: Устанак, Альберт Вескер, Крис Редфилд, Джейк Мюллер и другие
Категория: джен, прегет, преслэш
Жанр: юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Задание: human!НФ!AU
Краткое содержание: Суровые будни спецподразделения космической полиции.
Примечание: НФ = "научная фантастика"

Первое, что он замечает, войдя в машинный отсек — дым. Немезис курит, закинув ноги в берцах на стенку рядом с иллюминатором и глядя сквозь стекло; кривая деревянная табуретка выглядит так, словно готова развалиться в любую секунду, на полу рядом с кривой ножкой — пепельница, прикрытая бутербродом. Зачем, спрашивается?
— Экономь кислород, — советует он, откашлявшись. — В космосе нельзя просто открыть форточку.
Немезис игнорирует его, продолжая пялиться в иллюминатор.
— Эй, ты меня вообще слышишь? — он делает шаг вперед и сам почти вздрагивает от раздавшегося металлического лязга.
— Звезды, — низко хрипит Немезис и тушит сигарету о рукав куртки, — сегодня особенно красивы. На них нельзя смотреть без курева. Я бы еще виски притащил, но потом ведь бортовые орудия калибровать...
— Романтик, блять, — вздыхает он устало. — Есенин доморощенный.
— Есенин? — Немезис все-таки поворачивается, недоуменно хмуря тонкие, почти незаметные брови. — А, вспомнил. Нет, мне до него далеко... Да забей, Ус. Работу делаю? Делаю. Все нормально.
— Взялся звать по прозвищу — зови правильно, — он качает головой, с трудом сдерживая желание прикрыть глаза ладонью в интернациональном жесте отчаяния. То есть, в фейспалме. — Устанак, пожалуйста. И не забудь про калибровку: мы подойдем к "Особняку" через двадцать часов.
Немезис проводит широкой ладонью по бритой голове и кивает:
— Не забуду... Устанак.


Плохо быть шефом отдела безопасности на корабле, полном раздолбаев, думает Устанак, закрывая за собой дверь. Особенно сложно — когда экипаж интернациональный. Немезис, гордый выходец из греческой колонии, легко теряется в этой разношерстной толпе; и ведь у каждого — свои заморочки и своя национальная гордость, даже у тех, кто вместо нации называет родную колонию. Дня не проходит без ссоры. А ведь они уже попритерлись друг к другу!

Устанак вырывается из раздумий, только когда кишкообразный коридор расширяется и перестает петлять. Что хотели сказать этим архитектурным казусом проектировщики корабля, он до сих пор не может понять: то ли надеялись, что по дороге к машинному отсеку случайный посетитель впадет в глубокую задумчивость, пытаясь определить, проходил он этот поворот или нет, то ли просто развлекались, то ли в папку с чертежами случайно попал чертеж однокоридорного лабиринта. Или, может, просто кто-то ручку расписывал.

Слабо усмехнувшись, Устанак качает головой и бредет дальше, по привычке еле заметно прихрамывая на правую ногу. Подбитые гвоздями подошвы ботинок лязгают о металлический пол, заранее предупреждая всех: шеф охраны идет, стоять-бояться.

Если бы кто-то стоял и боялся, было бы куда проще, думает Устанак и тянется почесать подбородок, покрытый жесткой щетиной.

Коридор пуст, и это, черт возьми, логично. Это же не жилой блок все-таки.


Войдя в лифт, он застает весьма очаровательную сцену: один из его подчиненных, высокий мужчина со стоящей дыбом черной шевелюрой, флиртует с Лепотицей. Та смущенно хихикает и кидает задумчивые взгляды из-под ресниц, так что Устанак заключает, что все в порядке. Запах духов, удушливый и тяжелый, чувствуется за два метра, но это проблема не ее вкуса, а обоняния Устанака. Усиленный имплантами нюх в быту скорее мешает, чем помогает.

На металлический лязг шагов мужчина оборачивается, и Устанак наконец узнает его. Убиство.
— О, шеф, - он приветственно взмахивает рукой.
— Поддерживаешь чистоту нации? — с усмешкой интересуется Устанак, пробежавшись пальцами по панели лифта, отчего кабина, вздрогнув, устремляется вверх.
— Есть такое, — краем глаза видно, как Убиство расплывается в широкой ухмылке. — Присоединяйтесь, шеф!
Невольно фыркнув, Устанак качает головой. Лепотица, прислонившаяся к стенке лифта, тихо хихикает: уже привыкла к манере Убиства шутить.
— Миран, попробуй сосредоточиться на работе, — советует Устанак почти устало. — Ты не хуже меня знаешь, что мы будем у "Особняка" меньше, чем через сутки.
— Да разве это работа! — Убиство беззаботно пожимает плечами. — Перевезти заключенных из одной тюрьмы в другую — тьфу по сравнению с тем, что мы раньше проделывали. Помните высадку на Гидру-восемь? Те плотоядные растения были хуже повстанцев! И ничего, справились ведь. А Эдем-тридцать? А "Наполеона"? А...
— Мы уже не на войне, Миран, — прерывает его Устанак. Дай Убиству волю — будет трепаться весь день, вспоминая былые деньки. — И, судя по обмолвкам капитана, эта партия будет несколько необычна.
К счастью, именно в этот момент лифт приезжает на нужную палубу, и Устанак, коротко кивнув на прощание, выходит.


Разумеется, он помнит все. И Гидру-восемь, "гребаные джунгли", как тогда хоровым шепотом отзывался весь отряд: они пытались скрытно пробраться в лагерь повстанцев-боевиков, но постоянно то один, то другой запутывался в хищных лианах — местной наиболее разумной форме жизни. И Эдем-тридцать, полностью покрытую водой планету, колонизировать которую пришлось с помощью кораблей. И "Наполеона", которому даже не присвоили номер: это единственная в своем роде космическая станция с таким названием. Была. Они ее взорвали.

И вот сейчас все их крыло перешло из космофлота в космическую полицию, так же оставшись спецподразделением. Конечно, многие недовольны.
Пожалуй, они не протестуют только из-за своего раздолбайства. Что ж, Устанак счастлив. Он прекрасно знает, как легко наверху могут перепутать протест с мятежом.

Отсек службы безопасности тоже расположен странно: с одной стороны он соседствует с жилой зоной, с другой — с кухней, с третьей — с блоком содержания. С тюремным отсеком, то есть. Первое и третье понятно, но кухня? В наш роботизированный век?

А еще оттуда так пахнет, что работа встает моментально. Интересно, поварам еще не надоело гонять постоянно заглядывающих в гости охранников?

Добравшись до двери в столовую, Устанак глубоко вдыхает и задерживает дыхание, тихо радуясь, что объем легких у него больше, чем у обычного человека. Хватит, чтобы дойти до своего отсека, ни на что не отвлекаясь.


Сегодня за мониторами следит Мария. Маленькая и худая, она свернулась в кресле, поджав колени к подбородку; вкупе с вечным плащом, перешитым из старого маскхалата, она похожа на неожиданно выросший посреди корабля куст. Хотя если бы кресло было зеленым — она бы наверняка с ним слилась.

Правильное прозвище ей все-таки дали.
— Шеф, — она поднимает на него взгляд больших желто-зеленых глаз, — вас ждет капитан. Там.
"Там" означает "в вашей комнате". Да, глава охраны всегда должен быть на посту, судя по мнению проектировщиков, забывших выделить для него отдельную комнату рядом с рабочим местом.
— Спасибо, Илюзия, — кивает Марии Устанак, и та серьезно кивает в ответ.


Капитан действительно там. Повернувшись спиной к двери, изучает стоящие на немного покосившейся полке книги; правда, на звон шагов поворачивается и чуть заметно склоняет голову в приветствии.
— Здравствуй, Обрен, — говорит он.
Он единственный на всем корабле пренебрегает прозвищами. И, наверное, единственный, кто зовет Устанака по имени последние лет пятнадцать.
— Здравствуй, Альберт, — отзывается тот.
Наверное, их взаимоотношения можно назвать дружбой. Своеобразной, конечно, но тем не менее.
— Твои ребята готовы к новой партии?
Устанак пожимает плечами:
— Как всегда. Зачем ты спрашиваешь?
Альберт окидывает его долгим взглядом: будто пришел сюда не для того, чтобы рассказать об этом.
— Это будет... кое-что особенное, — говорит он наконец. — Не то, к чему вы успели привыкнуть.
— Так, — отзывается Устанак, уже предчувствуя что-то нехорошее в ближайшем будущем. — А поподробней можно? Что, террористы? Боевики? Старые знакомые?
На последних словах Альберт задумчиво хмыкает, словно Устанак попал в точку.
— Нет, — все же качает он головой. — Не волнуйся, конечный пункт назначения — не "Серая Земля". Никаких экстремистов. Просто солдаты, почти такие же, какими были вы.
— Ты беспокоишься из-за этого? — Устанак невольно фыркает. — Что кто-то начнет сопереживать? Мы возили солдат.
— Мы возили тех, кого не успели расстрелять на месте, — поправляет его Альберт. — Дезертиров и предателей, то есть. Их сложно жалеть.
— А этих — легко?
Альберт чуть склоняет голову. Не в согласии, нет — он делает так каждый раз, когда прикрывает глаза.
— Пожалуй, да, — негромко говорит он. — Так что проследи, хорошо?
Дождавшись кивка, он направляется к двери — но оборачивается, уже почти коснувшись ее.
— Обрен.
— Да? — отзывается он.
— С ними полетят несколько надзирателей. Как обычно, замаскированные под заключенных. Об этом — никому.
Устанак кивает снова, и Альберт, удовлетворившись этим, выходит. Слышно, как хлопает дверь в отсек, которую давно уже надо починить, но у техников никак не доходят руки.

Он потягивается, напоследок окидывает комнату внимательным взглядом и выходит.
— Илюзия, — говорит он, — можешь идти. Я подежурю.
— Вы так добры, шеф, — улыбается она и ловко сползает с кресла. — Вам принести что-нибудь?
— Нет, пока не надо, — отмахивается он и садится на освободившееся место. Быстро пробегается взглядом по мониторам — все спокойно.
Краем глаза он замечает, что Мара смотрит на него. Долгий, пронизывающий взгляд прошивает его, словно игла.
— Шеф, — говорит она наконец негромко, как обычно, — снимите вы эту куртку. Никого же нет.
И, развернувшись — прямо как Альберт, — уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.


Где-то через полчаса Устанак находит себя забросившим ноги на стол. Куртка болтается на спинке кресла, причем вспомнить, как она там оказалась, никак не получается. Скучно ему до непроизвольных зевков.

Все-таки не приспособлен он к такой работе. Ему гораздо привычней действовать, а не наблюдать. Черт, у него даже координировать чужие действия получается лучше.

Он вперивает усталый взгляд в один из экранов и глядит, не моргая, на медленно движущуюся очередь. Столовая. Опять накрылась так называемая "автоматическая кухня" — третий раз за месяц. Будто повара ее по очереди половниками дубасят, лишь бы остаться на своей должности.

Мысли движутся не быстрее, чем эта самая очередь. В какой-то момент Устанак ловит себя на том, что напевает под нос какую-то попсовую песенку, услышанную недавно в жилом отсеке — из каюты Лепотицы, кажется. Наверное. Он точно не помнит.

Он вздыхает, обрывая сам себя, и принимается барабанить по столу. "Мелкая моторика в норме, — отстраненно подмечает он и переводит взгляд на правую руку. — Калибровка пока не нужна."

Первая причина, по которой он носит куртку: некоторые члены экипажа не выносят имплантов. И это — практически единственное, почему они до сих пор не сработались до легкой телепатии: тот же Убиство с его рукой, легко превращающейся во что-то непотребное, но однозначно смертельное, не согласится, что механизация человека ужасна. Или вот почти ослепшая на одном из заданий Илюзия: ну какой из нее был бы снайпер?

Устанак досадливо взмахивает рукой. Хватит. Зачем нервничать попусту? Тема уже давно всеми изжевана.


Когда он уже почти засыпает на рабочем месте, возвращается Илюзия — довольная, приободрившаяся и явно сытая, с пластиковым контейнером в руках.
— Попокариму отказывалась меня кормить, пока я не пообещала, что отнесу вам это, — еле заметно улыбается она, передавая этот контейнер из рук в руки. — Вы поешьте, шеф. А еще лучше — поспите. Вы какие сутки на ногах, третьи? Бегаете по кораблю, как наскипидаренный...
Устанак усмехается и, поднявшись с кресла, подхватывает куртку со спинки. Мара умеет увещивать ненавязчиво и результативно, но сегодня явно не тот день.
— Хорошо, — с легкой усмешкой он кивает и отступает. — Раз ты настаиваешь...


Он отключается, едва коснувшись головой подушки — не раздевшись, прямо в сапогах и поверх одеяла. И снится ему какая-то ересь, причем почему-то отрывками: какая-то церковь с разбитыми витражными окнами, щерящаяся бродячая собака, чьи-то судорожные поиски, Альберт — почему-то рыжий, — и, как контрольный выстрел, заброшенные шахты, которые когда-то находились рядом с его родным городком.
"Переработал, — думает он наутро, бездумно пытаясь стереть с лица отпечаток подушки. — Надо больше спать."


***



С самого утра он сидит перед мониторами, отчаянно скучая и считая часы. Перевод партии со станции на корабль — хоть какое-то развлечение: новые лица, новые реакции, все такое. Хотя вряд ли, конечно, что-то сравнится с тем случаем, когда один из заключенных вывернулся из наручников и бросился бежать. Его провожали громовым хохотом в спину и воплями в духе "Куда ж ты, болезный, собрался? В космос без скафандра?". Поймали потом, конечно. Когда отсмеялись.

Вряд ли, конечно, в этот раз будет так же смешно. Бывшие военные подобные глупости творить не будут.

Кстати, насчет военных... Устанак тихонько хмыкает и, вытащив из недр стола доисторический планшет, загружает любезно предоставленное капитаном досье. Надо же знать, кого они везут.


— Подходим к "Особняку", — раздается над головой почти весело. Устанак сначала вскидывает руку и только потом понимает: это динамик. Наконец-то. Ничего себе он увлекся чтением... — Дамы и господа, готовьтесь хвататься за что попало!
Устанак молча качает головой и, торопливо запихнув планшет в один из многочисленных ящиков, крепко сжимает пальцы на подлокотниках. Стыковка у них почему-то никогда не проходит гладко: обязательно что-нибудь да случится. Не по вине пилотов, нет: водят эти испанцы просто потрясающе. Просто каждый раз случаются какие-то неожиданные технические сложности. Закон Мерфи в действии.
— Три, — тянет из динамиков Салли. — Два. Один.
И точно после "один" корабль вздрагивает и еле заметно накреняется. Устанак почти слышит, как падают с еще сильнее перекосившейся полки книги, но пожалеть их не успевает, потому что толчок повторяется, на этот раз — сильнее.
— Прибыли! — довольно возвещает Салазар, и корабль медленно возвращается в нормальное положение.
Устанак выкарабкивается из кресла, успевшего немного съехать вперед, и поправляет сползшую правую перчатку, замечая краем глаза, как открывается дверь. Беззвучно. Кажется, легкий крен починил ее лучше техника.
— Обошлись малой кровью, — фыркает Убиство, входя. Он встрепан и несколько ошарашен: явно не успел зацепиться за что-нибудь при состыковке и поздоровался со стеной. — Шеф, Илюзия попросила ее ненадолго заменить: у нее что-то с глазами, пришлось уйти на калибровку.
— Хорошо, — Устанак кивает. — Как только придет — бегом встречать дорогих гостей.
— Без проблем, шеф! — Миран широко улыбается и отдает честь.
Кивнув повторно, Устанак выходит. Надо бы поторопиться: путь до шлюза недолгий, но он должен был быть там еще десять минут назад. И что это Убиство так задержался?


В лифте он нос к носу сталкивается с Альбертом.
— Обрен, — коротко кивает он. — Это на тебя не похоже.
Конечно, не похоже. Обычно он приходит к шлюзу за полчаса до стыковки и стоит там, как истукан, предвкушая. А что, за мониторами в этот день обычно следит кто-то другой, не в столовой же сидеть...
— Миран опоздал, — Устанак пожимает плечами.
Дальше они едут в полном молчании. К ним даже никто не присоединяется по дороге, что редкость; наверное, все уже наверху или, обленившись окончательно, только выходят.


Не обленились, отмечает Устанак, когда двери лифта раскрываются. Стоят у шлюза почетным караулом, только красной ковровой дорожки не хватает.
— Капитан, — молодцевато рявкает стоящий к ним ближе всех Бржак и дергается отдать честь, — к работе готовы!
Смотрит, что характерно, куда-то в пространство, так что непонятно, к кому обращается. Может статься, даже к обоим сразу. Он может.
— Молодцы, — коротко отзывается Альберт, и Устанаку кажется, что он слегка улыбается. — Так держать.
Он идет первым, Устанак — на пару шагов позади. Живой коридор смыкается за их спинами.


Шлюз открывается медленно и с глухим шипением. Кажется, состыковка все-таки что-то повредила: пару раз гермодверь почти заедает, но наконец все же распахивается во всю ширь. И хорошо: подобное нельзя починить быстро.
— Ну, вы как всегда, — раздается откуда-то с другой стороны. — Сломаете даже то, что сломать нельзя в принципе.
— Мы тоже рады тебя видеть, Сорок Вторая, — отзывается Альберт спокойно.
Она выходит из-за двери — все такая же худощавая и в том же поношенном комбинезоне технической службы с истрепанной нашивкой киборг-подразделения на плече. Ничуть не изменилась, даже хвостик бледно-зеленых волос такой же, как раньше.
— Сэр, — с явно слышимым щелчком она встает по стойке "смирно", — мистер Симмонс ждет вас в своем кабинете.
Альберт благодарит ее сухим кивком и, кинув короткий взгляд куда-то в сторону Устанака — темные очки мешают понять, куда именно он смотрит, — уходит. Он эту дорогу уже знает как свои пять пальцев, не заблудится.
— А тебе, — Сорок Вторая тут же меняет тон и расслабляется. Ну да, что ей нервничать перед старым знакомым, — Йон попросил передать, что скоро подойдет. У них там какая-та заминка с заключенным... Или с наручниками... Я не совсем поняла, в общем. Но он тебе объяснит.
— Да уж надеюсь, — неопределенно дергает головой Устанак и отходит в сторону, давая своим парням возможность пообщаться.

Ждать приходится не так уж и долго, всего минут пять — затем надрывно звякает грузовой лифт и раскрывает двери, выпуская наружу почти ровную колонну по трое. Во главе, разумеется, Йон в своей вечной темно-зеленой бандане; охранники идут по бокам колонны, задумчиво щелкая шокерами в такт шагам. Процессия искрит и шипит, шагая в ногу, и это могло бы стать отличной психической атакой — но тут все привычные.
— Старик! — радостно восклицает Йон и хлопает Устанака по плечу. — Сколько не виделись!
— Месяца два, — усмехается Устанак и переводит взгляд на заключенных. Стоящий первым мужчина лет сорока, выглядящий так, словно не просыхал как минимум полгода, одаряет его в ответ взглядом, в котором смешались подозрение и гордое равнодушие. В целом, обычно примерно так на них и смотрят. — Может, расскажешь, почему задержались?
Йон пожимает плечами.
— Да просчитались с наручником. Тут у одного парня любительский имплант с шокером стоит, так на него ухитрились нацепить "браслеты" именно в момент активации, так что он теперь постоянно искрит и бьется током. Слабенько, правда, но неприятно удивить может.
— А снять и надеть блокиратор?
— Не-е-ет, — с хитрой ухмылкой Йон качает головой, — лучше вы сами. С корабля он все равно никуда не сбежит. Да и блок содержания у вас маленький...
— Я все равно не собераюсь бежать в одиночку, — неожиданно раздается откуда-то из колонны злобное. Говорящего не видно, но, судя по всему, он стоит где-то в начале. — Я кэпа не оставлю.

Кажется, у Устанака дергается бровь.
— А еще он на редкость разговорчивый, — почти виновато делится Йон. — Не затыкать же его кляпом.
— Попробовали бы! — охотно откликается неизвестный и тут же, судя по звуку, получает шокером. Короткий вскрик, колыхнувшиеся ряды, стук от упавшего на колени тела — и стремительно развернувшийся стоящий первым алкоголик, подхвативший упавшего и, кажется, одаривший охрану ненавидящим взглядом. По спине не очень понятно. Но как еще он может смотреть в такой ситуации?
— Бардак, — Йон печально опускает взгляд. — Настоящий бардак. Забирайте их уже, смотреть на них не могу. Весь блок на уши по ночам поднимают, сколько можно.

Даже с такого расстояния видно, как у алкоголика медленно багровеют уши. Впрочем, наверняка не только они, но, опять же, со спины многого не видно...
— Готовить двойную камеру? — уточняет Устанак, и за его спиной кто-то негромко смеется. Бржак, кажется.
— Бог с тобой! — Йон нервно отмахивается. — Они просто через коридор переговариваются. Громко. Раздражает. Хотя... знаешь... а готовь. Хоть разговаривать тише будут.
Устанак вздыхает и щелкает по переговорнику, так удачно закрепленному на запястье.
— Илюзия, поймай кого-нибудь и распорядись, чтобы подготовили "супружескую". Лучше третью.
Алкоголик наконец поднимает парня-с-имплантом на ноги и поворачивается обратно. На удивление, багрянец у него только на скулах и ушах — и Устанак не может не отметить, что когда-то такой румянец наверняка мог свести кого-нибудь с ума. Сейчас этому мешают общая одуловатость лица, синяки под глазами и разъяренный взгляд.
— Дождемся Альберта, — Устанак бросает на старого приятеля почти извиняющийся взгляд, — и пойдем. Тебе придется потерпеть еще немного.
— Хоть поговорим, — Йон хмыкает. — А то по экстранету толком не пообщаться: дорогой, зараза. Парни, перестраивайтесь, ваш капитан не будет общаться с нашим дорогим Симмонсом вечно! Как там моя мелкая, кстати?
— Ты все еще умеешь быстро менять тему, — хмыкает Устанак. — Мара на калибровке. Что-то с глазами.
Йон цокает языком.
— Бедная девочка. Передай ей привет, что ли... Почти полгода не общались.
Устанак кивает:
— Обязательно передам.


К счастью, Альберт возвращается быстро. К несчастью, довольно раздраженным: проносится мимо, бросив только:
— Идем. Я сам их распределю.
Устанак почти закатывает глаза, но спохватывается — судя по хмыканью Йона, заметить это успели, — и коротко прощается со всеми, одновременно взмахивая рукой в красноречивом "Пошли уже, что стоите".
— Ну, увидимся еще, — раздается им в спины голос Сорок Второй, а затем — шипение закрывающегося шлюза.


— Что ж, поехали, — говорит Альберт задумчиво и заглядывает в планшет. — Я говорю — вы делаете шаг вперед. Джилл Валентайн, мелкое воровство в крупных масштабах и проникновение со взломом...
Из строя выступает брюнетка с когда-то кокетливым каре. На Альберта она старается не смотреть.
— Первая одиночная. Пройдите, пожалуйста, за охранником. Александр Козаченко, превышение самообороны...
Мрачный мужчина с кругами под глазами.
— Вторая одиночная. Вы знаете, что делать.


— ...Кристофер Редфилд, бандитизм... — слышит Устанак и смаргивает. Кажется, он ухитрился задремать с открытыми глазами.
Давешний алкоголик вскидывает глаза и из строя не то что выходит — вылетает.
— Вескер, — рыкает он злобно.
Альберт поднимает на него взгляд, и Устанак с трудом удерживает равнодушное выражение лица, потому что Альберт смотрит на этого бандита с печалью и слабой, но все равно заметной ностальгией.
— Да, Крис, — он не спрашивает: словно уже знает, что ему хотят сказать.
Конечно, Редфилд не может этого не заметить.
— Давно хотел тебе сказать, — тяжело роняет он. — Ты ублюдок, каких поискать.
Альберт почти вздыхает.
— Давай обсудим это позже. Приватно. Третья двойная, кстати. Пирс Ниванс, бандитизм — туда же. Обрен, проводи.
Он кивает и взмахивает рукой: "идите за мной".


— Так это и был Вескер? — слышит он, когда они сворачивают за угол. — Тот самый, про которого ты...
— Да.
Голос у Редфилда не самый выразительный, но "помолчи, я не хочу про это говорить" в нем слышится отлично.
— Я очень постараюсь молчать, Крис, — честно предупреждает Ниванс, — но ничего не обещаю. Прости.
Продолжить он не успевает: они добираются до места назначения. Устанак открывает дверь ленивым щелчком по пульту управления — мог бы приложить ладонь и подождать, пока система его авторизирует, но это долго, — и приглашает их внутрь красноречивым жестом. Дверь закрывается сразу же после того, как Ниванс, идущий последним, переступает порог.

Устанак отдал бы многое, чтобы увидеть их лица: наверняка в "супружеской" они ожидали двуспальную кровать или что-то в том же духе — но не две разные койки, растащенные по разным углам комнаты. Ну, откуда ж им было знать, что это просто местный сленг.


На пути обратно он едва не сталкивается с Убиством, ведущим под руку маленькую зареванную девушку. Одного взгляда хватает, чтобы вспомнить ее имя и досье: Мойра Бёртон, мелкое хулиганство, вандализм, хранение наркотиков и, как финальный аккорд — убийство по неосторожности. Трудный подросток, в общем. Очень трудный.

Вывернув из-за угла, он становится свидетелем редкого зрелища: удивленный Альберт пытается понять, не обманывают ли его глаза, и пристально вглядывается в планшет.
— Джейк Мюллер, — говорит он наконец слегка севшим голосом, — бандитизм.
Кажется, он очень хочет добавить "в особо крупных масштабах", но все-таки сдерживается.

Устанак переводит взгляд на вышедшего из строя и с трудом сдерживается, чтобы не попытаться протереть глаза. Ему кажется, или этот Джейк и Альберт — одно лицо?

Похоже, не кажется: заключенный тоже не сводит с капитана глаз.
— Альберт Вескер, правильно? — спрашивает он, и Устанак все-таки вздрагивает, услышав ужасно знакомый славянский акцент. В чужом голосе звучат предгрозовые нотки. — А не знали ли вы случайно некую Дарию лет эдак двадцать назад?
— Хм, — к удивлению Устанака, Альберт хмурит брови, пытаясь вспомнить. — Вполне мог. Но без фамилии вспомнить сложней.
— Дарию, просто Дарию, — Джейк ядовито ухмыляется. — Фамилию вы знать не могли. Могу напомнить: дело было в Эдонии.
Эдония! Устанак моргает и вперивает в него удивленный взгляд. Надо же, не показалось по акценту, действительно земляк.
— Эдония, Новый Белград, — продолжает Джейк, явно распаляясь, — где-то начало июня. Двадцать лет назад, как я и говорил.
И вот тут по всей фигуре Альберта, по его позе и напряжению плеч становится ясно: вспомнил. Редко увидишь такую смесь смущения и раздражения.
— Да, знал, — говорит он коротко и сухо. — Это все?
— Нет, не все, — Джейк качает головой и агрессивно вскидывает подбородок, неловко дернув скованными руками, будто хотел скрестить их на груди. — Ну здравствуй, папаша. Что ж тебя не было так долго?
Устанак изумленно смаргивает. Хотя, казалось бы, что тут странного: ну есть у их капитана внебрачный сын, что ж такого. Это нормально для бывшего солдата: там развлекся после задания, тут напряжение сбросил... Вот только как-то это не в стиле Альберта. Устанак с ним давно знаком, так что знает точно.
— Предлагаю поговорить об этом потом, — тон капитана не оставляет других альтернатив. — С глазу на глаз.
Джейк щерится, и Устанаку приходится избавляться от невовремя нахлынувших воспоминаниях о том, как Альберт, шипя от боли и скалясь, медленно, по миллиметру, вытаскивал из руки острый шип: фауна на этой планете в принципе была агрессивна, а уж эта странная помесь дикобраза и волка, выскочившая из зарослей — тем более.
— Нет уж, папочка, — ядовито тянет он, — мы поговорим об этом сейчас. Так почему? Какого дьявола тебя не было двадцать лет? Готов спорить, ты обо мне не знал даже. Что, трахнул и свалил в туман, как вы, вояки, обычно это делаете? — он почему-то кидает короткий взгляд на Устанака, но тут же отводит его.
Альберт невозмутимо поднимает брови:
— А что, мне надо было оставить шлюхе номер телефона?
Воцарившуюся тишину можно резать ножом; Джейк хватает ртом воздух, словно его ударили под ребра.
— Ты сам хотел говорить при всех, — Альберт равнодушно пожимает плечами. — Что ж, мне не сложно. А то, что твоя мать не рассказала тебе, чем зарабатывала на жизнь — ее проблемы. Могу даже одолжить передатчик, позвонишь и спросишь, не вру ли...
— Не позвоню, — перебивает его Джейк голосом надтреснутым и равнодушным. — Она умерла. Пять лет назад. Предвосхищая твой вопрос — нет, венерические заболевания тут ни при чем. Рак легких. В такой дыре, как Эдония, его не лечат, знаешь ли, — его голос медленно сходит на нет; он смотрит в одну точку, словно оглушенный.
Альберт медленно переводит взгляд на Устанака.
— Девятая одиночная, — произносит он одними губами. — Отведи его, пожалуйста.


Когда они останавливаются у камеры, Джейк поднимает на него взгляд — все еще пустой, но уже чуть осмысленней, чем раньше.
— Ну и как тебе эта история, дядюшка? — интересуется он со слабым отголоском былого яда в голосе.
Устанак недоуменно хмурится:
— Дядюшка?
Джейк моргает, будто разбуженный крепкой пощечиной.
— О, черт, — говорит он хрипло. — Прошу прощения. Ты слишком на него похож.
На кого — объяснять не надо. Устанак пожимает плечами:
— Ничего страшного.
Дверь не торопится открываться. Кажется, ее заклинило. Вот черт.
— "Ничего страшного"? — переспрашивает Джейк. — Мне показалось, его у вас не слишком любят.
Устанак поводит плечами и хмурится, примеряясь к двери:
— Может, и не любят. А может, у нас просто поганая неделя выдалась. Отойди и стой смирно.
— Да нет, — Джейк послушно отходит, пропуская Устанака, — твои коллеги смотрели на него так, словно готовы сожрать, но боятся, что отравятся. Погоди, что ты...
Поздно: Устанак уже просунул пальцы правой руки в щель между дверью и косяком и как следует налег. Заела, как он и думал. Ничего, это быстро лечится. Главное — чтоб закрылась.

Дверь поддается медленно, но верно. Полностью открыть ее не получается, конечно, но создать щель, в которую мог бы протиснуться Джейк — вполне.
— Пролезай, — говорит он наконец, отлепляясь от металла, и бормочет вполголоса: — Только у нас такое может случиться. Все через задницу.
— Да нет, на полицейских кораблях еще хуже, — Джейк, расслышав, пожимает плечами и легко втекает в щель. — Кстати, закрывать ее тоже придется вручную. Может, в другую камеру переведете?
— Не получится, — Устанак фыркает и налегает на дверь снова, слыша, как за спиной только что кто-то прошел. Наверное, очередного заключенного повели. — У нас с этим все строго. И сложно.
— Мудак у вас начальник, — сочувствующе тянет Джейк, и у Устанака не получается сдержать смешок:
— Я и есть начальник.
— Ого, — голос Джейка звучит удивленно. — А что же ты тогда...
— А вот захотелось, — он фыркает и пытается совместить дверь с косяком. Получается плохо.
— Кстати, — Джейка уже почти не слышно за слоем металла, — а называть тебя как? Мало ли, вдруг встретимся еще.
Устанак в этом даже не сомневается.
— Ага, когда мы вас выводить будем, — хмыкает он и замолкает на несколько секунд, размышляя. — Устанак.
— Приятно познакомиться, — хмыкают с другой стороны. — Да не старайся ты так, я эту дверь не открою и точно не смогу протиснуться.
Устанак усмехается.
— Тогда жди гостей, — советует он. — Скоро тут будет техническая бригада. От скуки не помрешь.
— Это уж точно, — кажется, Джейк только что рассмеялся — отрывисто и лающе.


— И почему мне кажется, что нам надо поговорить... — тянет Устанак, сосредоточенно рассматривая расплывающееся отражение Альберта в стенке лифта.
— Не о чем говорить, — голос сух и равнодушен.
— Угу. Тот мужик, который тебя ублюдком назвал, не считается? В досье не было ни слова о том, что вы знакомы.
Устанак скорее чувствует, чем слышит тяжелый вздох, и видит в отражении, как Альберт тянется протереть очки, но замирает на середине движения и медленно опускает руку обратно.
— Это долгая история, — говорит он медленно. — Но я попытаюсь сократить.
Устанак пожимает плечами.
— Ехать еще долго. Этот чертов лифт тащится по метру в минуту, что ли?
Альберт невесело хмыкает.
— Кристофер служил под моим началом около двадцати лет назад, — говорит он. — Года два точно был в моем отряде.
Устанак кивает, вспоминая те "веселые деньки". Будни спецназа, конечно, интересней, чем конвоирование заключенных, но и опасней в разы.
— На одном из заданий надо было взорвать здание, в котором укрывались боевики, — продолжает Альберт, — но детонаторы сработали раньше. Маленькая техническая неисправность. Выбрались не все.
Он внимательно изучает свое отражение в стенке лифта, глядя над плечом Устанака. Это... несколько непривычно.
— Я двадцать лет думал, что он мертв, — говорит Альберт после минутного молчания. — Мы, конечно, проводили раскопки на месте взрыва, но его не нашли. Скорее всего, проверили не весь подвал... Он мог подумать, что мы предали его.
Альберт откидывается спиной на стенку лифта и запрокидывает голову.
— Я не могу винить его за это, — выдыхает он мрачно. — И за то, кем он стал — тоже.
Двадцать лет без средств к существованию и документов в какой-то захудалой колонии. Еще бы он не изменился.
— Поговоришь с ним? — Устанак оглядывается на капитана через плечо.
Тот качает головой:
— А смысл? Я не смогу его переубедить и не собираюсь выслушивать оскорбления зазря. Он как был упрямым, так и остался.
Лифт наконец-то еле слышно звякает и, остановившись, с надсадным скрипом открывает двери, открывая восхитительный вид на украшенный цветочными кадками коридор. Все-таки вкус у Экселлы странный.
— Передавай привет своей заместительнице, — хмыкает Устанак, меняя тему, и отступает в сторону, пропуская Альберта к выходу.
Альберт коротко кивает в ответ и выходит, оставляя Устанака наедине с лифтом.


В машинном отсеке, до головокружения воняющем металлом, потом и перегаром, весело и шумно: команда с шутками и руганью копается в не работающем уже какой месяц третьем двигателе, кажется, решив наконец разобраться, что же с ним не так. Устанак любуется этим зрелищем около минуты, но, поняв, что его не замечают, поднимает руку и аккуратно стучит по стене. Стук расходится металлическим звоном; техники замолкают, словно по команде, и поднимают головы.
— Я к Немезису, — говорит он и отлепляется от косяка. — Где он?
Кто-то, скрытый за массивным механизмом, заходится кашляющим смехом, но тут же получает от коллеги кулаком в бок и замолкает.
— На оружейной палубе, — наконец хмыкают из толпы басом, и вперед, расталкивая всех, проходит Ндесу. — Мы для него слишком громкие. Проводить, масса? Не заблудишься? — он добродушно улыбается в густую седую бороду, повторяя старую шутку в, наверное, тысячный раз.
— Не заблужусь, спасибо, — вежливо кивает Устанак в ответ и уходит, провожаемый цепкими и задумчивыми взглядами.


Немезис курит. Снова. Как будто просто перетащил сюда и табуретку, и пепельницу, и даже этот несчастный бутерброд, а потом уселся так же, как раньше, и привычно уставился в иллюминатор. Стабильность — залог успеха.
— Да сколько можно дымить, — недовольно бросает Устанак и машет ладонью, пытаясь разогнать серую пелену перед глазами, но тут же переключается на более насущное: — В блоке содержания одну из дверей заклинило, пришлось открывать и закрывать вручную. Надо посмотреть, что там. А то я же не швейцар все-таки.
— Кто? — Немезис поднимает голову. — А, вспомнил. Неважно. Посмотрю.
Он снимает ноги со стены и плавно встает, явно боясь сломать табуретку — и дергается, когда спрятанные где-то под потолком динамики заходятся шипением.
— Проверка. Проверка, — голос у Салли несколько нервный. — У нас чрезвычайная ситуация. Господа и дамы, накрылась прыжковая установка, поэтому мы будем ползти пешком, пока дорогая техбригада ее не починит. Мы не виноваты, это все стыковка, — и с таким же коротким шипением отключается.
Немезис поводит плечами и медленно поднимает взгляд на Устанака. Тот, кажется, смотрит в ответ не менее ошарашенно.
— Выдам указания своим придуркам, — говорит техник наконец, — и починю эту дверь. "Стыковка", черт возьми. У них каждый раз одно и то же оправдание. Не надоело еще?
Устанак пожимает плечами:
— Семейная шутка. Ладно, пойду я... Со своими поговорю. Дверь клинит в девятой одиночной. Не забудь только.
Немезис хмыкает:
— Не забуду, — и добавляет под нос: — Что ж у нас все так через задницу-то, а...
— Ну, карма у нас такая, — Устанак дергает подбородком. — Или в названии дело. Предлагали же кэпу выбирать как-то приличней — нет, уперся и все тут. "Судьба", говорит. Взял первую попавшуюся книгу, открыл на случайной странице, зажмурился и ткнул... Нет, не так название кораблю дается. Совсем не так.


В межзвездном пространстве медленно плывет космический корабль "Элис". На нем все как всегда.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота