Велл, файн. Я пришла в мертворожденный фандом, возлюбила его всем сердцем и сейчас активно придумываю богомерзкую АУ на пару с богомерзким слэшем. В ру-фандоме я нашла фикло в количестве двух штук, в англофандоме не нашла вообще. Интересно, когда я допишу и выложу текст, какому количеству людей будет не похрен?
Дополнительный вопрос: бомбанет ли у авторов этих двух русских фичков, когда в в их раздел на фикбуке приду я?

@темы: двусторонний юст между бухим кэпом и техникой

---

И вот тут я задумалась действительно глубоко. Вот у артеров можно заказывать всякие фандомные рисунки за реальную денежку, и это ок. А что насчет фикрайтеров? Фанфикшен - штука некоммерческая по умолчанию, разве нет? Не будет ли написание фичков за деньги нарушать авторское право и все такое?
Котаны, кто знает - напишите, плз. Очень важно.

@темы: повседневное

---

Мое состояние последних двух недель в двух словах: гребаный неписец.
И все. Не надо лишних слов

@темы: пуля - дура, а все штыки забрали в атаку

---

Чтоб не забыть: ближе к утру приснилось, что мы ирл собрались всей Енотовкой в каком-то зале типа актового и обсуждаем - и додумываем одновременно, - сказку про девочку-ангела, которая ела собак и крокодилов. Причем "ела" - это слово из контекста; если судить по этому самому контексту, она их жрала без хлеба и соли. Еще и сырыми.
Сама суть вроде была в том, что в том месте, откуда она родом - название не упоминалось, - выпустили какую-то поправку к закону о перерождениях или что-то вроде того.
И еще я помню кусок диалога! Только не удивляйтесь, что он будет a la скайп.
Ирбис: - Окей, - сказала маленькая девочка, - тогда я буду фенитротуолом.
No More Heroes: Гуд!
Tiru: только он разным бывает, каким конкретно?

да, речь о том, кем девочка будет перерождаться потом. да, фенитротуола, судя по яндексу, не существует, есть только фенитротион. да, сюда затесался Тиру.

А еще конечный результат нам со сцены начитывал кто-то с голосом киборг!Иши. Я, собственно, проснулась в равной мере от будильника и осознания этого факта.

@темы: а ларчик, открывшись, оказался весьма плотояден, двусторонний юст между бухим кэпом и техникой, twisted & tainted

---

И вот я его наконец-то собрала. Он внезапен, как страус в средней полосе России, да
порвать обложкой ленту - да, я могу! просто она сжимается криво.

Грейсон Хант/Иши Сато, Bulletstorm
клик на картинку

UPD от 16.08.15: обновила, микс тот же, но с другого ресурса.

@темы: not even sorry, двусторонний юст между бухим кэпом и техникой

---

Мне скучно, так что я влез в очередной фмоб. Никого не осаливаю, берите по желанию
В течении семи дней публикуете плейлисты с любимыми музыкальными исполнителями

День 1, Disturbed

День 1, Disturbed

старалась подбирать так, чтоб ассоциаций не было. Вроде получилось))

День 2, Godsmack

День 2, Godsmack

День 3, Black Light Burns

День 3, Black Light Burns

День 4, Marilyn Manson

День 4, Marilyn Manson

День 5, Wardruna

День 5, Wardruna
спорю, этого никто не ждал

День 6, Thousand Foot Krutch

День 6, Thousand Foot Krutch


День 7, Drowning Pool

запись создана: 27.03.2015 в 00:27

@темы: любить!, мне снова нечего делать

---

Досмотрел я Буллетшторм. Ну... ну... блять!
вместо тысячи слов.
ну что, поприветствуем второй фандом, по которому я буду писать фички с постканонным АУ, в котором Все Хорошо! первый - это резидент, если еще никто не заметил. ну не хочу я смиряться с каноничной концовкой. и не могу. с Нивансом все было как-то... по-другому.
в первый раз действительно рыдаю из-за персонажа компьютерной игры. В голос, блин. Сижу на кухне в обнимку с ноутом, слезы ручьем, аж мелкая с котом прибежали утешать.

@темы: а ларчик, открывшись, оказался весьма плотояден, двусторонний юст между бухим кэпом и техникой

---

Я тут внезапно осознал, что чувствовал Иши все эти... сколько лет? пять?
и это пиздец, товарищи.

мир перевернулся с ног на голову - этого мало
нет, надо больше, больше
вкинем драмы столовой ложкой!

он наблюдал, как спиваются бравые сотоварищи
(лучшие, на секундочку, друзья)
и ничего, блять, не мог с этим поделать
ничего, ни-че-го-шень-ки
ты был слишком пьян, чтобы помнить, кто ты

и вот вы подумайте: команда ж его любила. Несмотря на то, что он все эти пять лет портил им веселье своей кислой азиатской рожей.

@темы: двусторонний юст между бухим кэпом и техникой

---

Сижу и собираю фанмикс по свежему ОТП... из игры одиннадцатого года выпуска... Кажется, пора заводить тег. Осталось его придумать
а еще я подстриглась. господи, как это охрененно.

@темы: повседневное

---

Бля, чому я такой дибил Т_Т почти докачал прохождение Bulletstorm (три. гребаные. серии!), решил сменить подключение - наша песня хороша, начинай сначала Т____Т
Ладно, нахрен, завтра скачаю. Наверное. Этот эстонский интернет меня убивает.

@темы: повседневное, пуля - дура, а все штыки забрали в атаку

---

Выгрузила я, значит, тексты на фикбук.

А вчера ко мне пришел // милый человек охлол // часовой сеанс веселья за собою он привел

читать снизу вверх

все еще снизу вверх

все еще снизу вверх!

Прошу прощения за такие совиные танцы с бубном, но на фикбуке это не инвертируется.

@темы: повседневное, синие труселя Аутсайдера

---

Внезапно задумалась: а чем, собственно, опасен Хаос? Да, это здоровая неубиваемая тварюка, но в одиночку она все равно бы не смогла навести на планете хай, соответствующий планам Карлы. Он даже не заражает никого. Вопрос: почему "симуляция выпуска ХАОСа" показывает такую... неутешительную картину? Вряд ли дело было только в обстреле городов С-вирусом.

@темы: резидент ивел

---

Не аудиал @ залюбил трек до кровавой корочки
дисайплы, почему вы такие прекрасные


Download Battle Theme 3 for free from pleer.com

@темы: любить!, а ларчик, открывшись, оказался весьма плотояден

---

А вот это вообще стало адищем адским. Не умею я придумывать сеттинги, которые не надо объяснять половину текста)

Название: На честном слове и на одном крыле
Размер: миди (5063 слова)
Пейринг/Персонажи: Устанак, Альберт Вескер, Крис Редфилд, Джейк Мюллер и другие
Категория: джен, прегет, преслэш
Жанр: юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Задание: human!НФ!AU
Краткое содержание: Суровые будни спецподразделения космической полиции.
Примечание: НФ = "научная фантастика"

Первое, что он замечает, войдя в машинный отсек — дым. Немезис курит, закинув ноги в берцах на стенку рядом с иллюминатором и глядя сквозь стекло; кривая деревянная табуретка выглядит так, словно готова развалиться в любую секунду, на полу рядом с кривой ножкой — пепельница, прикрытая бутербродом. Зачем, спрашивается?
— Экономь кислород, — советует он, откашлявшись. — В космосе нельзя просто открыть форточку.
Немезис игнорирует его, продолжая пялиться в иллюминатор.
— Эй, ты меня вообще слышишь? — он делает шаг вперед и сам почти вздрагивает от раздавшегося металлического лязга.
— Звезды, — низко хрипит Немезис и тушит сигарету о рукав куртки, — сегодня особенно красивы. На них нельзя смотреть без курева. Я бы еще виски притащил, но потом ведь бортовые орудия калибровать...
— Романтик, блять, — вздыхает он устало. — Есенин доморощенный.
— Есенин? — Немезис все-таки поворачивается, недоуменно хмуря тонкие, почти незаметные брови. — А, вспомнил. Нет, мне до него далеко... Да забей, Ус. Работу делаю? Делаю. Все нормально.
— Взялся звать по прозвищу — зови правильно, — он качает головой, с трудом сдерживая желание прикрыть глаза ладонью в интернациональном жесте отчаяния. То есть, в фейспалме. — Устанак, пожалуйста. И не забудь про калибровку: мы подойдем к "Особняку" через двадцать часов.
Немезис проводит широкой ладонью по бритой голове и кивает:
— Не забуду... Устанак.


Плохо быть шефом отдела безопасности на корабле, полном раздолбаев, думает Устанак, закрывая за собой дверь. Особенно сложно — когда экипаж интернациональный. Немезис, гордый выходец из греческой колонии, легко теряется в этой разношерстной толпе; и ведь у каждого — свои заморочки и своя национальная гордость, даже у тех, кто вместо нации называет родную колонию. Дня не проходит без ссоры. А ведь они уже попритерлись друг к другу!

Устанак вырывается из раздумий, только когда кишкообразный коридор расширяется и перестает петлять. Что хотели сказать этим архитектурным казусом проектировщики корабля, он до сих пор не может понять: то ли надеялись, что по дороге к машинному отсеку случайный посетитель впадет в глубокую задумчивость, пытаясь определить, проходил он этот поворот или нет, то ли просто развлекались, то ли в папку с чертежами случайно попал чертеж однокоридорного лабиринта. Или, может, просто кто-то ручку расписывал.

Слабо усмехнувшись, Устанак качает головой и бредет дальше, по привычке еле заметно прихрамывая на правую ногу. Подбитые гвоздями подошвы ботинок лязгают о металлический пол, заранее предупреждая всех: шеф охраны идет, стоять-бояться.

Если бы кто-то стоял и боялся, было бы куда проще, думает Устанак и тянется почесать подбородок, покрытый жесткой щетиной.

Коридор пуст, и это, черт возьми, логично. Это же не жилой блок все-таки.


Войдя в лифт, он застает весьма очаровательную сцену: один из его подчиненных, высокий мужчина со стоящей дыбом черной шевелюрой, флиртует с Лепотицей. Та смущенно хихикает и кидает задумчивые взгляды из-под ресниц, так что Устанак заключает, что все в порядке. Запах духов, удушливый и тяжелый, чувствуется за два метра, но это проблема не ее вкуса, а обоняния Устанака. Усиленный имплантами нюх в быту скорее мешает, чем помогает.

На металлический лязг шагов мужчина оборачивается, и Устанак наконец узнает его. Убиство.
— О, шеф, - он приветственно взмахивает рукой.
— Поддерживаешь чистоту нации? — с усмешкой интересуется Устанак, пробежавшись пальцами по панели лифта, отчего кабина, вздрогнув, устремляется вверх.
— Есть такое, — краем глаза видно, как Убиство расплывается в широкой ухмылке. — Присоединяйтесь, шеф!
Невольно фыркнув, Устанак качает головой. Лепотица, прислонившаяся к стенке лифта, тихо хихикает: уже привыкла к манере Убиства шутить.
— Миран, попробуй сосредоточиться на работе, — советует Устанак почти устало. — Ты не хуже меня знаешь, что мы будем у "Особняка" меньше, чем через сутки.
— Да разве это работа! — Убиство беззаботно пожимает плечами. — Перевезти заключенных из одной тюрьмы в другую — тьфу по сравнению с тем, что мы раньше проделывали. Помните высадку на Гидру-восемь? Те плотоядные растения были хуже повстанцев! И ничего, справились ведь. А Эдем-тридцать? А "Наполеона"? А...
— Мы уже не на войне, Миран, — прерывает его Устанак. Дай Убиству волю — будет трепаться весь день, вспоминая былые деньки. — И, судя по обмолвкам капитана, эта партия будет несколько необычна.
К счастью, именно в этот момент лифт приезжает на нужную палубу, и Устанак, коротко кивнув на прощание, выходит.


Разумеется, он помнит все. И Гидру-восемь, "гребаные джунгли", как тогда хоровым шепотом отзывался весь отряд: они пытались скрытно пробраться в лагерь повстанцев-боевиков, но постоянно то один, то другой запутывался в хищных лианах — местной наиболее разумной форме жизни. И Эдем-тридцать, полностью покрытую водой планету, колонизировать которую пришлось с помощью кораблей. И "Наполеона", которому даже не присвоили номер: это единственная в своем роде космическая станция с таким названием. Была. Они ее взорвали.

И вот сейчас все их крыло перешло из космофлота в космическую полицию, так же оставшись спецподразделением. Конечно, многие недовольны.
Пожалуй, они не протестуют только из-за своего раздолбайства. Что ж, Устанак счастлив. Он прекрасно знает, как легко наверху могут перепутать протест с мятежом.

Отсек службы безопасности тоже расположен странно: с одной стороны он соседствует с жилой зоной, с другой — с кухней, с третьей — с блоком содержания. С тюремным отсеком, то есть. Первое и третье понятно, но кухня? В наш роботизированный век?

А еще оттуда так пахнет, что работа встает моментально. Интересно, поварам еще не надоело гонять постоянно заглядывающих в гости охранников?

Добравшись до двери в столовую, Устанак глубоко вдыхает и задерживает дыхание, тихо радуясь, что объем легких у него больше, чем у обычного человека. Хватит, чтобы дойти до своего отсека, ни на что не отвлекаясь.


Сегодня за мониторами следит Мария. Маленькая и худая, она свернулась в кресле, поджав колени к подбородку; вкупе с вечным плащом, перешитым из старого маскхалата, она похожа на неожиданно выросший посреди корабля куст. Хотя если бы кресло было зеленым — она бы наверняка с ним слилась.

Правильное прозвище ей все-таки дали.
— Шеф, — она поднимает на него взгляд больших желто-зеленых глаз, — вас ждет капитан. Там.
"Там" означает "в вашей комнате". Да, глава охраны всегда должен быть на посту, судя по мнению проектировщиков, забывших выделить для него отдельную комнату рядом с рабочим местом.
— Спасибо, Илюзия, — кивает Марии Устанак, и та серьезно кивает в ответ.


Капитан действительно там. Повернувшись спиной к двери, изучает стоящие на немного покосившейся полке книги; правда, на звон шагов поворачивается и чуть заметно склоняет голову в приветствии.
— Здравствуй, Обрен, — говорит он.
Он единственный на всем корабле пренебрегает прозвищами. И, наверное, единственный, кто зовет Устанака по имени последние лет пятнадцать.
— Здравствуй, Альберт, — отзывается тот.
Наверное, их взаимоотношения можно назвать дружбой. Своеобразной, конечно, но тем не менее.
— Твои ребята готовы к новой партии?
Устанак пожимает плечами:
— Как всегда. Зачем ты спрашиваешь?
Альберт окидывает его долгим взглядом: будто пришел сюда не для того, чтобы рассказать об этом.
— Это будет... кое-что особенное, — говорит он наконец. — Не то, к чему вы успели привыкнуть.
— Так, — отзывается Устанак, уже предчувствуя что-то нехорошее в ближайшем будущем. — А поподробней можно? Что, террористы? Боевики? Старые знакомые?
На последних словах Альберт задумчиво хмыкает, словно Устанак попал в точку.
— Нет, — все же качает он головой. — Не волнуйся, конечный пункт назначения — не "Серая Земля". Никаких экстремистов. Просто солдаты, почти такие же, какими были вы.
— Ты беспокоишься из-за этого? — Устанак невольно фыркает. — Что кто-то начнет сопереживать? Мы возили солдат.
— Мы возили тех, кого не успели расстрелять на месте, — поправляет его Альберт. — Дезертиров и предателей, то есть. Их сложно жалеть.
— А этих — легко?
Альберт чуть склоняет голову. Не в согласии, нет — он делает так каждый раз, когда прикрывает глаза.
— Пожалуй, да, — негромко говорит он. — Так что проследи, хорошо?
Дождавшись кивка, он направляется к двери — но оборачивается, уже почти коснувшись ее.
— Обрен.
— Да? — отзывается он.
— С ними полетят несколько надзирателей. Как обычно, замаскированные под заключенных. Об этом — никому.
Устанак кивает снова, и Альберт, удовлетворившись этим, выходит. Слышно, как хлопает дверь в отсек, которую давно уже надо починить, но у техников никак не доходят руки.

Он потягивается, напоследок окидывает комнату внимательным взглядом и выходит.
— Илюзия, — говорит он, — можешь идти. Я подежурю.
— Вы так добры, шеф, — улыбается она и ловко сползает с кресла. — Вам принести что-нибудь?
— Нет, пока не надо, — отмахивается он и садится на освободившееся место. Быстро пробегается взглядом по мониторам — все спокойно.
Краем глаза он замечает, что Мара смотрит на него. Долгий, пронизывающий взгляд прошивает его, словно игла.
— Шеф, — говорит она наконец негромко, как обычно, — снимите вы эту куртку. Никого же нет.
И, развернувшись — прямо как Альберт, — уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.


Где-то через полчаса Устанак находит себя забросившим ноги на стол. Куртка болтается на спинке кресла, причем вспомнить, как она там оказалась, никак не получается. Скучно ему до непроизвольных зевков.

Все-таки не приспособлен он к такой работе. Ему гораздо привычней действовать, а не наблюдать. Черт, у него даже координировать чужие действия получается лучше.

Он вперивает усталый взгляд в один из экранов и глядит, не моргая, на медленно движущуюся очередь. Столовая. Опять накрылась так называемая "автоматическая кухня" — третий раз за месяц. Будто повара ее по очереди половниками дубасят, лишь бы остаться на своей должности.

Мысли движутся не быстрее, чем эта самая очередь. В какой-то момент Устанак ловит себя на том, что напевает под нос какую-то попсовую песенку, услышанную недавно в жилом отсеке — из каюты Лепотицы, кажется. Наверное. Он точно не помнит.

Он вздыхает, обрывая сам себя, и принимается барабанить по столу. "Мелкая моторика в норме, — отстраненно подмечает он и переводит взгляд на правую руку. — Калибровка пока не нужна."

Первая причина, по которой он носит куртку: некоторые члены экипажа не выносят имплантов. И это — практически единственное, почему они до сих пор не сработались до легкой телепатии: тот же Убиство с его рукой, легко превращающейся во что-то непотребное, но однозначно смертельное, не согласится, что механизация человека ужасна. Или вот почти ослепшая на одном из заданий Илюзия: ну какой из нее был бы снайпер?

Устанак досадливо взмахивает рукой. Хватит. Зачем нервничать попусту? Тема уже давно всеми изжевана.


Когда он уже почти засыпает на рабочем месте, возвращается Илюзия — довольная, приободрившаяся и явно сытая, с пластиковым контейнером в руках.
— Попокариму отказывалась меня кормить, пока я не пообещала, что отнесу вам это, — еле заметно улыбается она, передавая этот контейнер из рук в руки. — Вы поешьте, шеф. А еще лучше — поспите. Вы какие сутки на ногах, третьи? Бегаете по кораблю, как наскипидаренный...
Устанак усмехается и, поднявшись с кресла, подхватывает куртку со спинки. Мара умеет увещивать ненавязчиво и результативно, но сегодня явно не тот день.
— Хорошо, — с легкой усмешкой он кивает и отступает. — Раз ты настаиваешь...


Он отключается, едва коснувшись головой подушки — не раздевшись, прямо в сапогах и поверх одеяла. И снится ему какая-то ересь, причем почему-то отрывками: какая-то церковь с разбитыми витражными окнами, щерящаяся бродячая собака, чьи-то судорожные поиски, Альберт — почему-то рыжий, — и, как контрольный выстрел, заброшенные шахты, которые когда-то находились рядом с его родным городком.
"Переработал, — думает он наутро, бездумно пытаясь стереть с лица отпечаток подушки. — Надо больше спать."


***



С самого утра он сидит перед мониторами, отчаянно скучая и считая часы. Перевод партии со станции на корабль — хоть какое-то развлечение: новые лица, новые реакции, все такое. Хотя вряд ли, конечно, что-то сравнится с тем случаем, когда один из заключенных вывернулся из наручников и бросился бежать. Его провожали громовым хохотом в спину и воплями в духе "Куда ж ты, болезный, собрался? В космос без скафандра?". Поймали потом, конечно. Когда отсмеялись.

Вряд ли, конечно, в этот раз будет так же смешно. Бывшие военные подобные глупости творить не будут.

Кстати, насчет военных... Устанак тихонько хмыкает и, вытащив из недр стола доисторический планшет, загружает любезно предоставленное капитаном досье. Надо же знать, кого они везут.


— Подходим к "Особняку", — раздается над головой почти весело. Устанак сначала вскидывает руку и только потом понимает: это динамик. Наконец-то. Ничего себе он увлекся чтением... — Дамы и господа, готовьтесь хвататься за что попало!
Устанак молча качает головой и, торопливо запихнув планшет в один из многочисленных ящиков, крепко сжимает пальцы на подлокотниках. Стыковка у них почему-то никогда не проходит гладко: обязательно что-нибудь да случится. Не по вине пилотов, нет: водят эти испанцы просто потрясающе. Просто каждый раз случаются какие-то неожиданные технические сложности. Закон Мерфи в действии.
— Три, — тянет из динамиков Салли. — Два. Один.
И точно после "один" корабль вздрагивает и еле заметно накреняется. Устанак почти слышит, как падают с еще сильнее перекосившейся полки книги, но пожалеть их не успевает, потому что толчок повторяется, на этот раз — сильнее.
— Прибыли! — довольно возвещает Салазар, и корабль медленно возвращается в нормальное положение.
Устанак выкарабкивается из кресла, успевшего немного съехать вперед, и поправляет сползшую правую перчатку, замечая краем глаза, как открывается дверь. Беззвучно. Кажется, легкий крен починил ее лучше техника.
— Обошлись малой кровью, — фыркает Убиство, входя. Он встрепан и несколько ошарашен: явно не успел зацепиться за что-нибудь при состыковке и поздоровался со стеной. — Шеф, Илюзия попросила ее ненадолго заменить: у нее что-то с глазами, пришлось уйти на калибровку.
— Хорошо, — Устанак кивает. — Как только придет — бегом встречать дорогих гостей.
— Без проблем, шеф! — Миран широко улыбается и отдает честь.
Кивнув повторно, Устанак выходит. Надо бы поторопиться: путь до шлюза недолгий, но он должен был быть там еще десять минут назад. И что это Убиство так задержался?


В лифте он нос к носу сталкивается с Альбертом.
— Обрен, — коротко кивает он. — Это на тебя не похоже.
Конечно, не похоже. Обычно он приходит к шлюзу за полчаса до стыковки и стоит там, как истукан, предвкушая. А что, за мониторами в этот день обычно следит кто-то другой, не в столовой же сидеть...
— Миран опоздал, — Устанак пожимает плечами.
Дальше они едут в полном молчании. К ним даже никто не присоединяется по дороге, что редкость; наверное, все уже наверху или, обленившись окончательно, только выходят.


Не обленились, отмечает Устанак, когда двери лифта раскрываются. Стоят у шлюза почетным караулом, только красной ковровой дорожки не хватает.
— Капитан, — молодцевато рявкает стоящий к ним ближе всех Бржак и дергается отдать честь, — к работе готовы!
Смотрит, что характерно, куда-то в пространство, так что непонятно, к кому обращается. Может статься, даже к обоим сразу. Он может.
— Молодцы, — коротко отзывается Альберт, и Устанаку кажется, что он слегка улыбается. — Так держать.
Он идет первым, Устанак — на пару шагов позади. Живой коридор смыкается за их спинами.


Шлюз открывается медленно и с глухим шипением. Кажется, состыковка все-таки что-то повредила: пару раз гермодверь почти заедает, но наконец все же распахивается во всю ширь. И хорошо: подобное нельзя починить быстро.
— Ну, вы как всегда, — раздается откуда-то с другой стороны. — Сломаете даже то, что сломать нельзя в принципе.
— Мы тоже рады тебя видеть, Сорок Вторая, — отзывается Альберт спокойно.
Она выходит из-за двери — все такая же худощавая и в том же поношенном комбинезоне технической службы с истрепанной нашивкой киборг-подразделения на плече. Ничуть не изменилась, даже хвостик бледно-зеленых волос такой же, как раньше.
— Сэр, — с явно слышимым щелчком она встает по стойке "смирно", — мистер Симмонс ждет вас в своем кабинете.
Альберт благодарит ее сухим кивком и, кинув короткий взгляд куда-то в сторону Устанака — темные очки мешают понять, куда именно он смотрит, — уходит. Он эту дорогу уже знает как свои пять пальцев, не заблудится.
— А тебе, — Сорок Вторая тут же меняет тон и расслабляется. Ну да, что ей нервничать перед старым знакомым, — Йон попросил передать, что скоро подойдет. У них там какая-та заминка с заключенным... Или с наручниками... Я не совсем поняла, в общем. Но он тебе объяснит.
— Да уж надеюсь, — неопределенно дергает головой Устанак и отходит в сторону, давая своим парням возможность пообщаться.

Ждать приходится не так уж и долго, всего минут пять — затем надрывно звякает грузовой лифт и раскрывает двери, выпуская наружу почти ровную колонну по трое. Во главе, разумеется, Йон в своей вечной темно-зеленой бандане; охранники идут по бокам колонны, задумчиво щелкая шокерами в такт шагам. Процессия искрит и шипит, шагая в ногу, и это могло бы стать отличной психической атакой — но тут все привычные.
— Старик! — радостно восклицает Йон и хлопает Устанака по плечу. — Сколько не виделись!
— Месяца два, — усмехается Устанак и переводит взгляд на заключенных. Стоящий первым мужчина лет сорока, выглядящий так, словно не просыхал как минимум полгода, одаряет его в ответ взглядом, в котором смешались подозрение и гордое равнодушие. В целом, обычно примерно так на них и смотрят. — Может, расскажешь, почему задержались?
Йон пожимает плечами.
— Да просчитались с наручником. Тут у одного парня любительский имплант с шокером стоит, так на него ухитрились нацепить "браслеты" именно в момент активации, так что он теперь постоянно искрит и бьется током. Слабенько, правда, но неприятно удивить может.
— А снять и надеть блокиратор?
— Не-е-ет, — с хитрой ухмылкой Йон качает головой, — лучше вы сами. С корабля он все равно никуда не сбежит. Да и блок содержания у вас маленький...
— Я все равно не собераюсь бежать в одиночку, — неожиданно раздается откуда-то из колонны злобное. Говорящего не видно, но, судя по всему, он стоит где-то в начале. — Я кэпа не оставлю.

Кажется, у Устанака дергается бровь.
— А еще он на редкость разговорчивый, — почти виновато делится Йон. — Не затыкать же его кляпом.
— Попробовали бы! — охотно откликается неизвестный и тут же, судя по звуку, получает шокером. Короткий вскрик, колыхнувшиеся ряды, стук от упавшего на колени тела — и стремительно развернувшийся стоящий первым алкоголик, подхвативший упавшего и, кажется, одаривший охрану ненавидящим взглядом. По спине не очень понятно. Но как еще он может смотреть в такой ситуации?
— Бардак, — Йон печально опускает взгляд. — Настоящий бардак. Забирайте их уже, смотреть на них не могу. Весь блок на уши по ночам поднимают, сколько можно.

Даже с такого расстояния видно, как у алкоголика медленно багровеют уши. Впрочем, наверняка не только они, но, опять же, со спины многого не видно...
— Готовить двойную камеру? — уточняет Устанак, и за его спиной кто-то негромко смеется. Бржак, кажется.
— Бог с тобой! — Йон нервно отмахивается. — Они просто через коридор переговариваются. Громко. Раздражает. Хотя... знаешь... а готовь. Хоть разговаривать тише будут.
Устанак вздыхает и щелкает по переговорнику, так удачно закрепленному на запястье.
— Илюзия, поймай кого-нибудь и распорядись, чтобы подготовили "супружескую". Лучше третью.
Алкоголик наконец поднимает парня-с-имплантом на ноги и поворачивается обратно. На удивление, багрянец у него только на скулах и ушах — и Устанак не может не отметить, что когда-то такой румянец наверняка мог свести кого-нибудь с ума. Сейчас этому мешают общая одуловатость лица, синяки под глазами и разъяренный взгляд.
— Дождемся Альберта, — Устанак бросает на старого приятеля почти извиняющийся взгляд, — и пойдем. Тебе придется потерпеть еще немного.
— Хоть поговорим, — Йон хмыкает. — А то по экстранету толком не пообщаться: дорогой, зараза. Парни, перестраивайтесь, ваш капитан не будет общаться с нашим дорогим Симмонсом вечно! Как там моя мелкая, кстати?
— Ты все еще умеешь быстро менять тему, — хмыкает Устанак. — Мара на калибровке. Что-то с глазами.
Йон цокает языком.
— Бедная девочка. Передай ей привет, что ли... Почти полгода не общались.
Устанак кивает:
— Обязательно передам.


К счастью, Альберт возвращается быстро. К несчастью, довольно раздраженным: проносится мимо, бросив только:
— Идем. Я сам их распределю.
Устанак почти закатывает глаза, но спохватывается — судя по хмыканью Йона, заметить это успели, — и коротко прощается со всеми, одновременно взмахивая рукой в красноречивом "Пошли уже, что стоите".
— Ну, увидимся еще, — раздается им в спины голос Сорок Второй, а затем — шипение закрывающегося шлюза.


— Что ж, поехали, — говорит Альберт задумчиво и заглядывает в планшет. — Я говорю — вы делаете шаг вперед. Джилл Валентайн, мелкое воровство в крупных масштабах и проникновение со взломом...
Из строя выступает брюнетка с когда-то кокетливым каре. На Альберта она старается не смотреть.
— Первая одиночная. Пройдите, пожалуйста, за охранником. Александр Козаченко, превышение самообороны...
Мрачный мужчина с кругами под глазами.
— Вторая одиночная. Вы знаете, что делать.


— ...Кристофер Редфилд, бандитизм... — слышит Устанак и смаргивает. Кажется, он ухитрился задремать с открытыми глазами.
Давешний алкоголик вскидывает глаза и из строя не то что выходит — вылетает.
— Вескер, — рыкает он злобно.
Альберт поднимает на него взгляд, и Устанак с трудом удерживает равнодушное выражение лица, потому что Альберт смотрит на этого бандита с печалью и слабой, но все равно заметной ностальгией.
— Да, Крис, — он не спрашивает: словно уже знает, что ему хотят сказать.
Конечно, Редфилд не может этого не заметить.
— Давно хотел тебе сказать, — тяжело роняет он. — Ты ублюдок, каких поискать.
Альберт почти вздыхает.
— Давай обсудим это позже. Приватно. Третья двойная, кстати. Пирс Ниванс, бандитизм — туда же. Обрен, проводи.
Он кивает и взмахивает рукой: "идите за мной".


— Так это и был Вескер? — слышит он, когда они сворачивают за угол. — Тот самый, про которого ты...
— Да.
Голос у Редфилда не самый выразительный, но "помолчи, я не хочу про это говорить" в нем слышится отлично.
— Я очень постараюсь молчать, Крис, — честно предупреждает Ниванс, — но ничего не обещаю. Прости.
Продолжить он не успевает: они добираются до места назначения. Устанак открывает дверь ленивым щелчком по пульту управления — мог бы приложить ладонь и подождать, пока система его авторизирует, но это долго, — и приглашает их внутрь красноречивым жестом. Дверь закрывается сразу же после того, как Ниванс, идущий последним, переступает порог.

Устанак отдал бы многое, чтобы увидеть их лица: наверняка в "супружеской" они ожидали двуспальную кровать или что-то в том же духе — но не две разные койки, растащенные по разным углам комнаты. Ну, откуда ж им было знать, что это просто местный сленг.


На пути обратно он едва не сталкивается с Убиством, ведущим под руку маленькую зареванную девушку. Одного взгляда хватает, чтобы вспомнить ее имя и досье: Мойра Бёртон, мелкое хулиганство, вандализм, хранение наркотиков и, как финальный аккорд — убийство по неосторожности. Трудный подросток, в общем. Очень трудный.

Вывернув из-за угла, он становится свидетелем редкого зрелища: удивленный Альберт пытается понять, не обманывают ли его глаза, и пристально вглядывается в планшет.
— Джейк Мюллер, — говорит он наконец слегка севшим голосом, — бандитизм.
Кажется, он очень хочет добавить "в особо крупных масштабах", но все-таки сдерживается.

Устанак переводит взгляд на вышедшего из строя и с трудом сдерживается, чтобы не попытаться протереть глаза. Ему кажется, или этот Джейк и Альберт — одно лицо?

Похоже, не кажется: заключенный тоже не сводит с капитана глаз.
— Альберт Вескер, правильно? — спрашивает он, и Устанак все-таки вздрагивает, услышав ужасно знакомый славянский акцент. В чужом голосе звучат предгрозовые нотки. — А не знали ли вы случайно некую Дарию лет эдак двадцать назад?
— Хм, — к удивлению Устанака, Альберт хмурит брови, пытаясь вспомнить. — Вполне мог. Но без фамилии вспомнить сложней.
— Дарию, просто Дарию, — Джейк ядовито ухмыляется. — Фамилию вы знать не могли. Могу напомнить: дело было в Эдонии.
Эдония! Устанак моргает и вперивает в него удивленный взгляд. Надо же, не показалось по акценту, действительно земляк.
— Эдония, Новый Белград, — продолжает Джейк, явно распаляясь, — где-то начало июня. Двадцать лет назад, как я и говорил.
И вот тут по всей фигуре Альберта, по его позе и напряжению плеч становится ясно: вспомнил. Редко увидишь такую смесь смущения и раздражения.
— Да, знал, — говорит он коротко и сухо. — Это все?
— Нет, не все, — Джейк качает головой и агрессивно вскидывает подбородок, неловко дернув скованными руками, будто хотел скрестить их на груди. — Ну здравствуй, папаша. Что ж тебя не было так долго?
Устанак изумленно смаргивает. Хотя, казалось бы, что тут странного: ну есть у их капитана внебрачный сын, что ж такого. Это нормально для бывшего солдата: там развлекся после задания, тут напряжение сбросил... Вот только как-то это не в стиле Альберта. Устанак с ним давно знаком, так что знает точно.
— Предлагаю поговорить об этом потом, — тон капитана не оставляет других альтернатив. — С глазу на глаз.
Джейк щерится, и Устанаку приходится избавляться от невовремя нахлынувших воспоминаниях о том, как Альберт, шипя от боли и скалясь, медленно, по миллиметру, вытаскивал из руки острый шип: фауна на этой планете в принципе была агрессивна, а уж эта странная помесь дикобраза и волка, выскочившая из зарослей — тем более.
— Нет уж, папочка, — ядовито тянет он, — мы поговорим об этом сейчас. Так почему? Какого дьявола тебя не было двадцать лет? Готов спорить, ты обо мне не знал даже. Что, трахнул и свалил в туман, как вы, вояки, обычно это делаете? — он почему-то кидает короткий взгляд на Устанака, но тут же отводит его.
Альберт невозмутимо поднимает брови:
— А что, мне надо было оставить шлюхе номер телефона?
Воцарившуюся тишину можно резать ножом; Джейк хватает ртом воздух, словно его ударили под ребра.
— Ты сам хотел говорить при всех, — Альберт равнодушно пожимает плечами. — Что ж, мне не сложно. А то, что твоя мать не рассказала тебе, чем зарабатывала на жизнь — ее проблемы. Могу даже одолжить передатчик, позвонишь и спросишь, не вру ли...
— Не позвоню, — перебивает его Джейк голосом надтреснутым и равнодушным. — Она умерла. Пять лет назад. Предвосхищая твой вопрос — нет, венерические заболевания тут ни при чем. Рак легких. В такой дыре, как Эдония, его не лечат, знаешь ли, — его голос медленно сходит на нет; он смотрит в одну точку, словно оглушенный.
Альберт медленно переводит взгляд на Устанака.
— Девятая одиночная, — произносит он одними губами. — Отведи его, пожалуйста.


Когда они останавливаются у камеры, Джейк поднимает на него взгляд — все еще пустой, но уже чуть осмысленней, чем раньше.
— Ну и как тебе эта история, дядюшка? — интересуется он со слабым отголоском былого яда в голосе.
Устанак недоуменно хмурится:
— Дядюшка?
Джейк моргает, будто разбуженный крепкой пощечиной.
— О, черт, — говорит он хрипло. — Прошу прощения. Ты слишком на него похож.
На кого — объяснять не надо. Устанак пожимает плечами:
— Ничего страшного.
Дверь не торопится открываться. Кажется, ее заклинило. Вот черт.
— "Ничего страшного"? — переспрашивает Джейк. — Мне показалось, его у вас не слишком любят.
Устанак поводит плечами и хмурится, примеряясь к двери:
— Может, и не любят. А может, у нас просто поганая неделя выдалась. Отойди и стой смирно.
— Да нет, — Джейк послушно отходит, пропуская Устанака, — твои коллеги смотрели на него так, словно готовы сожрать, но боятся, что отравятся. Погоди, что ты...
Поздно: Устанак уже просунул пальцы правой руки в щель между дверью и косяком и как следует налег. Заела, как он и думал. Ничего, это быстро лечится. Главное — чтоб закрылась.

Дверь поддается медленно, но верно. Полностью открыть ее не получается, конечно, но создать щель, в которую мог бы протиснуться Джейк — вполне.
— Пролезай, — говорит он наконец, отлепляясь от металла, и бормочет вполголоса: — Только у нас такое может случиться. Все через задницу.
— Да нет, на полицейских кораблях еще хуже, — Джейк, расслышав, пожимает плечами и легко втекает в щель. — Кстати, закрывать ее тоже придется вручную. Может, в другую камеру переведете?
— Не получится, — Устанак фыркает и налегает на дверь снова, слыша, как за спиной только что кто-то прошел. Наверное, очередного заключенного повели. — У нас с этим все строго. И сложно.
— Мудак у вас начальник, — сочувствующе тянет Джейк, и у Устанака не получается сдержать смешок:
— Я и есть начальник.
— Ого, — голос Джейка звучит удивленно. — А что же ты тогда...
— А вот захотелось, — он фыркает и пытается совместить дверь с косяком. Получается плохо.
— Кстати, — Джейка уже почти не слышно за слоем металла, — а называть тебя как? Мало ли, вдруг встретимся еще.
Устанак в этом даже не сомневается.
— Ага, когда мы вас выводить будем, — хмыкает он и замолкает на несколько секунд, размышляя. — Устанак.
— Приятно познакомиться, — хмыкают с другой стороны. — Да не старайся ты так, я эту дверь не открою и точно не смогу протиснуться.
Устанак усмехается.
— Тогда жди гостей, — советует он. — Скоро тут будет техническая бригада. От скуки не помрешь.
— Это уж точно, — кажется, Джейк только что рассмеялся — отрывисто и лающе.


— И почему мне кажется, что нам надо поговорить... — тянет Устанак, сосредоточенно рассматривая расплывающееся отражение Альберта в стенке лифта.
— Не о чем говорить, — голос сух и равнодушен.
— Угу. Тот мужик, который тебя ублюдком назвал, не считается? В досье не было ни слова о том, что вы знакомы.
Устанак скорее чувствует, чем слышит тяжелый вздох, и видит в отражении, как Альберт тянется протереть очки, но замирает на середине движения и медленно опускает руку обратно.
— Это долгая история, — говорит он медленно. — Но я попытаюсь сократить.
Устанак пожимает плечами.
— Ехать еще долго. Этот чертов лифт тащится по метру в минуту, что ли?
Альберт невесело хмыкает.
— Кристофер служил под моим началом около двадцати лет назад, — говорит он. — Года два точно был в моем отряде.
Устанак кивает, вспоминая те "веселые деньки". Будни спецназа, конечно, интересней, чем конвоирование заключенных, но и опасней в разы.
— На одном из заданий надо было взорвать здание, в котором укрывались боевики, — продолжает Альберт, — но детонаторы сработали раньше. Маленькая техническая неисправность. Выбрались не все.
Он внимательно изучает свое отражение в стенке лифта, глядя над плечом Устанака. Это... несколько непривычно.
— Я двадцать лет думал, что он мертв, — говорит Альберт после минутного молчания. — Мы, конечно, проводили раскопки на месте взрыва, но его не нашли. Скорее всего, проверили не весь подвал... Он мог подумать, что мы предали его.
Альберт откидывается спиной на стенку лифта и запрокидывает голову.
— Я не могу винить его за это, — выдыхает он мрачно. — И за то, кем он стал — тоже.
Двадцать лет без средств к существованию и документов в какой-то захудалой колонии. Еще бы он не изменился.
— Поговоришь с ним? — Устанак оглядывается на капитана через плечо.
Тот качает головой:
— А смысл? Я не смогу его переубедить и не собираюсь выслушивать оскорбления зазря. Он как был упрямым, так и остался.
Лифт наконец-то еле слышно звякает и, остановившись, с надсадным скрипом открывает двери, открывая восхитительный вид на украшенный цветочными кадками коридор. Все-таки вкус у Экселлы странный.
— Передавай привет своей заместительнице, — хмыкает Устанак, меняя тему, и отступает в сторону, пропуская Альберта к выходу.
Альберт коротко кивает в ответ и выходит, оставляя Устанака наедине с лифтом.


В машинном отсеке, до головокружения воняющем металлом, потом и перегаром, весело и шумно: команда с шутками и руганью копается в не работающем уже какой месяц третьем двигателе, кажется, решив наконец разобраться, что же с ним не так. Устанак любуется этим зрелищем около минуты, но, поняв, что его не замечают, поднимает руку и аккуратно стучит по стене. Стук расходится металлическим звоном; техники замолкают, словно по команде, и поднимают головы.
— Я к Немезису, — говорит он и отлепляется от косяка. — Где он?
Кто-то, скрытый за массивным механизмом, заходится кашляющим смехом, но тут же получает от коллеги кулаком в бок и замолкает.
— На оружейной палубе, — наконец хмыкают из толпы басом, и вперед, расталкивая всех, проходит Ндесу. — Мы для него слишком громкие. Проводить, масса? Не заблудишься? — он добродушно улыбается в густую седую бороду, повторяя старую шутку в, наверное, тысячный раз.
— Не заблужусь, спасибо, — вежливо кивает Устанак в ответ и уходит, провожаемый цепкими и задумчивыми взглядами.


Немезис курит. Снова. Как будто просто перетащил сюда и табуретку, и пепельницу, и даже этот несчастный бутерброд, а потом уселся так же, как раньше, и привычно уставился в иллюминатор. Стабильность — залог успеха.
— Да сколько можно дымить, — недовольно бросает Устанак и машет ладонью, пытаясь разогнать серую пелену перед глазами, но тут же переключается на более насущное: — В блоке содержания одну из дверей заклинило, пришлось открывать и закрывать вручную. Надо посмотреть, что там. А то я же не швейцар все-таки.
— Кто? — Немезис поднимает голову. — А, вспомнил. Неважно. Посмотрю.
Он снимает ноги со стены и плавно встает, явно боясь сломать табуретку — и дергается, когда спрятанные где-то под потолком динамики заходятся шипением.
— Проверка. Проверка, — голос у Салли несколько нервный. — У нас чрезвычайная ситуация. Господа и дамы, накрылась прыжковая установка, поэтому мы будем ползти пешком, пока дорогая техбригада ее не починит. Мы не виноваты, это все стыковка, — и с таким же коротким шипением отключается.
Немезис поводит плечами и медленно поднимает взгляд на Устанака. Тот, кажется, смотрит в ответ не менее ошарашенно.
— Выдам указания своим придуркам, — говорит техник наконец, — и починю эту дверь. "Стыковка", черт возьми. У них каждый раз одно и то же оправдание. Не надоело еще?
Устанак пожимает плечами:
— Семейная шутка. Ладно, пойду я... Со своими поговорю. Дверь клинит в девятой одиночной. Не забудь только.
Немезис хмыкает:
— Не забуду, — и добавляет под нос: — Что ж у нас все так через задницу-то, а...
— Ну, карма у нас такая, — Устанак дергает подбородком. — Или в названии дело. Предлагали же кэпу выбирать как-то приличней — нет, уперся и все тут. "Судьба", говорит. Взял первую попавшуюся книгу, открыл на случайной странице, зажмурился и ткнул... Нет, не так название кораблю дается. Совсем не так.


В межзвездном пространстве медленно плывет космический корабль "Элис". На нем все как всегда.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота

---

Это стало моим днищем - зашипперить персонажей, ни разу в каноне не встречавшихся х)

Название: Перерождение
Размер: миди (4023 слова)
Пейринг/Персонажи: Джессика Шерават/Рейчел Фоули, упоминаются Реймонд Вестер и Паркер Лучиани
Категория: фемслэш
Жанр: юмор, ангст, флафф
Рейтинг: R
Предупреждения: ампутофилия, упоминания мутаций и каннибализма, мат, кинк на импланты
Краткое содержание: Вылечили, пригрели, поставили на ноги. Хорошие люди все-таки работают в "Трайселл".
Примечание: АУ, пост-Revelations

Каждую ночь — одно и то же.

Рейчел засыпает на спине, но в полусне переворачивается на левый — всегда на левый! — бок, вытаскивает из-под головы подушку и вцепляется в нее, прижимая к себе — будто ей больше некого обнимать, честное слово. Затем сворачивается клубком и сжимает многострадальную подушку еще и коленями. Одеяло обычно сползает, и можно пересчитать выпирающие позвонки у нее на спине.

А где-то через два часа она начинает кричать.

Рейчел кричит так, что сердце заходится от боли и какого-то странного, неуместного ужаса, отголоском стадного инстинкта, проходящегося по нервам. Рейчел колотит; она вцепляется в подушку зубами и принимается мотать головой, словно пытается оторвать кусок — словно вгрызается во что-то еще живое и сопротивляющееся. Глаз беспокойно ворочается под тонким веком, пронизанным синевой капилляров.

Джессика вздыхает и встряхивает ее, цепко ухватив за плечо — от этого Рейчел всегда просыпается.

Всегда, моментально, собой.
— Блядь, — выдыхает Рейчел и смотрит мутно-мутно. — Блядь.
Джессика осторожно прикасается к ее виску, заправляя за ухо прилипшие волосы.
— Снова тот же кошмар, да? — спрашивает она негромко.
Вместо ответа Рейчел только пожимает плечами. Пустая глазница укоряюще смотрит в пространство — впрочем, наверняка укор Джессике только чудится.
— Эй, — Джессика аккуратно оглаживает чужую ключицу, торчащую болезненно остро. — Все хорошо. Ты в безопасности. Я здесь. Я с тобой. Все хорошо. Тебя вылечили. Все хорошо.

Иногда это помогает — просто нашептать бессвязную смесь успокаивающих фраз. Иногда Рейчел засыпает обратно и спит до утра без кошмаров — но сейчас на это не стоит надеяться.

Рейчел пытается приподняться на локте, но тут же болезненно охает и наваливается на Джессику всем весом. Впрочем, дискомфорта это не приносит: она легкая. Исхудала, бедная, даже грудь, кажется, меньше стала.
— Джесс, — хрипло шепчет она куда-то в висок. — Помоги мне сесть.
Джессика, конечно, помогает и получает в благодарность слабую улыбку. Рейчел откидывается на спинку кровати, запрокидывает голову и тут же вцепляется в короткие светлые волосы.
— Я не понимаю, — выдыхает она. — Я не понимаю, почему ты еще со мной. Нет, молчи, — останавливает она отвращающим предостерегающим жестом попытавшуюся заговорить Джессику, — я знаю, что ты хочешь сказать: в обмен на спасение... бла-бла-бла... поработать на "Трайселл" оперативником... с испытательным сроком... — она дышит совсем тяжело, как после кросса. — И ты за мной приглядываешь, да. Но приглядывать ведь можно и... — она прикусывает губу, пытаясь сформулировать, но затем бросает это явно неблагодарное дело, — и без постели. И без романтики. И без всего прочего. Почему, Джесс? Я же... — Рейчел поворачивает голову, чтобы видеть лицо Джессики. — Я ведь калека. И уродина, — с хмыканьем она дергает опустевшим без руки правым плечом. — И спать я тебе не даю. Так почему?
Джессика вздыхает. Рейчел, конечно, умница, но некоторых вещей не понимает. Какой резон бросать отношения, построенные на откровениях, пусть даже и односторонних? Это куда полезней для задания.

Это, конечно, если подходить к вопросу с деловой точки зрения.
— Наверное, я извращенка, — Джессика беззаботно пожимает плечами. — Ты мне и такой нравишься. Тем более... как там говорится... "В богатстве и бедности, в болезни и здравии"...
— Мы не венчались, — Рейчел улыбается едва-едва, но и это уже хорошо.
— Можем обвенчаться прямо сейчас! — предлагает Джессика радостно и садится на постели. — Правда, у меня нет нормальных парных колец, но я что-нибудь найду, не беспокойся. Гранату разберу, например...
— Нет, лучше сиди, — Джессика спиной не видит, но чувствует улыбку в чужом голосе. — Не хочу взорваться с в собственной спальне.
Строго говоря, это не совсем ее спальня и не совсем ее квартира, но Джессика не считает нужным поправлять.
— Вопрос исчерпан? — уточняет она, ложась обратно поверх одеяла. Ночь прохладная, но ей только нравится — а вот каково Рейчел, предпочитающей спать обнаженной?
Она беззвучно усмехается своей манере подбирать слова и запрокидывает голову. Рейчел встречает ее взгляд и кривовато улыбается; белесые шрамы на ее правой щеке приходят в движение.
— Вопрос исчерпан, — соглашается она и немного неловко пожимает плечами. От этого движения взгляд Джессики цепляется за почти изящную сеть шрамов, покрывающий покрывающую все тело Рейчел, сползает на грудь — красивую, все еще полную грудь с крупными сосками. Сколько потребовалось времени, чтобы вернуть все как было, знают только хирурги. Сложная работа, сложная и неблагодарная.
Рейчел замечает взгляд и хрипло смеется.
— Джесс, ты каждый раз будешь успокаивать меня после кошмаров сексом?
— Почему бы и нет, — Джесс хмыкает и, протянув руку, бесцеремонно оглаживает подушечкой указательного пальца сосок. — Иди сюда, милая.
Рейчел смеется снова и наклоняется.


Целуется она по-прежнему — так же, как до заражения: так же по-женски, даже по-девичьи, мягко и неторопливо. Джессика роняет ее на себя, обнимает за бедра коленями и перекатывается по постели, оказываясь сверху — и оторваться от чужих губ при всем этом оказывается неимоверно сложно.

Джессика изучила ее за полгода так, что поражается сама себе. Особенно она поражается — уже почти привычно, на самом деле, — когда распластавшаяся под властными руками Рейчел рассыпается в хриплых стонах от малейшего движения языка, вздрагивая всем телом, выгибаясь навстречу и цепко хватаясь длинными пальцами то за одеяло, то за волосы. Еще она пытается закусить ребро ладони, чтобы не стонать так громко, но тут же прокусывает его до крови — она разучилась соизмерять силу, — и с отвращением торопливо разжимает челюсти. Джессика прерывисто вздыхает, уткнувшись носом во внутреннюю сторону бедра, и на всякий случай проходится языком еще и по ней, вырывая из горла любовницы сиплый вздох.
— Джесс... — захлебываются наверху стоном. — Джесс... Еще...
Ну вот и как можно этому противиться, скажите на милость?.


Рейчел засыпает крепко, Рейчел засыпает до утра — обняв Джессику, уткнувшись носом в плечо, разнеженная настолько, что не чувствует дискомфорта от простыни, прижавшейся к чувствительной молодой коже правого плеча. Пальцы Джессики проходятся по чужой спине раз за разом механическими рваными движениями: так гладят кошек, задумавшись о чем-то.

Рейчел, конечно, не кошка и никогда не была на нее похожа, но Джессике так проще успокоиться и уснуть.

У каждой из них — свои кошмары.


Джессика никогда не забудет, как бежала с "Королевы Зенобии". Все тряслось, все рушилось, потревоженные монстры лезли отовсюду, корабль заваливался на корму, и Джессика, поминутно спотыкаясь и матерясь, бежала к шлюпкам. Руки у нее тряслись, как у алкоголика со стажем, когда она пыталась отцепить одну из них; где-то близко, в районе носа лайнера, визжала взбешенная Малакода, и еле слышными на фоне этого визга хлопками звучали взрывы.

А потом на нее налетела Рейчел.

Ну, как — налетела. Выскочила из-за какой-то двери, смятой настолько, что по-человечески уже не открылась бы, и бросилась вперед; но Малакода взвыла особенно свирепо, корабль качнуло, и Рейчел, оступившись, кубарем покатилась по палубе. Джессика, к счастью, удержалась на ногах и даже успела выхватить пистолет — хотя много ли им сделаешь в такой ситуации, — как сверху прямо на ошеломленную Рейчел обрушилась сеть, которую Джессика раньше успешно проглядела.

(Впрочем, может, ее там и не было: краем глаза она заметила яркое пятно красно-рыжих волос, хозяин которых хромоного ковылял мимо в обнимку с обморочно навалившимся на него... другом? врагом? Все так стремительно изменилось.)

Как она запутывала Рейчел понадежней и поплотней, стараясь уворачиваться от все еще опасной руки, Джессика очень не любит вспоминать — но и забыть не получается. И как Рейчел кричала потом, в лодке — тоже. И как, тяжело дыша, Джессика сдала ее с рук на руки встречающему отряду — компании все равно требовался образец биооружия, почему бы и не?

(И какая острая, колючая, царапающая горечь поселилась при этом в ее груди, она тоже вспоминать не любит.)


Джессика просыпается, когда Рейчел недовольно ворчит в полусне и откатывается в сторону, разваливаясь на спине. Одеяло, разумеется, сползло, но какая разница?

Приподнявшись на локте, Джессика осторожно, стараясь не разбудить, поправляет чужие растрепанные волосы. Смысла в этом ни капли, но хочется до дрожи.

Впрочем, после кошмаров всегда хочется почувствовать себя живой.

Джессика отключается мгновенно, даже не убрав руку.


— Джеееесс, — слышит она сквозь сон. — Ну Джееесс!
Глаза приходится открыть. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивается луч яркого августовского солнца; Джессика недовольно стонет и закрывается рукой.

Рейчел сидит на краю кровати, опустив ноги на пол и оперевшись локтем на колени.
— Помоги мне встать, пожалуйста, — просит она. — Есть хочу — помираю.
Джессика, конечно помогает. Обхватив за талию, ведет до кухни, осторожно поддерживая и вслушиваясь в металлический стук неровных шагов, механически их считая.

Ей все еще сложно привыкнуть к этим имплантам — а что уж говорить о Рейчел.

Вообще-то, она может ходить самостоятельно — да, нетвердо, но может. Только не с утра. По утрам импланты не слушаются ее вообще. Наверное, это что-то психологическое... Джессика честно не разбирается во всем этом. Впрочем, она и не должна.
— О, точно, у нас же омлет есть, — неразборчиво бормочет Рейчел куда-то в шею, и Джессика отвлекается от полусонных размышлений. — Иди досыпай, я сама себе положу. И вообще...
— И вообще ты просто встать не могла, а я тебя зачем-то довела до кухни, — Джессика улыбается и ловко сгружает Рейчел на стул. Правую ногу тут же клинит, и она перестает сгибаться; Рейчел, матерясь под нос, пытается устроиться поудобней.
— Заботливая ты моя, — говорит она нежно, наконец найдя самую удобную позу.
Джессика только пожимает плечами в ответ и поворачивается к холодильнику. Обнаженная Рейчел в яростном потоке солнечных лучей — не то, на что стоит смотреть с утра пораньше, если хочешь провести день продуктивно, а не вспоминать эту красоту каждые пятнадцать минут.

Она достает из недр холодильника сковородку с чем-то, в чем при развитом воображении можно распознать омлет — от избытка кулинарного таланта ни одна из них не страдает, — и поворачивается на свой страх и риск.

Рейчел смотрит прямо на нее, откинувшись на спинку стула. Левая нога согнута в колене: ее реже клинит, и только поэтому ей позволяются такие вольности.
Впрочем, она механическая только ниже колена, чему там клинить, лодыжке?
— В понедельник на калибровку, — напоминает Джессика и, поставив сковороду на стол, разворачивается за тарелками. — И не ешь холодным! — одергивает она, уже повернувшись спиной.
— Ладно, ладно, — Рейчел тихо смеется. — Не буду.
Джессика достает тарелки и вилки, ставит их на стол, не оборачиваясь, и тянется включить чайник. За ее спиной Рейчел ненавязчиво постукивает по столу чем-то металлическим. Вилкой, наверное. Не протезом же.

Кстати, о протезах.
— Я недавно говорила с нашими медиками, — Джессика приподнимается на носочки, пытаясь подцепить устроившиеся слишком высоко чашки. — Они сказали, что... — она делает паузу: в легких неожиданно закончился воздух, — как только ты привыкнешь в к ногам, тебе вернут еще и руку.
Постукивание замолкает.
— Хм, — говорит Рейчел. — А ведь верно. Кому нужен однорукий агент?
Со вздохом Джессика разворачивается, держа в каждой руке по чашке.
— Мне, — говорит она.
Потом они целуются — так долго, что старый чайник успевает вскипеть и остыть, так что приходится ставить его заново, но это неважно. Кусачее августовское солнце жжет спину, Рейчел смеется, ерзая на стуле и пытаясь притянуть Джессику еще ближе — та послушно склоняется, прижимая к спинке стула чужие обнаженные плечи, и отбрасывает в сторону все мысли о вирусе, протезах и круизном лайнере, медленно ржавеющем на дне морском.

***

— Джесс, — выдыхает Рейчел, завороженно шевеля пальцами, — это самое восхитительное, что я когда-либо видела.
Механическая рука еле слышно щелкает, будто отвечая.

Они сидят на одной постели, прижавшись друг к другу боками. Им в лица по-детски щербато улыбаются растущий месяц и блеклые уличные фонари, и в этом неверном свете свежепоставленный имплант действительно выглядит чудом.
— Я только надеюсь, что она не будет клинить, — Рейчел хмыкает, продолжая свою мысль, но звук этот все равно полон недоверчивого восхищения.
— Обещали, что не будет, — Джессика прикасается к прохладному металлу кончиками пальцев. — Доработали конструкцию, кажется...
— Жаль, что компания не станет делиться этим со всеми желающими, — Рейчел усмехается, но тут же замирает, почувствовав боком напряжение. — Что? Я не настолько наивна.
Джессика только головой качает.
— Милое дитя, — мурлычет она нежно, — это военная разработка. Лучше радуйся, что "Трайселл" не собирается ей делиться.
Рейчел фыркает.
— Я не дитя, — заявляет она, услышав, кажется, только первую половину фразы, и толкает Джесс в грудь. Силу она явно не рассчитывает, и Джессика хлопается на спину — к счастью, лежать мягко. — И я даже могу это доказать!
Когда на Рейчел находит желание вести себя по-детски, проще подыграть, чем взывать к серьезности. Да и зачем?
— Доказывай, — Джессика беззлобно и беззаботно хмыкает и закидывает руки за голову.
Рейчел нависает над ней тварью из детских кошмаров: против света виден только темный-темный силуэт.
— Ну смотри, — говорит она и плавно подается вперед и вниз, почти ложась на Джессику, — дитя бы никогда не сделало... так.
Последнее слово она выдыхает за секунду до того, как их губы соприкасаются, и в тишине оно звучит выстрелом. Джессике кажется, что вся ее кровь разом превратилась в лаву — а ведь Рейчел просто почти обыденно оперлась на механическую руку рядом с ее виском. Рейчел, которая не могла ходить без ее помощи, измученная бесконечными кошмарами, беспомощная, прекрасная Рейчел... переродилась.

А то, что глаза до сих пор нет, что тело покрыто шрамами, что один из них пересекает лицо прямо под глазницами — так это ерунда.

От неосторожного движения с треском рвется простыня — у Рейчел снова заклинило ногу.
— Ну вот и зачем ты выпустила когти? — шепотом интересуется Джессика и быстро облизывает губы в попытке поддразнить.
Попытка удается: сбивается дыхание, на секунду опускаются ресницы; Рейчел приоткрывает губы и шепчет в ответ:
— Это не я. Оно само. Впрочем, меня же просили не волноваться...
— А ты волнуешься? — любопытствует Джессика преувеличенно игриво.
Рейчел ненавязчиво опирается и на вторую руку, почти пригвождая любовницу к постели, и жарко выдыхает в основание шеи:
— О да.
И Джессике остается только недоуменно сморгнуть: с чего тут волноваться? Они спят вместе уже больше года, а дружат и того больше. Нет ситуации, в которой они друг друга не видели.
— Просто будет очень обидно, — Рейчел смущенно улыбается — это слышно по голосу. Наверняка она прикусывает губу, — если моя новая рука заклинит внутри тебя.
О.
Кажется, Джессика покрылась мурашками вообще везде.
— Продолжа-а-ай, — тягуче мурлыкает мурлычет она и приглашающе раздвигает ноги. — Мне определенно нравится твоя идея.
— А что еще тебе нравится? — хриплый любопытный шепот заставляет Джессику вздрогнуть и тихо застонать от предвкушения. Впрочем, еще этому способствуют медленно скользящие по бедру металлические пальцы.
— Вся ты, — выдыхает Джессика. — И твои импланты, и шрамы... тоже.
Особенно импланты, хочет добавить она, но выговорить никак не получается. Может, оно и к лучшему: с Рейчел станется решить, что ее любят только за механическую часть.
— Я очень надеюсь, что ничего не заклинит, — бормочет Рейчел, когда ее пальцы достигают цели.
Джессика стонет и выгибается навстречу прикосновениям.
— Заткнись... и займись делом, — выдыхает она.
С ласковым смешком Рейчел склоняется к ней.
— С удовольствием, — шепчет она в чужие искусанные губы.

***

Какие глубокие, болезненные, острые кошмары снятся Рейчел — знает только она. Джессика может только догадываться по дрожи, кусанию подушки, хриплым вскрикам; но "догадываться" — это не "знать".
— Мы ползли по вентиляции, — рассказывает Рейчел хрипло. Ее голова лежит на плече Джессики, щеки мокры от слез. — Я и еще двое... Те, что меня убили. Я это точно знала. Ты же знаешь, как это бывает во сне...
Джессика молча кивает. О, она знает.
— Там очень узкая вентиляция, — говорит Рейчел и сглатывает комок слез. Голос у нее становится обиженным, как у несправедливо наказанного ребенка. — Мы ползли, и они постоянно цеплялись за швы... углы какие-то... с них слезала кожа вместе с мясом. Серая, разбухшая... И она воняла. Не в привычном тебе смысле, а... как-то... не могу объяснить. Как что-то несъедобное и бесполезное.
Она снова принимается плакать — беззвучно и явно не желая этого. Джессика гладит ее по голове почти механически, прислушиваясь к дыханию.
— Кожа слезала, — бормочет она через всхлипы, — и тут же вырастала заново. Прогнившая, мягкая... вся пропитанная какой-то гадостью... Господи, какая дрянь. И все вокруг пахло, ты представляешь? Неимоверная вонь стояла. Три тысячи оттенков соли и разложения... И посреди всего этого — что-то сладкое. Вкусное. Съедобное, наконец. И этот голод, господи... Как будто недели две ничего не ела и даже в глаза еду не видела. Блядь. Я как будто назад во времени вернулась.
Она дышит хрипло и неровно, содрогаясь в обрывках рыданий.
— Я не хочу обратно, — выдыхает она плачуще. — Джесс, поклянись, что... Что... Если я превращусь... или хотя бы начну... Что ты убьешь меня сразу.
Джессика вздыхает и прикасается губами к чужому лбу. Кожа мокрая от пота.
— Жизнью клянусь, — говорит она серьезно.


Рейчел засыпает почти сразу же, вцепившись в Джессику намертво.

Джессика до рассвета лежит без сна и смотрит в потолок мутными глазами.

На рассвете она отмирает и, аккуратно выпутавшись из крепких объятий, уходит на балкон, по пути подхватив с подоконника сигареты. Осень, и в одной короткой футболке прохладно, но ей плевать.

Она высовывается из окна почти по пояс. Раннему бегуну, присвистнувшему при виде такого зрелища, прилетает недокуренной сигаретой; Джессика совсем немного промахивается мимо чужой лохматой головы и смеется, когда бегун шарахается от окурка, как черт от ладана, словно она все-таки попала и подпалила черные волосы.

Она не знает, почему так себя ведет. Хочется — и все тут. Моральная компенсация, наверное.

Бегун матерится и машет совершенно не внушительным кулаком, заставляя Джессику смеяться еще пуще. Это уже больше похоже на истерику, думает она и, отсалютовав злому прохожему, скрывается в окне.

Ну их к черту, эти сигареты. Дома тепло, а под боком у Рейчел еще и мягко.


Пока ее не было, Рейчел раскинулась поперек кровати и сейчас нежно обнимает подушку, прижимая ее к груди. Забраться к ней под бок практически невозможно, разве что разбудить, но это попахивает святотатством. Как потревожить мирно спящего котенка, честное слово.

Поэтому Джессика поправляет одеяло на чужих плечах и уходит на кухню. А то даже омлета на завтрак нет. Непорядок.

В конце концов, прошлое не изменить, думает она, ставя сковородку на плиту. А пребывание в настоящем можно сделать лучше...

***

Промерзлый октябрь свивается в кольца вокруг домов, словно покрытый инеем дракон. Джессика закрывает окна и не выходит на балкон, но холодок осеннего дыхания все равно скользит по полу, омывая босые ноги из принципа не надевающей тапочки Рейчел. Правильно не надевающей, на самом деле: металл не мерзнет, а если нога заклинит, обувь придется зашивать...

Рейчел подходит со спины, наверняка зябко ежась, и кладет руку Джессике на плечо, вырывая ее из отстраненных размышлений об осени, тапочках и жизни.
— Джесс, — выдыхает она куда-то за ухо, — я люблю тебя, ты ведь знаешь об этом?
Конечно, Джессика знает — не может не знать, — и потому напрягается.
— Что случилось? — спрашивает она, разворачиваясь на пятках, и ласково треплет любовницу по ежику светлых волос.
Та со слабой улыбкой подается под руку, и сходство с котенком становится совсем невыносимым. Никогда раньше Рейчел не был настолько кошкой... вообще никогда кошкой не была.
— Я завтра уезжаю, — говорит она наконец. — Первая официальная операция.
— Как — уезжаешь? — Джессика изумленно вскидывает брови. В животе свиваются в кольца осьминожьи щупальца. — Меня ни о чем не...
— Мне сказала твоя начальница. Лично.
— Экселла? В смысле, синьора Джионне? — Джессика хмурится и выразительно обрисовывает на себе какой-то совершенно невозможный размер груди. — Ну, такая...
Со смешком Рейчел кивает:
— Она самая. Грудастая.
— Ты уверена, что она не шутила?
— Она умеет шутить? — Рейчел удивленно распахивает глаза. — Ух ты.
Джессика вздыхает.
— Так, — говорит она и, сделав шаг назад, садится на кровать — прямо на подушку: недавно они изрядно повеселились, закидывая друг друга всем мягким, что есть в доме. — Так, — повторяет она, потирая переносицу.
Выражение лица у Рейчел становится... виноватым, другого слова не подобрать.
— Я тоже удивилась, — говорит она совсем тихо и осторожно садится рядом, будто боится, что Джессика ее сейчас прогонит. Под ее правой рукой агонизирующе хрустит мишка, некогда умевший петь, но сейчас, кажется, навеки разучившийся.
Да рука не поднимется ее прогнать. И вообще, не за что. Как можно даже думать об этом?
— И ты так волнуешься, что решила на всякий случай признаться мне в любви? — Джессика ласково улыбается. — Ох, девочка ты моя...
— Эй, это не смешно! — Рейчел возмущенно тычет пальцем ей в грудь, тут же растеряв всю свою опасливую осторожность — как и планировалось. Она иногда такая предсказуемая, честное слово.
— Конечно же, не смешно, — покладисто соглашается Джессика. — Я и не собиралась над тобой смеяться. Просто... в этом вся ты, — она несколько растерянно прикусывает нижнюю губу: слова нашлись неожиданно для нее самой. — Кто хоть напарник? — меняет она тему.
Рейчел неловко пожимает плечами.
— Она... как ты говоришь, Экселла?.. В общем, она мне не сказала, — говорит она. — Только упомянула, что раньше он ходил на задания с тобой...
И вот тут Джессика принимается хохотать: громко и заливисто, так, что соседи наверняка уже сто раз их прокляли. Ночь на дворе, в конце концов, все приличные люди давно уже спят.

Только вот их назвать "приличными" ни у кого из соседей не поднимется язык.
— О, — выдавливает она сквозь смех, почти слыша раздраженный стук в стену, — это хороший напарник. С фантазией. Ты оценишь.
Рейчел хмурится и задумчиво подносит пальцы к губам в жесте, который можно смело делать пятисекундным тизером какого-нибудь фильма с рейтингом "восемнадцать плюс".
— Я чего-то не знаю?
Пора бы уже перестать смеяться — и Джессика замолкает. Удается, конечно, не сразу, но уже хорошо.
— Возможно, — выдыхает она наконец. — Не хочу портить тебе сюрприз.
— Дже-е-есс, — укоризненно тянет Рейчел, и Джессике снова хочется рассмеяться. Конечно, она не смеется. Уже прогресс.
— Сюрприз, — напоминает она. — Смирись.
Рейчел тяжело вздыхает и падает на спину, раскидывая руки в стороны; где-то под ней взвизгивает и тут же замолкает еще одна говорящая игрушка. Стальной ангелочек, да и только; но выглядит она... потерянно. И одиноко.

Джессика закусывает нижнюю губу так, что почти чувствует на языке привкус крови.
— Рейчел, — зовет она.
— Да? — откликаются снизу безучастно.
— Я тоже тебя люблю. И не волнуюсь только из-за того, что я действительно хорошо знаю твоего напарника. Он тебе не даст пропасть...
"Во второй раз, — продолжает Джессика мысленно. — Потому что знает, что я его в этом случае просто убью. Его и в первый раз-то только чудо спасло... Ну, как — чудо. Бронежилет.".

Нет, конечно, она заранее знала про бронежилет — но все равно надеялась, что сейчас пристрелит этого рыжего идиота к чертям собачьим. Такая... короткая вспышка эмоций. Зато искренних.
— Джесс, — Рейчел невоспитанно тычет пальцем ей в бок. — Эй, Джесс, проснись! Я понимаю, что сейчас ночь, но мы же еще поговорить хотели, нет?
В голосе у нее такое облегчение, что Джессика с трудом удерживается от ласкового смешка или удивленно-нежного: "девочка, неужели ты всерьез думала, что мне на тебя плевать?"
— Если хочешь — поговорим, — улыбается она вместо этого. — Когда вы завтра выезжаете?
— Мммм... — Рейчел растерянно моргает. — Утром.
— Тогда засыпай, — с покровительственным смешком Джессика валится рядом и сгребает ее в охапку. — Видишь ли, "утром" у нас означает "в пять часов". Это мы с тобой тут разнежились...

Рейчел вздыхает и устраивается в объятиях поудобней.
— Может, хоть не поперек кровати ляжем? — без особой надежды на успех спрашивает она и получает в ответ жизнерадостное:
— Не-а. Привыкай к неудобствам заранее.
Честное слово, будь это электронная переписка, Джессика еще и смайлик бы поставила.


Утром Джессика просыпается от холода. Кидает полусонный взгляд на электронные часы, подмигивающие в полумраке ядовито-зелеными цифрами, и жалобно стонет: половина шестого.

Рейчел нет, как и ее куртки: вооружение и тактический жилет всем новичкам выдают на базе.

Разленилась ты, Джесс, думает она и потягивается, едва не сбрасывая одеяло на пол. Не услышала, как она ушла. Да ладно, как она встала! Безобразие. Пора приходить в норму. Рейчел стали брать на задания — и тебя скоро куда-нибудь пошлют.

Она пинком отшвыривает одеяло в сторону и садится на кровати. Холодно, и она беспокойно ежится, но тут же поднимает валяющийся на полу у кровати халат и, накинув его на плечи, запахивается поплотней.

Шлепанье босых ног по полу отдается в пустой квартире эхом. Шлеп... шлеп... шлеп... словно хантер бредет куда-то под дождем. Только цоканья когтей не хватает.

Добравшись до кухни, первым делом она распахивает окно во всю ширь. Вторым — вытаскивает из кармана халата ополовиненную пачку сигарет и зажигалку.

Она курит, навалившись животом на подоконник, и смотрит в серое небо. Инеевый осенний дракон дышит ей в лицо и испытующе глядит в ответ; его дыхание пахнет гниющей листвой и снегом, и Джессика с наслаждением вдыхает этот запах, что кажется ей сейчас изысканней любых духов.

Почему я не стала поэтом, думает она тоскливо, почему я не стала писателем. Я же так хотела, господи. А что в итоге? Работаю на фармацевтическую компанию, которая может спасти мир от биотерроризма — а может и сама развязать войну: Экселла — та еще темная лошадка. Стреляю в мутантов, людей, друзей — только доплатите; и ведь не наемничаю даже. Все за премию, чтоб ее.

Она снова затягивается. Дракон заключает ее в болезненные, царапающие объятья, обвивается плотными кольцами — не вывернуться.
— Простужусь ведь, — вздыхает она вслух. Дракон фыркает, и в кожу словно впиваются ледяные иглы. — Ладно, докурю — и закрою окно.
Это сложно признать, но она уже скучает по Рейчел. Интересно, она даст Реймонду в морду? Или хоть попытается? Наверняка попытается: такой уж у нее характер. Быстро вспыхивает и быстро остывает. И извиняться потом долго будет...

Мысль делает необъяснимый скачок, пробегает по ассоциациям, цепляя их паучьими лапками.

Мы были такими воодушевленными, когда пришли в "Трайселл", думает Джессика. Такими... наивными. Желающими помочь всему миру. Что ж, после Террагрижии сложно не захотеть чего-то подобного...

А потом начали стрелять в лучших друзей.

А теперь еще и Рейчел попала в это же болото. Если с ней случится что-то такое же... Если она изменится... Будет сложно простить себя. Но она будет хотя бы живой. Хоть калекой, хоть уродиной, хоть механической на все сто процентов, хоть маньячкой, хоть жесткой и колючей — но живой.
— Да ты эгоистка, Джесс, — говорит она в пустоту. Холодный осенний ветер лижет ее плечи.


Джессика курит у окна, глядя в стремительно светлеющее небо.

До поездки в Кижужу остается четыре месяца.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота

---

Пошел третий левел, так что я подумываю, а не закрыть ли это от несовершеннолетних хотя, казалось бы, сама такая.
не, не буду. каты стоят, предупреждения есть: кто полезет - вас предупреждали!

Название: Candles raise my desire
Размер: драббл (450 слов)
Пейринг/Персонажи: Крис/Шева, еще можно найти

в каком-то смысле спойлер

Джош/Шева и Вескер/Крис
Категория: гет,

спойлер

слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: "Как-то так я отметил твою смерть, — думает он почти горько. — Нажрался и пошел по бабам".
Примечание:

спойлер, в каком-то смысле имеет отношение к тексту

автор нежно шипперит очень-очень преканонный крисовескер. "Очень-очень" означает "еще до событий в особняке, но Крис, зараза, сентиментален". Название — строчка из песни Godsmack – Voodoo, под которую все и писалось.

Шева смотрела на него черным-черным взглядом; почти злым, почти усталым.

Сначала проспись, говорила она. Сначала протрезвей, говорила она.

Пьяница несчастный.

Шева ушла на кухню, почти хлопнув дверью; придержала в последний момент. Щелкнула чайником. Открыла окно. Щелкнула зажигалкой. Закурила.

Он не спал — лежал в прохладной, почти хрустящей постели и слушал африканскую ночь и сухие, усталые рыдания вымотанной девушки за соседней стеной.


Сейчас она ничего не говорит. Сейчас она зажгла свечи и стоит к нему спиной; лямки майки сползают с ее плеч. Черный-черный силуэт в темной-темной комнате. Свет свеч играет на ее коже. Жарко, несмотря на открытое окно; одеяло сползло на бедра.

Шева обнажается с грацией змеи. С такой пластикой можно танцевать в стриптиз-клубе и не беспокоиться за свою жизнь, думает он отстраненно; алкоголь странно действует на него, Африка странно действует на него.

Вескер странно действовал на него.

Когда Шева поворачивается, он видит на ее шее ожерелье вроде тех, что они унесли из заброшенного храма. Когда Шева поворачивается, он видит на ее теле татуировки вроде тех, что покрывали зараженных воинов.

Когда Шева делает первый шаг к его постели, он видит в ее глазах отражение собственной усталости и собственной решимости.


Свет свечей танцует на ее теле.

Она кажется такой маленькой, она кажется такой хрупкой — пока ее руки не опускаются на его плечи, придавливая к кровати.
— Так будет лучше для всех, — говорит она, и, кажется, правда верит в это.

Он чувствует, что отбирает что-то ценное, что-то важное; что она сама отбирает это у себя; но не успевает воспротивиться, потому что тело реагирует раньше него.
Как, впрочем, всегда.

Она тянет его белье вниз; его ладони скользят по ее спине, по бокам; наконец сжимают бедра — и в этот момент она с глухим стоном насаживается на него.

Речь не идет не то что о любви — даже о взаимном желании. Шева стонет, начиная двигаться; ее глаза судорожно зажмурены, в ушах еле слышно звенят позабытые серьги.

Он действительно хотел бы сделать так же.

Свет играет на воображаемом ожерелье, когда Шева откидывает голову. Камни в нем поначалу кажутся кроваво-багровыми; но чем дальше, тем хуже — тем явственней становится яркая рыжина лавы и давно чужих глаз. Он почти видит на своей коже оранжевые отсветы.

Он сжимает руки на ее талии; вскидывает бедра, заставив ее задохнуться очередным стоном.

Будем довольствоваться этим, говорит его внутренний голос; он соглашается.


В полумраке все кажется другим.

Они прекрасно обходятся без поцелуев. Шева рвано двигается на его бедрах, обнаженная, чуть прогнувшись в спине, и облизывает приоткрытые губы; белая нить татуировки проходит в опасной близости от маленького темного соска, вторая же грудь скрыта в тени. Впрочем, он и не стремится ее разглядывать.

Больше всего он сейчас хочет закрыть глаза — но не может даже этого.


Он не хочет знать, кого она представляет. Она не собирается знать, кого представляет он.

Все честно.


Название: Кожа, и кости, и гниль
Размер: драббл (449 слов)
Пейринг/Персонажи: Джессика Шевават/Рейчел Фоули (упоминается); Реймонд Вестер (упоминается)
Категория: фемслэш, джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: "Пить, — просит она. — Пить". Как студентка, впервые познавшая боль похмелья.

Она была такая милая. Такая славная. Серьезно, что может быть умилительней, чем блондинка-солдат? Она делала начесы, она ходила на каблуках, она трогательно не понимала намеков; и целоваться с ней, такой милой и женственной, было ужасно приятно.

Джессика тогда сказала ее напарнику:
— Посмотри, какое тебе сокровище досталось.

Джессика тогда сказала:
— Береги ее.

Тот, помнится, только фыркнул и принялся чистить свой "Пифон".


Она была такая милая — пока была живой.

Истерзанное тело, окровавленное тело; она ползет по коридору, и из срастающихся ран на пол падают смятые пули. Она хрипит и стонет, завывает на разные лады и не может встать: ноги перебиты не то автоматной очередью, не то из дробовика.

Выпала из вентиляции — а обратно залезть уже не может.

Ползет, выбрасывая вперед словно свитую из проволоки руку; вцепляется в пол и подтаскивает себя еще немного вперед. Хоть полметра, хоть двадцать сантиметров — без разницы; ползет туда, где чует живое, горячее. Вкусное.

Джессика наблюдает за ней из-за угла. Конечно, надо спешить, конечно, надо раздолбать этот корабль к чертям — но она не может пройти вперед, пока там... это. То, что когда-то было Рейчел.

И дело не в том, что это противник, а у нее нет огневой поддержки. И дело не в том, что ей не хочется убивать Рейчел повторно. Ей просто... жалко.

Есть эмоции, которые она не может понять.
— Нашла... тебя... — хрипит монстр, конвульсивно вздрагивая всем телом, и снова выбрасывает руку вперед — но замирает. — Нашла... тебя...

Теперь смысла прятаться нет — и Джессика выходит из укрытия. То, что когда-то было Рейчел, встречает ее высоким смехом, звонким и истеричным; Фоули никогда так не смеялась. Или Джессика никогда не видела ее в истерике. А вот пьяной — было дело...
— Что хрипишь? — спрашивает она негромко; шуметь — последнее дело. — Не заболела, случайно?

Может, это ее успокоит. Джессика не ученый, не знает, как у зараженных мозги работают; может, если говорить с ней как обычно, она не нападет?

Глупость, конечно же. Заигралась ты, Джесс, в глупую гламурную девочку.
— Пить, — просит монстр, неловко задирая голову; кожа сползает с горла, обнажая темно-красные мышцы. Джессика не хочет присматриваться. — Пить.
— Дорогая, вокруг море! — Джессика всплескивает руками, едва не роняя пистолет. — Тебе не хватает воды?

Что тут вообще происходит, думает она.

Почему я не могу просто пристрелить это, думает она.

Или напоить.
— Хорошо, — наконец вздыхает Джессика. — Будет тебе "пить". Только немного.

У каждого хорошего оперативника должен быть нож. Джессика — оперативник не просто хороший, а очень хороший: у нее есть, чем залечить рану.


Кровь капает из глубокого пореза на руке. Джессика кривится; капли медленно падают на пол и на изуродованное тело Рейчел, стекают по лицу, которое теперь сложно назвать лицом; монстр облизывается и задирает голову навстречу каплям — словно это дождь. Или снежинки. Или что-то такое же милое.
— Лучше, болезная? — спрашивает Джессика и получает в ответ тихое, почти не визгливое:
— Да.



Название: Вкусное мясо, свежее мясо
Размер: драббл (371 слово)
Пейринг/Персонажи: Джилл Валентайн, Крис Редфилд
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-21
Предупреждения: зомби, каннибализм
Краткое содержание: Приятного аппетита, господа. Человечина особенно вкусна, когда кричит.

Она приникает к чужой коже; сперва лишь губами, несмело и почти смущенно, затем прикусывает — так же осторожно и аккуратно. В ушах заполошно колотится чужое сердце, кожа влажная от пота; она вздыхает, рвано и прерывисто.

Вздыхает, чтобы через мгновение сжать зубы крепче — и рвануть, как рвут добычу изголодавшиеся дворовые псы; как рвут людей одичавшие доберманы с окровавленными мордами, с которых пластами сползает шерсть, кожа, мясо.

Крик не останавливает ее.


Она рвет добычу, зарывается в раны лицом; с трудом проглатывает слишком крупные для ее горла куски; крики, назойливо ввинчивающиеся в уши, в какой-то момент достигают пика — и обрываются. Кровь течет по ее лицу; все лицо измазано кровью, она капает даже с бровей.
— Джилл, — хрипят откуда-то сверху голосом, что прокурен и изломан, и сорван, и ошкурен наждачной бумагой, — сопро...

Она обгладывает кость; что может отвлечь ее от этого? Что может быть важнее этого?


Ее пальцы раздирают ткань, ногти царапают кожу; кровь под ногтями, кровь на лице, кровь везде.

Голод грызет ее изнутри, заставляя набивать живот; она жрет, откусывая беспорядочно тут и там, покрывая едва кровоточащими метками все тело добычи, и тянется вгрызться снова, не дожевав.

Голод утихает медленно, но все же утихает; и, насытившись, она падает там же, где сидела — лицом в рваную рану на животе, в кишки. Лежать так неудобно, и с ворчанием она отодвигается — сведенные спазмом челюсти сжаты на кишке, и та тянется за ней.


Она поднимает голову.

Мертвое лицо смотрит на нее мертвыми глазами; распахнут в сухом остатке последнего крика рот, губы покрыты еще совсем свежей кровью; горло надкусано в приступе голода.

Что-то дергается в ее памяти, причиняя неожиданную, почти физическую боль — словно что-то вонзилось в грудь и раскрылось там тысячью тупых лезвий.

И она тянется к мертвому лицу: прикасается к бледным щекам пальцами, перемазанными в крови, с забившимися под обломанные ногти кишками, и поправляет чужую голову, чтобы не лежала на плече вот так — поправляет почти по-детски невинно и аккуратно, пусть и неловко.

"Крис," — звучит в ее голове; она дергается, пытаясь понять, кто это.

***

Джилл просыпается без крика, даже не вздрогнув.
— Все в порядке? — спрашивает Крис у нее, прикорнувшей на его коленях, вымотанной, испуганной, переломанной этим особняком, чтоб ему пусто было, и Вескером, чтоб он был проклят.
— Просто кошмар, — говорит она и закрывает глаза снова. — Думаю, это нормально, тебе не кажется?

@темы: зфб, резидент ивел, текстота

---

Челлендж. Мой первый челлендж, между прочим - и весь в ре:ре1 Х)

Название: Naughty Girl
Форма: фанмикс
Пейринг/Персонажи: Джессика Шерават
Исходники: для обложки — fc06.deviantart.net/fs71/f/2014/293/1/b/jessica...
Продолжительность: 26 мин 26 сек
Предупреждения: Фанмикс собирал человек, зараженный П-вирусом (в просторечии — "попсит").

треклист

Fergie – Bailamos
Vermillion Lies – Bonnie and Clyde
Beyonce - Grown Woman
Lana Del Ray – You can be the boss
Katy Perry – Roar
Britney Spears – Сriminal
Lady Gaga – Bad Kids
Avril Lavigne - Bad Reputation




Название: Морская соль
Форма: сет порошков
Пейринг/Персонажи: Рейчел Фоули, Паркер Лучиани, Реймонд Вестер, Джессика Шерават, Квинт Кетчам (подразумевается), Кит Ламли, Морган Ленсдейл/Клайв О'Брайан, Крис Редфилд/Леон Кеннеди (упоминается), Джилл Валентайн (подразумевается)
Категория: джен, слэш
Количество: 8 штук
Рейтинг: PG
Предупреждения: немного мата

о рейчел ты конечно прелесть
есть сиськи гордость и краса
но жаль что нету половины
лица

напарник бля уйди с прохода
напарник что стоишь стреляй
прости но это ревелейшенс
не рай

а в средиземном море лайнер
давай посмотрим что внутри
ой чот интриг в два раза больше
нет в три

рассвет в италии прекрасен
когда лежишь на берегу
эй паркер ну ты как живой там
угу

зеленоглазый рыжий с челкой
и ноги длинные как сон
исчезни крис я реймонд а не
леон

эй джесс а как ты научилась
менять одежду на ходу
меня учил один из лучших
симс ту

швырнув друг в друга по интриге
почуяв вдруг хейтфака драйв
сцепились в ревелейшенс морри
и клайв

увидев в первый раз генезис
кит ламли скорбно возопил
скажи травы моей ты сколько
скурил

@темы: зфб, not even sorry, резидент ивел, текстота

---

А вот этим текстом я горжусь. Без шуток. Первый мой приличный фанфик по ОТП, как-никак)

Название: It's nothing left to say now
Размер: миди (5353 слова)
Пейринг/Персонажи: Реймонд Вестер/Паркер Лучиани (односторонний), Джессика Шерават
Категория: джен, слэш
Жанр: альтернативный юмор, немножко адвенчур
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: Что делать, если компания, в которой ты состоял, развалилась, а ты - биотеррорист?
Примечание: мнение персонажа по некоторым вопросам может не совпадать с мнением автора или читателей.

Реймонд не поджарый; он костистый, как обтянутый сухой кожей рыбий скелет, зачем-то выставленный под жаркое летнее солнце. Реймонд ухмыляется, прячет пистолет под куртку; волосы его, недавно снова покрашенные, в этом освещении кажутся невыразимо яркими и режут глаза не хуже кислотных цветов.

Кажется, он пьян.

Похоже на то: на столе сумка (не то полуразобранная, не то недосложенная), бутылка трофейной водки, привезенная из Восточно-Славянской республики, и стопка — такая же трофейная и оттуда же. Казалось бы, зачем, с их-то образом жизни — да вот как-то само получилось. Три года в их сумках попеременно ездила, прямо как талисман какой.

Реймонд, наконец, замечает гостью; взмахивает рукой, здороваясь.
— Пьешь, и без меня? — спрашивает она вместо приветствия.

Он качает головой и фыркает; так знакомо, так привычно. Не презрительно и не раздраженно, скорее, устало.
— Не надейся, — отвечает. И продолжает, протягивая телефон: — Посмотри.

Она смотрит. Долго, внимательно.
— От знакомой, — говорит он, и в эти слова вложено больше, чем кажется на первый взгляд, — из штаба. Хорошая девочка.

На экране мобильника — смска. Одно слово.
"Беги".

***


У машины завязывается диалог, короткий и емкий.
— Я поведу. Тебя ищут активней.
— А ты приметней. Сколько раз говорила состричь это непотребство, так нет же...
— Джесс, не начинай.

Она отпихивает Реймонда локтем, стучит по стеклу у водительского места.
— Ключи.
— Черт с тобой. Держи.

***


Слово "скучал" похоже на шорох гравия под колесами и шуршание оседающего на асфальт песка, сдутого с привычного места воздушным потоком от случайной машины; но куда сильнее оно напоминает Реймонду тот неопределимый звук сметаемых с деревянного стола засохших хлебных крошек. Реймонд не может сказать, почему так, но к этому точно не имеют отношения ни семья, ни детство.

Но если пойти по скользкому пути ассоциаций дальше, можно увидеть обжигающее итальянское солнце, заглядывающее в распахнутое окно, старые, застиранные занавески, вздымающиеся пузырями от каждого ветерка, небрежно брошенную на спинку кресла сине-голубую бейсболку. Можно увидеть небольшую, заставленную всяким хламом комнатушку, множество коробок, словно хозяин квартиры собирается переезжать, старую черно-белую фотографию женщины с младенцем на руках и лежащий совсем рядом пистолет.

Можно вспомнить крики чаек и запах моря, кружащий голову; и старинные каменные здания, и узкие улочки, и горячую брусчатку, и развешанное по балконам белье, и раздающееся вслед торопливым шагам эхо; и слабый страх, засевший под ребрами крепко, словно коготь хантера, и волнение, и глубоко зарытую надежду.

И то, как эта надежда полыхнула в конце концов, затопила все тело, захлестнула разум приливной волной; и легкую улыбку, и расслабившееся наконец тело.

И как было просто сидеть на тесной, маленькой кухоньке и говорить о чем угодно, только не о работе; и чужой низкий смех, топящий весь чертов самоконтроль в темной воде, и как неожиданно сложно стало на него смотреть, и такое же неожиданное смущение, и...

Да много чего.


Реймонд поднимает голову, пристально смотрит в зеркало заднего вида. Поймавшая его взгляд Джесс дергает краешками губ в подобии улыбки.
— Выехали из города, — говорит она. — Блокпост начали воздвигать почти прямо за нами, и, кажется, я видела там кого-то знакомого. Точно сказать не могу, но...

Реймонд кивает и снова закрывает глаза, надвигая козырек бейсболки глубже.

Он скучал по Джессике, определенно. Но есть кое-кто, по кому он скучает сильнее.

***


Какое солнце, бог ты мой, какое солнце! Как Джессика сейчас любит свои темные очки, знает только она сама.

Одиннадцать утра, среда, междугородняя трасса. Большие, большие проблемы.

Ничего нового.

Нет, но все-таки, какое солнце...

***


Реймонд спит, и ему снится море. Галечный пляж, шорох прозрачно-синих волн; он лежит на линии прибоя, позволяя воде швырять его тело, словно игрушку.

Тихо. Спокойно. Умиротворение сочится из всех его пор, из шрамов, из уголков глаз и губ; море ласкает его, море окутывает его тишиной, словно тонкой простынкой, моментально липнущей к телу.

Море снится Реймонду уже четвертый год. Море раскрыло свой зев после "Королевы Зенобии"; жестокое, непостоянное, двуличное, таинственное — оно тянет на дно щупальцами спрута, морочит голову, туманит разум не хуже вируса.

И снится, снится, снится; безымянные пляжи, темные глубины, опасные твари, круизные лайнеры — все смешалось в один невнятный ком, тянет в затылке дурным предчувствием. Снится огонь — к неприятностям; снится вода с огнем — к огромным проблемам.

Море снится Реймонду четвертый год.

Реймонд ненавидит море.

***


Джессика тормозит у какой-то придорожной кафешки, глушит двигатель, сдергивает надоевшие очки; машины проносятся мимо, поднимая пыль.

Реймонд дремлет на заднем сиденье: бейсболка съехала, и теперь козырек закрывает не только глаза, но и половину лица; весеннее солнце оставляет на неприлично растрепанных рыжих лохмах золотой отблеск.

Джессика беззвучно хихикает над своим поэтичным настроением, прикусив губу.

Какой же он милый, когда спит. И не поверишь, что язва первостатейная; и не поверишь, что пристрелит и не задумается — или точно так же, без раздумий, заразит чем-нибудь экспериментальным. Все ради дорогого начальства, чтоб ему икалось.

Во многое другое, впрочем, поверить не легче.

Она потягивается с довольным вздохом, как только что проснувшаяся кошка, и тянется к небрежно кинутому на соседнее сиденье пакету.
— Рыжик, есть будешь? — интересуется она, не оглядываясь. И так понятно, что проснулся. — У меня с прошлого дня во рту ни крошки не было.
— Буду, наверное, — раздается с заднего сиденья негромкое и хриплое, словно и вправду спал. — Я тоже не завтракал.
— А я и не ужинала. Пирожок будешь? Вредно, но у меня после задания вообще ничего не осталось. И заплатить за него мне не успели, вот ведь...
— Сколько раз тебе говорить, что трескать сухпайки за себя и за напарника еще вредней?
— Паршивец, — она беззлобно фыркает. — Держи свой дорогой сухпаек, раз уж от цивильной еды отвык и шутки мои понимать разучился.
— Это не я разучился, — Реймонд, скрытый от нее сиденьем, с шуршанием разворачивает врученное, — это ты отвыкла. От меня. Как там твой новый Кадет?
— Как-как, в госпитале, — она горько смеется над иронией судьбы; на языке мерещится привкус лекарств. — На коготь хантера напоролся посреди задания. Животом. Тут травой не вылечить... Вызвала поддержку, потребовала, чтоб парня дели с глаз долой. Уж черт знает, куда они его увезли и не помер ли он вообще по дороге. Жаль пацана. У вас, Кадетов, что, карма такая?

Реймонд не отвечает, делая вид, что целиком и полностью занят едой; Джессика не настаивает.

***


— Куда ты собираешься... — Джессика невразумительно взмахивает рукой, спешно дожевывая булочку и одновременно отъезжая от стоянки, — податься?

Реймонд кидает на нее задумчивый взгляд. Море внутри него шуршит галькой; волны насыщенно синего, неестественного цвета сжирают белые камни, не оставляя от них и следа.
— В аэропорт, — усмехается он, и Джессика смеется тоже.
— Это понятно, но куда именно?

Море плещется о ребра, поднимается выше, встает горьким комом в горле, и Реймонд сглатывает его, полный недоумения.

В конце концов, он не собирался думать об этом всерьез.
— Ну не в Италию точно, — фыркает он наконец. — Насмотрелся я на Средиземное море, спасибо, на всю жизнь хватит. Подамся в наемники...
— Прямо в аэропорту? — Джессика хмыкает.
— Нет, бордели — это все-таки не мое, — Реймонд качает головой, привычно распознав в почти невинной фразе кусачую подначку. — Восточная Европа, может быть...

Джессика обиженно дергает тонким плечом:
— Эй, я первая решила туда ехать!
— Да пожалуйста. Прибавь газу, а то в аэропорту организуют оцепление раньше, чем мы туда прибудем. А впрочем...

Он задумывается, снова закрывая глаза.
— Что — "впрочем"? — подбадривает она.
— Может, долечу чартером, — Реймонд дергает головой и раздраженно заправляет челку за ухо. — А, зар-р-раза... Права ты была, подстричься надо.
— Ты что, новый образец себе вколол? — Джессика раздраженно вдавливает педаль газа в пол. Машина, к счастью, не спортивная и вообще старая, так что реагирует адекватно. — Какой к дьяволу чартер?
— Ну не сразу же до Холиграда, — закатив глаза, укоризненно вздыхает он. — Перелечу до Лондона, а уж оттуда как-нибудь...
— Ага, автостопом... — в тон подхватывает Джессика. — Мозги включи. Хотя я сомневаюсь, что они у тебя есть — мог ведь пожертвовать ради прически и исполнительности.
— А у тебя и того нет, — отмахивается Реймонд. — Не такая уж и плохая идея.
— Ага, всемирно разыскиваемый биотеррорист путешествует автостопом. Очень умно.

Реймонд ограничивается усталым взглядом и нахохливается. Волосы снова падают на лицо, но стряхивать их лень.

В отражении он похож на изрядно задолбанного жизнью крашеного воробья.

Море химически синего цвета, больше похожее на кондиционер для белья, лижет ему ребра.

***


Ближе к трем пополудни они подъезжают к перевалочному пункту. Солнце жарит так, словно они на чертовой сковородке; Джессика ругается под нос, нацепив солнечные очки и открыв окно, но это слабо помогает.
— Нехорошо женщине так выражаться, — отстраненно комментирует Реймонд, сдвинувший бейсболку на лоб и не испытывающий таких острых проблем.

Джессика зло фыркает.
— А кто говорил, что женщину во мне не видит, "несмотря на все идиотские ухищрения"?
— Ну, я, — Реймонд равнодушно пожимает плечами. — Ну так когда это было? Не идиотские у тебя способы маскировки. Вполне рабочие.
— Шовинист и сексист, — припечатывает Джессика.
— Заметь, я не говорю, что женщина не имеет права уметь стрелять из гранатомета, — его глаза смеются. — Или что должна провести жизнь на кухне, иногда уезжая в роддом.
— Но отнимаешь право нецензурно выражать эмоции! — Джессика с удовольствием подхватывает его тон.
— Ну, издержки воспитания, — он снова пожимает плечами. — Бывает. А еще я двери придерживаю.
— Ах ты!... — она в наигранном возмущении вскидывает ладонь к губам, но тут же замирает, обрывая жест на середине — и показывает Реймонду в отражении кулак с выставленным указательным пальцем. "Внимание".


Возле обычно пустующего убежища для агентов стоит незнакомый грязно-зеленый пикап, и это нехорошо. Совсем нехорошо.
— Если это не наши, — произносит Реймонд одними губами, поймав в отражении взгляд Джессики, — разворачиваемся.

В ответ она досадливо взмахивает рукой: "Понимаю, не дура".
— А если наши и они кого-то убили, — тянет она шепотом, вылезая из машины, — пол будут отмывать сами.

Реймонд усмехается, вылезая следом, и выразительно указывает подбородком на дверь. Рука его при этом ложится на рукоять "Пифона"; знай Джессика привычки напарника хуже, заподозрила бы угрозу.

Она кивает.
— Понеслась.

Верхняя, открытая всем ветрам часть здания пуста, только в пыли чернеют две цепочки следов, ведущие к люку под лестницей — неоригинально, но жить можно... Или "можно было". Зависит от того, чей пикап.

Хлам, обычно закрывающий люк, предсказуемо отброшен в сторону. Один из старых ящиков, видимо, прогнил настолько, что от удара развалился, разметав по полу тряпье, журналы и детские игрушки; Джессика едва не спотыкается о медведя, потерявшего в неравной борьбе с временем и детьми оба глаза, руку и левое ухо. Она осторожно отталкивает игрушку с пути носком ботинка и прислушивается. Внизу тихо, как на кладбище.

Не к добру.

Она раздраженно встряхивает головой и идет дальше. Шаги Реймонда за ее спиной почти беззвучны — и где он выучился так тихо ходить?


Люк закрыт. Джессика подцепляет старое железное кольцо, местами уже покрывшееся ржавчиной, играющее роль дверной ручки, и пытается вспомнить, сколько тут метров вглубь. Останавливается на трех.
— Пожелай мне не сломать ноги, — шепчет она и нашаривает такую же местами ржавую лестницу.
— Ага, желаю, — звучит ей в спину такой же еле слышный шепот, и, усмехнувшись в ответ, она принимается спускаться.


Кажется, в подвале нет ни одной исправной лампы. Все мерцают, словно выдернуты из какого-то фильма ужасов, и в их свете относительно свежие пятна крови на полу превращаются из суровой обыденности в такой же антураж.

Сморщив нос, Джессика идет вперед, поглядывая под ноги. Не хватало еще подошвы запачкать: вовек не отмоешься. Да и не спрячешься.

Кажется, насчет убийства она все-таки угадала: подобные кровавые дорожки обычно заканчиваются трупом. Или несколькими. Или трупом и убийцей. Она, конечно же, предпочла бы первое, но кто станет ее слушать?

Коридор петляет между стеллажами со всяким барахлом, как пьяная змея. Чертов лабиринт Минотавра, думает Джессика и осторожно вытаскивает пистолет; интересно, внутри ли еще чудовище.

Лампа подмигивает ей.


Человек, превративший убежище в склад ненужного барахла, явно был ненормальным. Ладно коробки с патронами, ладно спреи и подсохшая трава — это хотя бы необходимо; но копилки? Мягкие игрушки? Какие-то шкатулки, рабочая одежда, просто одежда, полуразобранный пистолет (половины деталей не хватает), непонятно почему не растворившаяся лапа хантера, банки, бутылки, рамки для фотографий с треснувшими стеклами — и это только малая часть. Только ради маскировки под обычный подвал тащить сюда всю эту мелочевку... Безумие.

Джессика невольно ускоряет шаг, желая выбраться уже наконец отсюда — и замирает у очередного поворота, когда рука Реймонда тяжело падает ей на плечо.
— Стой, — шепчет он ей в самое ухо почти беззвучно, и в этом шепоте желание предупредить мешается с такой острой горечью, что на мгновение становится трудно дышать.
— Что? — спрашивает она так же тихо.
— Слушай, — шепчет он, не торопясь отходить.

Она вслушивается — и замирает, потому что там, за поворотом — мерные шаги, мерное дыхание, спокойная негромкая речь человека, которому уже нечего бояться. Три шага, поворот, три шага — так расхаживает перед жертвой желающий допросить, так беспокойно кружит зверь в маленькой клетке. Спокойная негромкая речь, знакомый голос — и Джессика спешно вцепляется в тыльную сторону ладони, гася обморочный вздох и пытаясь уверить себя болью, что это не снится.
— Отходим, — продолжает шептать Реймонд таким голосом, словно рвет себя на части. — Быстро и тихо.

Она кивает и разворачивается; вот только лампа не находит другого времени и гаснет прямо над ее головой. Ничего опасного, ничего сверхъестественного — но неожиданная смена освещения заставляет ее вздрогнуть и опустить ногу на пол чуть громче, чем необходимо.

Шаги за стеллажом замирают.
— Кто там? — звучит резкое и хриплое. — Покажись!
— Уходи, — выдыхает Реймонд, за секунду решив для себя что-то, — и уезжай. Меня не жди. Живо!

Нет ничего более логичного, чем последовать этому приказу — и она подчиняется, втрое тщательней высматривая на полу кровавые пятна.

Дойдя до следующего поворота, она слышит далеко за спиной негромкий голос, бьющий в этой тишине по ушам не хуже крика:
— Не стреляй, Паркер. Выхожу.

***


Реймонду кажется, что у Паркера перехватывает дыхание, но — только кажется, разумеется: доверять себе сейчас — последнее дело. Его собственное сердце колотится где-то в горле; он сглатывает, пытаясь перебороть себя.

Вот тебе и Италия с Восточной Европой, думает он непроизвольно и неожиданно горько.
— Ты, — наконец роняет Паркер, не торопясь опускать пистолет, и это единственное слово, выдавленное исключительно чудом, звучит как пощечина. Но Реймонд уже пришел в себя — иронично склоняет голову в согласии:
— Я. А ты ждал кого-то другого?

Помирать — так с музыкой; Реймонд шагает вперед. Ствол "Пифона" по-прежнему устремлен в потолок, руки подняты в спокойном и даже несколько легкомысленном жесте — словно он не воспринимает ситуацию всерьез.
Паркер остается на месте — хмурый, взъерошенный, похожий на только что разбуженного медведя.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он хрипло, серьезно и тяжело глядя из-под бровей.
— Ты не знаешь про облаву на "Трайселл"? — Реймонд хмыкает. Ему кажется, что в животе шевелится, пытаясь свернуться поудобнее, ящерица молох; царапины от ее шипов наливаются тяжелой болью.

Он слишком устал, чтобы бороться за свободу и жизнь всерьез. Он вообще слишком устал.
— Я знаю, — Паркер не меняется ни в лице, ни в голосе. — Но что здесь делаешь ты?

Реймонд хорошо его знает. "С нами ты или против нас?" — вот что это значит.

Знал бы еще он сам.
— Твои варианты? — Реймонд вскидывает брови в выражении задумчивого любопытства, обходит его и поворачивается спиной, ожидая выстрела. Пусть стреляет, какая уже разница — но нужно увидеть, кого же Паркер загнал в угол.

Лицо агента, в последнем предсмертном усилии прижавшегося к стене, Реймонду смутно знакомо. Наверное, хорошо, что коллега уже ничего никому не расскажет, но Реймонд не находит в себе сил обрадоваться даже этому.

Выстрела все нет и нет, и Реймонд косится на молчащего Паркера через плечо:
— Если ты не собираешься немедленно меня пристрелить, можно мне уже опустить руки? Затекли.

Паркер медлит несколько секунд и кивает, убирая пистолет в кобуру.


— Я не собираюсь в тебя стрелять, — Реймонд смотрит открыто, честно и прямо; и, кажется, Паркер видит поселившуюся в его глазах усталость.
— Я вижу, — отвечает тот. — Как ты сюда добрался?
— Автостопом, — он усмехается, и Паркер усмехается в ответ, явно не поверив:
— Сурово.

Они молчат, не двигаясь с места; Реймонд приваливается боком к холодной бетонной стене и прикрывает глаза.

Вот он, Паркер: рядом, живой, целый и невредимый. При желании можно даже прикоснуться — но лучше не надо.
— Ты все еще носишь эту бейсболку? — неожиданно спрашивает Паркер.
— А то ты не видишь, — горькая усмешка снова искривляет его губы. — Да, ношу. И возвращать пока не собираюсь, уж прости. Она мне понравилась... или это я понравился ей, — в почти спокойный голос пробиваются неправильные, болезненные нотки, и Реймонд замолкает, неловко кашлянув.

Паркер отводит взгляд, словно ему неловко или больно на это смотреть — и Реймонд взрывается неожиданно даже для самого себя:
— Черт возьми, хватит!

Он бросается вперед и, схватив Паркера за грудки, впечатывает в стеллаж; тот вздрагивает, с полки сваливается на пол набитая, кажется, шурупами банка, но все же каким-то чудом продолжает стоять.
— Это мои проблемы, и мне их решать! — шипит Реймонд в чужое лицо. — И не смей винить себя в том, что не можешь... — он спотыкается и судорожно вдыхает; воздух кажется слишком сухим и проходится по горлу наждачкой, — не можешь дать мне то, чего я хочу!

Мир кружится вокруг него, шатаясь, как пьяный; Реймонд дышит быстро и неглубоко, яростно раздувая ноздри, и пристально, отчаянно смотрит в чужие карие глаза.

Так близко.

Сердце стучит одновременно в висках и горле, Реймонд задыхается от бешенства и странного, невыразимого чувства, поселившегося где-то под ребрами; и, переполненный ими, подается вперед, сминая чужие губы коротким, жестким поцелуем.


Реймонд отстраняется почти сразу. Отчаяние клокочет в нем, обжигая горло; он отступает на несколько шагов спиной вперед и отворачивается, резким движением вытирая губы.
— Прости, — роняет он и делает вслепую шаг вперед, предсказуемо оступается, но удерживается на ногах. — Я не должен был...
— Ничего, — отзываются сзади на удивление спокойно. — Я понимаю.
— Да если бы ты хоть что-нибудь понимал... — Реймонд глубоко вдыхает, успокаиваясь. Голос его звучит сухо.

Позади него Паркер еле слышно вздыхает и наверняка качает головой.

Оборачиваться не хочется. Реймонд вслепую добирается до стенки и сползает по ней, случайно задевая тыльной стороной ладони холодную кисть мертвеца.

Идиот. Господи, какой же он идиот.

У Паркера даже дышать получается упрямо. Слышно, как он беззвучно подбирает слова, отказывается от них и принимается подбирать снова; и эта безмолвная выразительность заставляет Реймонда сжать зубы, пережидая приступ чего-то острого и болезненного в груди.

Как мальчишка, честное слово. Вернее, мальчишки. Оба хороши...
— Вставай, — раздается сверху спокойный голос Паркера.
— Зачем? — Реймонд поднимает голову и все-таки открывает глаза.
— Ты собираешься сидеть тут, пока тебя не найдут оперативники?

Реймонд через силу усмехается:
— А что, еще не нашли?
— А я неправильный оперативник, — губы Паркера дергаются в намеке на улыбку, и наступает очередь Реймонда отводить взгляд. — В любом случае, я ухожу, а ты можешь... — Паркер глотает слово, явно забыв, как это по-английски, — ...на все четыре стороны.
— Ага, автостопом... — негромко роняет Реймонд и фыркает под нос, смеясь в основном над собой. — Далеко уеду, конечно.
— Еще варианты? — несмотря на свои слова, Паркер не торопится уходить: стоит рядом, привалившись к стене, и внимательно смотрит.

Реймонд вздыхает и запрокидывает голову.
— Ну, я могу сдаться.
— Шутишь? — Паркер недоверчиво вскидывает брови.

"Не знаю," — думает Реймонд.
— Пожалуй, — говорит он вслух и пожимает плечами.
— Сдавшиеся идут под суд, — в голосе Паркера звучат предупреждающие нотки.
— Я знаю.
— Тебе так хочется в тюрьму? — бросает он с непонятной злостью.

В голове со свистом проносятся десятки возможных шуточек Джесс, и Реймонду не удается сдержать резкий вздох.
— Не слишком, — Реймонд снова пожимает плечами. — Но я все равно туда попаду. Вопрос только в том, раньше или позже... И с насколько целой шкурой.
— Ты вряд ли сохранишь нос целым, даже если сдашься, — хмыкает Паркер. — Биотеррористов у нас не любят.
— Да уж догадываюсь, — Реймонд коротко дергает уголками губ.

Паркер так же коротко улыбается в ответ.
— Пошли, — говорит он. — Сюда вот-вот прибудут, и лучше бы нам в этот момент оказаться подальше. Встаешь?

И он протягивает руку.

Перед тем, как принять ее, Реймонд медлит несколько секунд.


Наверх они поднимаются в молчании. Реймонд идет первым, лопатками чувствуя пристальный взгляд, что кажется хуже пистолета.

Уж лучше бы ствол, думает он; все было бы намного проще.
— Зачем тебе это? — спрашивает он, обернувшись через плечо.
— Что именно? — Паркер недоуменно хмурится. — А, зачем я пытаюсь тебя спасти, а не заковываю в наручники?

Он замолкает, собираясь с мыслями. Реймонд терпеливо ждет, отвернувшись и следя за дорогой: не хватало еще налететь на стеллаж. Они тут далеко не все такие устойчивые...
— Просто не могу, — наконец говорит Паркер. — Слишком давно считаю тебя другом... Сложно отвыкнуть, — он усмехается.

Реймонд сглатывает насухую и прикусывает язык, чтобы не спороть очередную чушь: и так сказал и сделал слишком много лишнего.
— Тем более что ты спас мою жизнь, — продолжает Паркер.
— Так это когда было, — слабо пытается возразить Реймонд. — И я возвращал долг.
— Какая разница? — отмахивается Паркер и, кажется, хочет продолжить — но замолкает.

Реймонд кривится, прекрасно зная, что осталось непроизнесенным, и неуютно поводит лопатками. Хорошо, что они уже подошли к лестнице наверх; он ускоряет шаг и, преодолев оставшееся расстояние почти бегом, буквально вспрыгивает на нее — сразу на вторую ступеньку.


Люк оказывается закрыт. И хорошо, что не завален: с Джесс бы сталось провернуть и не такое. Интересно, это просто перестраховка или она догадалась? Какая, впрочем, разница.

Реймонд с трудом откидывает тяжелую крышку и вылезает наружу. Солнце кажется слишком ярким, и он на мгновение зажмуривается, выругавшись под нос — но шагает вперед, освобождая место для Паркера, и вскидывает руку, закрываясь от света. Обычному человеку, не имеющему возможности пользоваться эхолокацией, небезопасно ходить здесь с закрытыми глазами.

Он выходит из дома и встает у дверного проема, прислонясь спиной к стене. Машины, конечно, уже нет. Было бы странно ожидать чего-то другого — это ведь Джессика, в конце концов, она никогда так не сглупит. Она может просчитаться, она может подчиниться неверному приказу — это да, это уже было; но глупо путать ее излюбленную маску с ней настоящей.

А выживать и прятаться настоящая Джессика умеет будь здоров.
— Реймонд, — окликают его сзади. — Это не твое?

Он оборачивается и видит, что Паркер присел на корточки, рассматривая что-то, валяющееся на земле.
— Этого не было, когда я пришел, — поясняет он и взмахивает рукой, прося подойти.

Реймонд подходит и садится рядом.
— Мое, — соглашается он.

Это его сумка. Не уронена и не брошена, а аккуратно поставлена на пол; Реймонду остается только поразиться бесстрашию и наглости подруги. Впрочем, возможно, ей просто стало жалко счастливую трофейную бутылку? Или документы, которые наверняка пострадают от разлившейся водки?

Кто знает. Уж точно не он.

Он подбирает сумку и встает, закидывая ее на плечо; она туго ударяет его по бедру, привычно тяжелая.

***


Уже сев в пикап, он решает проверить сумку. Вряд ли там появилось что-то новенькое, но все же...

На первый взгляд все в порядке. Минимальный запас одежды и средств гигиены, ноутбук с зарядным устройством, тщательно упакованная в прозрачный пакет счастливая бутылка вместе с рюмкой... Только отделение, в котором лежали документы, наполовину расстегнуто. Казалось бы, зачем — у Джессики есть свои, и даже с более высоким уровнем допуска, — но в работе с Шерават Реймонд точно узнал одно: ничего не бывает просто так.

Он запускает в отделение руку и вытаскивает пачку бумаг. "Трайселл", "Трайселл", еще "Трайселл", карточка допуска высокого уровня "Иль Вельтро", позабытое в этом ворохе удостоверение "ФБС", с десяток пропусков для разных мелких компаний, в которые он внедрялся в ходе операций, права, три паспорта на разные имена, еще "Трайселл"... стоп, а это что?

Он моргает, пытаясь убедиться, что ему это не кажется, и открывает удостоверение.
— Паркер, — спрашивает он где-то через минуту, подняв глаза, — ты никогда не слышал про человека по имени Ричард Шейд?
— Краем уха, — Паркер пожимает плечами, не отвлекаясь от дороги. — Вроде это кто-то из агентов, который показывается в местах операций раз в месяц, машет корочкой для прохода на закрытую территорию и исчезает там бесследно. Кто-то из наших уже записал его в призраки, — он усмехается. — А тебе зачем?

Реймонд фыркает.
— Приподниму завесу тайны, — он раздраженно заправляет челку за ухо. — Этого Ричарда убил кто-то из моих коллег и прихватил заодно паспорт с удостоверением оперативника. Так у нас эти корочки по рукам и ходят... ходили. Я их в карты месяц назад выиграл и забыл.
— Серьезно?
— Вполне.
— Ваш уровень организованности и дисциплины поражает, — саркастично бросает Паркер и косится на Реймонда в зеркале заднего вида.

Реймонд пожимает плечами, не желая ввязываться в перепалку. Предупредить он предупредил, но не больше того; если сейчас Паркер не попросит отдать удостоверение, он с удовольствием оставит его себе. Пригодится.
Паркер, конечно же, не просит.

***


Они почти не говорят. Реймонд не спрашивает, куда они едут — ему, впрочем, все равно, — Паркер не заговаривает вообще; так что их общение сводится к "переключи песню" и "передай бутылку".
Кажется, им обоим одинаково неуютно.

Реймонд вспоминает, как однажды перевозил экспериментальный образец — одну из первых версий адьюла. Зараженный плагой пес лежал на дне клетки, опустив голову между лап, и не реагировал ни на что — даже когда машина наскочила на препятствие и подбросило вообще всех, кто был внутри: от удара он перекатился к стенке, ударился о нее боком — но не пошевелился. Они тогда, помнится, засомневались, живой ли он вообще — но подкинутую в клетку мышь, пойманную на следующей стоянке, мутант сожрал исправно. Только челюсти щелкнули.

Поразительное сходство с внутренним состоянием Реймонда.


Ближе к вечеру, когда солнце уже касается горизонта, они останавливаются у небольшой придорожной гостиницы. Реймонд бывал здесь дважды и сейчас тихо радуется, что в прошлый приезд щеголял натуральным цветом волос.
— Приехали, — говорит Паркер и глушит двигатель. — Сумку не забудь.
— Ага, забуду я ее, как же, — бормочет Реймонд и, подхватив ее, выходит из машины. Обводит взглядом парковку — и, наткнувшись на свою машину, беззвучно ругается.

Джессика, чтоб ее, не нашла другого места переночевать.

Хорошо, традиционно: они друг друга не знают и никогда в жизни не видели. С "Королевы Зенобии" она трижды сменила цвет волос и дважды — длину волос; может, им повезет и Паркер ее не узнает?
Вряд ли. Сложно забыть человека после такого. С другой стороны, кто мешает надеяться? Если Джесс будет стоять спиной... и молчать... и не двигаться... Может, и повезет.
— Реймонд, — звучит со спины. — Пошли. Ночь пересидим здесь, а дальше — определимся.


Без тени сомнения на лице Паркер заказывает номер на двоих; девушка за стойкой бросает задумчивый взгляд на маячащего позади мрачного Реймонда, но не комментирует никак.

Свободный номер, к сожалению — или к счастью, поди пойми, — находится. Осталось надеяться, что там будут две кровати, а не одна — в противном случае Реймонд отправится спать на пол. Конечно, он хочет выспаться в комфорте, но собственное душевное спокойствие дороже. Да и не удастся у него толком поспать, деля кровать с Паркером.

Краем глаза Реймонд замечает замершую на лестнице Джессику и поспешно отворачивается: не хватало еще, чтобы ее заметили. За не несколько часов, что они не виделись, она успела собрать волосы в конский хвост и переодеться в странное зеленое платье в горошек, которое ей совсем не шло; впрочем, так было даже лучше — никакого сходства с ее обычным обликом гламурной девочки.
— Идем, — Паркер отворачивается от стойки и взмахивает ключом.
— Так точно, синьор конвоир, — кривовато усмехается Реймонд и подходит ближе.

Когда они добираются до лестницы, Джесс там уже нет.


Когда они входят в номер, первое, что делает Реймонд — шипит сквозь зубы. Второе — почти беззвучно ругается, но так, что его мать хватил бы удар, если бы она слышала это.

Кровать в номере все-таки одна.

Он аккуратно ставит сумку на пол и, присев возле коварного предмета мебели на корточки, проверяет: может, это все-таки две сдвинутые кровати, и их можно растащить? Увы, нет.

Снова выругавшись, уже громче, он встает обратно и, обернувшись, видит, что Паркер смотрит на него.
— Вот так и выглядит воплощенное отчаяние, да? — бросает Реймонд хрипло и, сдернув куртку, кидает ее поверх сумки.

Паркер неловко, принужденно пожимает плечами и, бросив:
— Я первый в душ, — скрывается за незаметной дверью, почти сливающейся с обоями.

Под раздающийся из-за стены шум воды Реймонд разувается, сдергивает и кладет в тумбочку кобуру, чуть помедлив, прячет "Пифон" под подушку. Ладно, черт с ней, с кроватью. Переживет. В крайнем случае можно будет вскрыть счастливую бутылку, тогда ему все станет безразлично...

В целом, он почти приходит в себя, и вышедшего из душа Паркера встречает спокойно — хотя вышел тот в одних штанах и со свежей повязкой через грудь.

Реймонд садится на кровать, поджимая одну ногу, и спрашивает:
— Кто это тебя так?

Паркер проходит мимо, к окну, и у Реймонда не получается не впиться в чужую загорелую спину цепким взглядом. Не слишком приятно, он знает; но лучше, чем взглядом голодным или жаждущим.
— Не повезло, — отвечает наконец Паркер, и его акцент, кажется, становится сильнее. — Я недавно вернулся из Африки.
— Понимаю, — кивает Реймонд и отворачивается. Хватит с него искушений на сегодня.
— Аналогично, да? — хмыканье.

Реймонд кивает и слабо вздрагивает, когда Паркер опускается на кровать с другой стороны.
— Еще не слишком темно, — звучит сзади. — Может, поговорим? Ну, знаешь, как нормальные люди.
— А что, в темноте это делать нельзя? — пытается отшутиться Реймонд, но получается не очень.
— В темноте я предпочитаю заниматься другим, — очень серьезно отзывается Паркер, и по спине от этих слов бросаются мурашки. — Например, спать.
— Ладно, — Реймонд вздыхает и ложится на постель поверх одеяла. — И о чем же мы собираемся говорить?
— Предлагай, — Паркер пожимает плечами. — Между нами накопилось много... всякого.
— Это уж точно, — невесело хмыкает Реймонд и прикрывает глаза, задумываясь. — Ммм... Не хочешь спросить, какого черта меня понесло в "Трайселл"?
— Не хочу. Я давно подозревал, — Паркер закидывает руки за голову, продолжая пялиться в потолок — это видно даже через опущенные ресницы. — Но, видимо, ты хочешь ответить.

Примерно на минуту повисает молчание: Паркер терпеливо ждет ответа, а Реймонд собирается с мыслями, выскальзывающими из памяти не хуже, чем мыло из мокрых рук.
— Я уже и сам не знаю, — говорит он наконец. — Минусов в такой работе больше, чем плюсов — но ведь понесло же...

Он вздыхает и закрывает глаза окончательно, надеясь не уснуть: размеренное дыхание под боком оказывается неожиданно успокаивающим.
— Еще вопросы? — интересуется он.

Наступает очередь Паркера собираться с мыслями, и пригревшийся Реймонд все-таки едва не засыпает.
— Знаешь, — наконец негромко доносится справа, и Реймонд сонно хмыкает, показывая свою готовность отвечать, — я, наверное, все-таки не хочу ничего знать. Спи.

Реймонд фыркает, по-кошачьи вздергивая верхнюю губу:
— Вряд ли я сейчас усну.
— Ты еще не попробовал, — мягко возражают ему.

Он пробует — и, к своему удивлению, засыпает тут же.


Он просыпается незадолго до рассвета. Правому боку тепло от прижавшегося к нему чужого тела; Паркер дышит тихо и размеренно, склонив голову на плечо.

Полюбовавшись на это зрелище несколько секунд, Реймонд плюет на свою рефлексию и с чистой совестью засыпает обратно.

***


— Доброе утро, засоня, — тихо звучит над ухом, и Реймонд, еще не до конца проснувшись, отмахивается:
— Имею право, трое суток нормально не спал, — и только после этого открывает глаза.

Никуда не откатившийся Паркер негромко посмеивается. Вся эта ситуация слишком напоминает устоявшиеся отношения или романтическую комедию, и Реймонд сонно смеется над ассоциативными рядами, не торопясь отползать. И вообще, он замерз. Имеет право.
— Где ж это тебя носило?
— То здесь, то там... — Реймонд поводит плечом. Любопытство любопытством, но есть еще и шкурный интерес. — Восточная Европа в основном. Так и передашь штабу — "получил сведенья от плененного агента противника", — он хмыкает.
— Чем плененного? — со смешком интересуется Паркер, и толком еще не проснувшийся Реймонд откликается:
— Харизмой и обаянием, — он спокойно, отстраненно улыбается и закидывает левую руку за голову. — Сколько времени?
— Половина десятого. Никуда не торопишься?
— Уже некуда, — Реймонд фыркает. — А ты?
— Да, в принципе, тоже, — чувствуется, как Паркер пожимает плечами. — Но нам все равно скоро придется отсюда убираться, вместе или по отдельности. Так что...
— Так что встаем, — заканчивает Реймонд и не двигается с места.
— Встаем, — со смешком подтверждает Паркер и медленно, явно нехотя садится.

Реймонд садится следом и спускает ноги с кровати, медленно просыпаясь.
— Надумал за ночь что-нибудь? — спрашивает он почти ехидно.
— Надумал, — подтверждает Паркер. — Вручить тебя Джесс. Она точно знает, что в таких ситуациях делать.

Спину от этих слов продирает липкой прохладой; Реймонд замирает на середине движения.
— Джесс? — спрашивает он, надеясь, что голос звучит как обычно. — Она здесь?
— А то ты не видел, — хрипловато смеются за спиной, и от этого смеха мурашки бросаются по хребту повторно. — Но я рад, что ты ее покрываешь. Она хороший напарник... пусть и специфичный.
— Знаю, — вздыхает Реймонд: а смысл скрываться дальше, если уже все известно?
— Поспеши, — Паркер встает с постели и, судя по шагам, подходит к окну. — Она еще не уехала.
— И как ты это узнал? — Реймонд встает тоже и первым делом лезет в тумбочку за кобурой.
— Думаешь, я не увидел, на какую машину ты вчера смотрел? — Паркер добродушно хмыкает. — Теряешь квалификацию. А вообще, у нас окна на парковку выходят.
— Скорее, концентрацию, — бросает Реймонд, не подумав, и тихо хмыкает.

"Пифон" занимает положенное ему место в кобуре; осталось обуться, подхватить сумку вместе с курткой и уйти. Он принимается за ботинки, сброшенные вчера в коридоре; преклоняет колено, принимаясь их расшнуровывать. Сзади задумчиво молчат, и в кои-то веки Реймонду от этого молчания спокойно.

Он возвращается в комнату за сумкой и подхватывает ее, закидывая на плечо. Куртка болтает рукавами, как свежеубитая утка — крыльями.
— Реймонд, — окликает его Паркер, когда он уже почти доходит до двери.

Он оборачивается.
— Да?

Паркер сидит на краю кровати, все так же в одних штанах и с перебинтованной грудью; лохматые темные волосы собраны с короткий хвостик.
— Не дай себя убить, — говорит он. — Я слишком привык.

Губы Реймонда изгибаются в усмешке:
— Постараюсь.

***


С Джессикой он сталкивается у машины. Она уже открыла дверцу, собираясь сесть на место водителя, но замерла, заметив его, и оперлась на крышу.
— Доброе утро, — он коротко кивает. — Меня отпустили с благословением.
— И отобрали бейсболку? — она хмыкает.
— Бейсболка в сумке, — он подходит вплотную и кидает эту самую сумку на заднее сидение. — Я поведу.
— Вот в чем прелесть имиджа, — Джессика усмехается и, обойдя машину, залезает внутрь. — Забыл расчесаться — и тебя уже не узнают.

Реймонд улыбается и садится тоже.
— Понеслась, — говорит он, заводя машину. — Я все-таки полечу чартером. Ты со мной?

Джессика фыркает, словно это что-то давно решенное:
— С тобой, конечно. Мне жутко не понравилось водить эту развалюху. Восточная Европа ждет!
— Восточная Европа ждет, — соглашается Реймонд вполголоса.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота

---

Пожалуй, самый спорный мой текст на эту зфб. Так что по порядку:
я пыталась написать что-то на заявку Джейк/Пирс (безуспешно)
получилось нечто, в котором можно угадать до пяти пейрингов, но это все равно джен
котик - хэдканон сначала Хиро и Барсика, а потом - всего костяка Енотовки.

Название: Вопрос доверия
Размер: мини (1648 слов)
Пейринг/Персонажи: Джейк Мюллер, Пирс Ниванс, Крис Редфилд, мимо пробегали Леон Кеннеди и Клэр Редфилд
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: описание мутации
Краткое содержание: У каждого есть свои призраки. Только Джейку почему-то достался чужой.

Джейк просыпается от хлопка оконной рамы. Стекло дребезжит от удара о стену, не перехваченное вовремя; Джейк вздыхает и приподнимается на локтях, не торопясь открывать глаза: он и так знает, что увидит.
— Хоть бы раз это были грабители, — бросает он ядовито, вслушиваясь в тишину, полную молчаливого ожидания. — Ладно, черт с тобой, входи.

С подоконника словно падает мешок с мукой или спрыгивает громадный кот: удар об пол тяжел, но мягок и беззвучен. Легкие торопливые шаги приближаются к кровати, и Джейк мысленно прощается с ковром, по которому проходит незваный гость.

Глаза все-таки приходится открыть.


Гость стоит в нескольких метрах от кровати. Мокрый с ног до головы, со стоящими дыбом волосами и болезненно бледной кожей, он ужасно напоминает явившегося домой свежего утопленника — только живой. Увы.

По крайней мере, для Джейка — именно "увы".
— Господи, ну почему он ходит именно ко мне? — устало воззывает он к небесам. Небеса отвечать не торопятся; гость же неловко переступает с ноги на ногу. — Я даже имени его не помню!

Гость усмехается — настолько криво, словно он забыл, как это вообще делается. Впрочем, и это не исключено.
— Могу напомнить, — говорит он невыразительно. — Пирс Ниванс.

Джейк в бессловесном отчаянии закрывает лицо руками.
— И почему ты ходишь ко мне, Пирс Ниванс? — спрашивает он после нескольких минут молчания и безуспешно пытается подавить зевок.

Гость моргает: сначала двумя основными глазами, потом — третьим, пробившимся между них вертикально и еще закрытым пленкой второго века. Получается... жутковато.
— Я не могу прийти к капитану, — в его голосе звучит что-то вроде тоски. — Не в таком виде.

Его рука конвульсивно дергается и трещит, переливаясь тысячами мелких вспышек. Гость этого словно и не замечает.
— Ага, а ко мне ты, значит, приходить можешь, — Джейк саркастично кивает. — Третий раз спрашиваю: что тебе от меня нужно, электростанция ходячая?

На бледном почти до прозелени лице гостя в кои-то веки появляется тень эмоции. Жаль, что слишком слабая: не разберешь, раздражение или удивление.
— Передай капитану, — просит он тихим шепотом, — что я еще жив.
— Угу, передам, — ворчит Джейк. — Только тогда ты перестанешь приходить по ночам.

Гость слабо улыбается и кивает.
— Договорились.


Разумеется, в следующий раз он приходит на закате. Такой же мокрый, такой же бледный; вползает в окно и замирает в проеме, вопросительно глядя на Джейка.
— Можно, — он взмахивает рукой. — Входи.

Ниванс слезает на пол и подходит, чуть прихрамывая.
— Что случилось? — спрашивает Джейк, отворачиваясь от плиты и окидывая больную ногу внимательным взглядом.
— Напугал одного человека, — с тенью сожаления выдыхает он. — Уже заживает. Не беспокойся, пол не испачкаю.
— Ты уже, — Джейк хмыкает, подмечая, что в этот раз Ниванс выглядит... более живым. — Где ты прячешься, в канализации, что ли?

Тот хмыкает.
— Нет. В реке. У меня жабры есть.
— Ага, и временами глушишь рыбу, когда твоя рука решает заклинить.
— Она больше не клинит, — Ниванс качает головой и садится прямо на пол. — Я учусь пользоваться этим телом.
— И спасибо за это большое, — со вздохом Джейк снимает сковородку с огня и выключает комфорку. — Не хочу, чтобы ты привлек лишнее внимание и помер, а то твой кэп устроит мне взбучку за ложный вызов. Или за то, что не смог защитить.
— Капитан? — Ниванс дергается и вытягивается всем телом так, что у Джейка при взгляде на него начинает болеть спина.
— Да, я поставил своим сообщением на уши весь его круг общения. Мне успели написать его сестра, его начальник, его подруга, весь его отряд и Леон, и все говорили примерно одно и то же: если я соврал или пошутил — мне не жить. Найдут и угробят. Поздравляю, ты важен!

На бледных губах Ниванса чахлым маком расцветает грустная улыбка.
— Спасибо, — говорит он, — за все. Я пойду, наверное.

Джейк ловит его за плечо у подоконника.
— Куда еще ты пойдешь? — интересуется он вкрадчиво. — С меня три шкуры сдерут, если ты случайно попадешься или помрешь. Я себя, если ты помнишь, люблю. Так что будешь сидеть здесь безвылазно, пока не прибудут добрые дяди и не заберут тебя домой. Все понял?

Ниванс медленно кивает.
— Хорошо. Я все понял. Но у тебя же однокомнатная?
— Соображу что-нибудь, — отмахивается Джейк. — Из шкафа раскладушку достану, например. А пока — в ванную шагом марш. Отмойся как следует... Что ты, кстати, ел в последний раз? — спохватывается он. — И когда этот "последний раз" вообще был?
Кажется, теперь Ниванс вообще все делает медленно-медленно, как сонная черепаха. Без шуток. У Джейка была такая в детстве, он знает, о чем говорит.
— Три дня назад, — наконец сообщает Ниванс. — Рыбу.
— Сырую? — обреченно уточняет Джейк.
— Поджаренную, — качает головой мутант, но только Джейк вздыхает с облегчением, как тот заканчивает: — На руке.
Джейк закрывает лицо ладонью.
— Иди уже мойся, — беспомощно вздыхает он и переставляет на стол тарелку с горкой блинов.

Кажется, эта неделя будет долгой.


Удивительно, но Ниванс в доме приживается. Не лунатит, не сверкает по ночам рукой — вообще ей не сверкает, на самом деле, — и помогает при первой же просьбе. И пропадает только один раз и ненадолго, зато возвращается с явно домашним рыжим котенком под мышкой.
— Его выкинули, — объясняет он, попеременно моргая основными глазами и дополнительным. — Он у нас под окнами около часа бродил, я потому и заметил. А в твоем квартале есть собачья стая...
— Еще одного нахлебника притащил, — хмыкает Джейк, но котенка, запищавшего при виде мяса, на руки берет. Крутит, присматриваясь. Мальчик. — Пока оставлю, а там посмотрим. Может, Шерри подарю, она любит таких вот мелких.

Котенок лупает на него большими круглыми глазами, явно доставшимися в наследство от какого-то перса, и пищит снова. Джейк хмыкает и, аккуратно поставив мелкого на пол, вручает ему кусочек говядины.

Мясо он продолжает резать уже под аккомпанемент требовательного писка, чувствуя, как о ноги трется что-то пушистое и горячее.


— Слушай, а почему ты все делаешь так плавно? — интересуется Джейк на вторую неделю несколько подзатянувшегося проживания мутанта в его квартире.
Ниванс отрывает взгляд от примостившегося у него на коленях котенка, продолжая почесывать зверька за ухом мутировавшей лапищей. Котенок от его прикосновений мурлычет так, что слышно на другом конце комнаты.
— Чтобы не навредить случайно, — объясняет он. — И вообще, в воде сложно сделать что-то быстро, если ты изначально не водное животное. Хвост я себе, как видишь, не отрастил.
— И слава богу, русалочка, — Джейк хмыкает. — А то твои бывшие сослуживцы замаялись бы вытаскивать тебя из реки.
— Нет, — Ниванс неожиданно хмыкает в ответ, — они бы замаялись везти меня обратно.

Озадаченно моргнув, Джейк оставляет этот внезапный приступ юмора без ответа.


Ожидание подзатягивается. Редфилд работает круглыми сутками и просто физически не может вырваться, а поручать доставку мутировавшего биоматериала кому-то другому не хочет.

Джейк, впрочем, уже и сам рад. В быту мутант оказался... ну, не незаменим, но полезен. Поначалу, конечно, активно бил посуду, пытаясь ее мыть, и изодрал половую тряпку — но стоило ему приноровиться, как все пошло своим чередом.

И котенок его обожает. Тоже плюс.


Ниванс поставил раскладушку у окна, едва получив ее. Джейк не возражает: любит человек прохладу, что уж теперь. Или, может, защищает себя иллюзией безопасности, возможностью сбежать в любую минуту? Джейку все равно.

У него немного другие проблемы: заканчиваются деньги, неофициально полученные от Шерри. Он, конечно, дурак и под влиянием эмоций жутко продешевил, но девочка (или кто-то в штабе? Какая разница) прекрасно поняла ситуацию. Пять тысяч — тоже неплохие деньги. Не пятьдесят миллионов, конечно, но жить можно.

Жил же Джейк несколько месяцев.


На исходе третьей недели совместного проживания Джейк замечает странное. Его гость полюбил вставать по ночам. Никуда не уходит, ничего не делает — просто сидит на раскладушке и пялится в пустоту, такой бледный, что, кажется, вот-вот начнет светиться.

Джейку это не нравится, но что поделать. Днем Ниванс ведет себя адекватно и не показывает ни малейшего желания спать, да и ночью не набрасывается.

А если и набросится — "Слонобой" под подушкой.


Джейк просыпается от слабого скрипа раскладушки. "Понеслась," — думает он неожиданно зло и не торопится открывать глаза, надеясь уснуть обратно.

Ночь выдалась прохладная, как и положено в сентябре, и Джейк, недовольно хмурясь, укутывается в одеяло плотней. Как там сейчас себя чувствует Ниванс, он не знает и знать не хочет.
— Джейк, — доносится от раскладушки спокойное до неправильности, словно мутант под каким-то наркотиком, — я не могу уснуть.
— И что мне сделать? — огрызается Джейк. — Сказку тебе почитать?
— Не знаю, — Ниванс еле слышно вздыхает. — У меня развивается третий глаз.
— Начинаешь видеть чужие ауры, сверхъестественный мальчик?
— Инфракрасное зрение, — поправляет его Ниванс так же спокойно. — Я даже с закрытыми глазами вижу твое тепло. Кстати, кот снова жрет остатки нашего ужина.
— Не отравится, — отмахивается Джейк и садится. Это уже серьезно. — Мне сообщить Редфилду?
— Как можно скорее, — Ниванс кивает. — Плохо, что мутация развивается. Я думал, что все уже кончилось... Зря. Нужно быстрее попасть в лабораторию. Там я хотя бы никому не смогу навредить.

Откинув одеяло, Джейк спрыгивает с кровати.
— Напишу ему прямо сейчас, — говорит он и поднимает с пола лежащий у изголовья кровати ноутбук.
— Спасибо, — шепчет Ниванс, внезапно охрипнув, и ложится обратно на раскладушку, не жмурясь от ярко засветившегося экрана. Насколько Джейку видно, его глаза заволокла пелена второго века.

Первая версия письма выглядит так:
"Редфилд, поторопись. Твой фанбой снова начинает мутировать."


Редфилд прибывает быстро. Очень быстро. Буквально через сутки, напрямик из Пакистана — усталый, раненный, растрепанный, явно не слишком-то верящий Джейку и, кажется, считающий, что эти сообщения — просто экстравагантный способ отомстить за убийство отца.

Тем приятней Джейку видеть неверящее выражение его лица. Впрочем, у мутанта, в тот момент чесавшего котенку брюшко, лицо было такое же.
— Пирс, — выдыхает Редфилд наконец и делает шаг вперед.
— Крис, — отвечает ему мутант и встает с корточек. Явно недовольный этим мелкий мявкает, пытаясь снова привлечь к себе внимание, но без особого успеха.
— Что же ты, — начинают эти двое одновременно и так же хором нервно смеются.

Они замолкают, глядя друг на друга во все глаза, и Джейк смущенно отводит взгляд.


— Спасибо, — Пирс слабо и все еще донельзя криво улыбается. — За все.
— Забей, — Джейк взмахивает рукой. — Не мог же я тебя просто пристрелить. А не помочь ближнему, знаешь ли, чревато.
У Пирса даже улыбка получается бледная.
— Наоборот тоже случается, — он склоняет голову, и Джейк понимает, что о чем-то ему напомнил. — В любом случае, спасибо еще раз. И еще... — он мнется, пытаясь что-то сказать, и говорит в итоге явно не то, что хотел: — И не забывай кормить кота.
— Его забудешь, — Джейк хмыкает, и Пирс хмыкает тоже. — Удачи.
— И тебе, — Пирс улыбается напоследок еще раз и выходит в подъезд, мягко закрывая за собой дверь.


Джейку кажется, что в квартире стало слишком пусто.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота

---

Ну что, понесу работы, раз наконец случился деанон Х)

Название: Post Mortem
Размер: драббл (709 слов)
Пейринг/Персонажи:

спойлер

Вескер!Устанак, Джейк Мюллер, мать Джейка (упоминается)
Категория: джен, гет
Жанр: ангст
Рейтинг: G - PG-13
Краткое содержание: А потом он проснулся и понял, что натворил.
Примечание: пост-RE6, AU

Куцый и потрепанный букетик ромашек выглядит крайне неуместно в стальной лапе. Пережатые обломанные стебли, полуоблетевшие лепестки; жалкое зрелище, в общем, и ужасно неуместное. Не сейчас. Не здесь.

Он горько вздыхает, и от вздоха этого колышется прикрывающая безгубый рот повязка. Пальто, крепко обтягивающее широкие плечи, натужно трещит по швам, когда он неловко шевелится, разминая затекшую спину; щелкают суставы на механической руке — и на этом все заканчивается.

Сгорбившись, он низко опускает голову с натянутым почти на самый нос капюшоном. Подозрительный вид, конечно, но лучше уж так, чем не маскироваться вообще. Подумаешь, высокий... лицо скрывает... в перчатках... Бандитов везде хватает. А он такой один.

Наверное.

Лучше бы это было так.


Резкий порыв ветра заставляет затрепетать все сразу: и повязку, и капюшон, и полы плаща. Небо стремительно темнеет — собирается дождь; быть может, даже ливень. Или гроза.

Ему все равно.

Он не знает, зачем пришел сюда. Он теперь вообще ничего не знает — все закончилось тогда, в огне и под водой.

Он должен был умереть.

Но выжил, черт возьми. Снова.

Нет приказов, нет команд, нет цели; ничего нет, все сгорело, все завалено обломками, все обрушилось в бездонную пропасть, в пасть скользкой безумной твари — сестры, брата? Узы, связывающие их, можно назвать родственными.

Младший брат, любимец матери, не справился. Погиб. Наверное.

Он ведь до сих пор жив.


Он не знает, зачем пришел сюда. От старого имени зудит в висках, словно в растревоженном осином гнезде; от воспоминаний сводит фантомной болью руку — но все же он здесь, стоит на коленях в грязи, смотрит и не может насмотреться.

Пропущенное мимо глаз и ушей, реальное, холодное даже на взгляд — он не рискует снимать перчатку даже здесь и сейчас. Камень смотрит в ответ болезненно знакомым лицом.

Было бы легче, если бы он чувствовал хоть что-то — но ничего нет. Ничего. Ничего-ничего-ничего. Все изменилось, и в первую очередь — он сам; старое имя принадлежит мертвецу, старые воспоминания — тоже, память кажется складом ненужного барахла. Зачем ему эти лица, имена и слова, всплывающие в голове без малейшего усилия? Зачем ему это ненужное, проработанное до мельчайших деталей досье на каждого бывшего знакомого?

Зачем ему, черт возьми, помнить, что именно эта девушка любила ромашки?


Это всплыло в голове среди ночи — и он, как последний дурак, покинул гостеприимные развалины и ушел в поле, поспав всего полчаса за последние сутки. Из травы оголенными ребрами торчали остатки стен — наверное, когда-то давно здесь была оживленная улица; он бродил в чужой памяти, то и дело склоняясь за цветком, рискуя все-таки порвать некрепко зашитое пальто, снятое с чужого плеча — механическая рука не настроена на мелкую моторику, а левой было неудобно.

Пришел обратно он уже ближе к рассвету. Ночные насекомые порхали вокруг него, слепо тыкаясь в пальто; он наугад протянул левую руку к одному, прикоснулся кончиками пальцев — под ними возбужденно заверещало, скользнуло мимо пальцев в ладонь и обхватило длинными тонкими лапками кисть. Второе вилось, попискивая, вокруг головы — так в мультфильмах показывают потерю сознания, — и скользнуло наконец под капюшон, крепко прижалось к шее. Последние, кто остался с ним и продолжают следовать; остальные мертвы, а новых не появится. Не рожает же он их, все-таки.

Результат ночной прогулки при свете выглядел... жалко.

А когда он все-таки добрался до могилы — еще и неуместно.


Он освобождается от раздумий, когда дождь обрушивается ему на затылок и спину. Подмокший букет, по-прежнему зажатый в металлической руке, хочется немедленно выкинуть и не позориться — один только вопрос, перед кем?

Аккуратно пристроив цветы на земляном холмике, он встает с тихим довольным вздохом. Затекла спина, затекли ноги; он потягивается так, что пальто все-таки трещит, и ровно в позвоночник вгрызается колючая прохлада. Невнятное ругательство срывается с губ само по себе; говорить ему все еще сложно. Разучился.

Он оборачивается — и замирает.


Оказывается, за ним наблюдали. Знать бы, как долго? Но ему не ответят. Да и он не сможет спросить.

Взгляд у этого рыжего парня на редкость ошарашенный; волосы отросли и теперь, лохматые и чуть вьющиеся, почти закрывают уши. Узнал. По росту? По телосложению? Неважно.

Парень — да какого черта, он же знает о нем почти все, включая имя! — продолжает молчать; рука медленно ползет к ремню, где ядовитой змеей прячется кобура. Бессмысленно и бесполезно, но сдаваться без боя в его планы явно не входит. Такая уж у него натура.

Наверное, унаследовал от матери.

И в голову не приходит ничего, кроме как содрать мешающую плотную маску и сказать — негромко, старательно выговаривая непослушным языком вьющиеся вокруг слова:
— Она любила ромашки.


Джейк обессилено роняет руку.

Название: Чума возьми семейства ваши оба!
Размер: драббл (607 слов)
Пейринг/Персонажи: герцог Веронский, торговец, фоном - вся Верона
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G - PG-13
Краткое содержание: Меркуцио призвал чуму - и она пришла.
Примечание: кроссовер с "Ромео и Джульеттой" Уильяма Шекспира; постканон пьесы, очень-очень преканон Resident Evil 4.

Меркуцио призвал чуму — и она пришла.

Пришла, спрятавшись в груди странствующего торговца. Хромой, кривоногий и усталый, он правил повозкой; лошадь — грязная и худая, — шла из последних сил, изредка оглядываясь на хозяина с немой тоской во взгляде.
— Подожди еще чуть-чуть, милая, — приговаривал он. — Почти пришли.

Он привез оружие, и доспехи, и украшения, и свежие новости вдобавок; и все это пользовалось одинаковым успехом.
— Чума, — хрипел он, — взяла Мантую. Не бойтесь, я не заразен, — и разражался кашлем, — к старому Гаспаро ни одна болячка... кхе-кхе... не липнет.

Ему, скрывавшему половину лица тканевой повязкой, верили. Он носил старый потертый плащ с вечно надвинутым на лоб капюшоном и никогда не снимал перчатки; чума, думали люди, не проберется сквозь всю эту одежду.

Она и не пробралась.


Торговец умел убеждать, и речи его были яд и елей. Лишь слова позволили ему дойти до герцога Веронского сквозь всю его охрану; что обещал он им — неведомо, а что говорил герцогу — неведомо вдвойне.

После беседы торговец ушел из особняка, не сдерживаемый никем, и вернулся к своим товарам; герцог же слег с жаром, с горячкой, с бредом — и проснулся через неделю чистым и свежим, с ясным разумом.

Ясным - и жаждущим действия.


Потом слегли главы семей Монтекки и Капулетти — почти одновременно; вечные сплетники говорили, что это не просто так, но их не слушали.

Торговец щурил покрасневшие глаза и смеялся над слухами вслед за толпой. Товар расходился стремительно, и это было хорошо.

Торговец скучал по родине; скучал по камню родного замка, по тихому шепоту из каждой укромной ниши, по отцу, по матери, по братьям и сестрам; по подземельям, в которых всегда было тихо и прохладно, и от этого стихала извечная ноющая боль в груди; даже по маленькой грязной деревеньке и тупым крестьянам, которым вечно приходилось все объяснять по три раза, а то и вовсе брать дело в свои руки. Скучал отчаянно, но не мог вернуться: уезжая, он пообещал, что привезет ужасно много золота и хорошие вести.

Золота никак не удавалось собрать достаточно. Как и вестей. А жизнь медленно подходила к концу...


А еще через неделю на город хлынул кашель. Он рвался почти из каждой груди, беспощадный и грубый; он гладким плащом струился по улицам вслед за герцогом.

Герцог полюбил ходить по Вероне; все чаще выбирался на приемы, все чаще устраивал их сам. Гости деликатно прятали кашель в ладонях, провожая правителя взглядами; обожание и ненависть сливались в них в единую мелодию — так привычно для этого города.

Кашель поселился в тюрьмах, и особняках, и в домах простого люда. Он распространялся по городу, словно крысиные орды, словно вышедшая из берегов Адидже; и в глазах людей вспыхивало понимание, стоило кому-то кашлянуть при них, и понимание это множилось и множилось: так в храме свечи кажутся огненным морем.


И настал день, когда герцог вышел на главную площадь города, на которой собрался весь веронский люд — все, от заключенных, спешно выпущенных из тюрем, до глав родов, — и сказал:
— Плодитесь и размножайтесь, дети мои.

И никто не проронил ни слова возмущения; ибо то была не ложь и не попытка уравнять себя с Богом, но правда, суровая и беспощадная.


Торговец уходил незаметно. Верона опустела в этот час: все были на площади, внимая слову отца и господина.

Торговец закинул на повозку опустевший ящик, в котором возил товары; и еще один, и еще. Больше не было ничего, что бы он мог продать — но было золото, много золота, и в груди уютно шевелилась новая жизнь, не распирая постоянно срастающиеся обратно кости постоянными попытками выбраться самостоятельно.

Он привез сюда чуму со своей далекой родины; привез в своей груди, сам себе хозяин и господин — друга, не властителя.

Он вывел из конюшни лошадь, запряг ее. Лошадь живо блестела темно-бордовыми глазами, фыркала; из ее зубов торговец ласково вынул полуобглоданную крысу.
— Давай, милая, — сказал торговец, забираясь на козлы. — Пошла.

Название: Bleeding out
Размер: драббл (327 слов)
Пейринг/Персонажи: Пирс Ниванс, за кадром Крис Редфилд, еще больше за кадром - Крис/Пирс
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Предупреждения: каноничная смерть персонажа
Краткое содержание: Чуть позже старта капсулы, чуть раньше взрыва.

Он сжимает зубы и возводит глаза к потолку. Потолок серый и безумно далекий, он расплывается — и кажется, что это просто тучи.

Все будет хорошо, думает он. Все. Будет. Хорошо. Жаль, что не с ним.

Зубы скрипят, потолок потрескивает, где-то вдалеке стены складываются, как карточный домик.

Идиллия.

Жжет руки, глаза, жжется под кожей; он шипит и старается дышать как можно ровней.

Потолок расплывается.

Вода прибывает.

Она захлестывает его ступни, голени, поднимается выше; она ледяная, мертвая, убийственная.

Сколько ему еще осталось?

Надо собраться с мыслями.

Никак.

Темно-серое небо распахивается над ним, готовое принять в свои объятья.

Наверху рассвет, думает он, и небо снова становится всего лишь потолком.

Вода прибывает.

Что у него еще осталось, кроме этого искалеченного, лишь по ошибке еще живого тела?

Только воспоминания, думает он, и перебирает их: то, что может вспомнить, что еще не расплылось — родители, родственники и друзья, маленькая квартира в большой многоэтажке, девушки...

Девушки.

Их три: первая — летнее солнце, листья, запутавшиеся в светлых волосах, уют и тепло; вторая — жар и огонь, след от зубов на шее, в кровь искусанные губы; третья была холодней северного моря с ним, равнодушней камня, и рвала ему сердце, не зная того.

Все могло быть иначе.

Маятник качается, неслышимый таймер тикает на невидимой бомбе; он вспоминает.

Он вспоминает, пока может: торопливо проживает каждое мгновение, каждый удар сердца, каждый вдох — с момента их встречи.

Все, что было в них хорошего и плохого, совместилось, сошлось без труда, как пазл, как мозаика, как соборный витраж — в одном человеке; тепло души, жар сердца — хотя какое там, не только, буду честен хоть перед смертью, думает он, — и этот мертвый холод равнодушия; кровь, пламя и разливающаяся вокруг боль, готовая вспыхнуть от малейшей искры — вот суть.

Небо все ниже, нависает темными тучами, полыхает грозой.

Время почти вышло, но он вот-вот закончит: чужая рука на затылке, глаза в глаза; радужка — как мутная заварка, расширены зрачки.

Он унесет все это с собой.

Он оставит здесь кусочек себя.

Таймер беззвучно пищит, и небо обрушивается вниз кузнечным молотом.

Маятник продолжает качаться.


Название: Buried in the sea
Размер: драббл (542 слова)
Пейринг/Персонажи: Пирс Ниванс, Крис Редфилд, неподалеку пробегали Шерри и Джейк
Категория: преслэш
Жанр: сюрреализм
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: множественные каноничные смерти персонажей, AU
Краткое содержание: Какова была вероятность спастись?
Примечание: автор вдохновлялся концовками Bioshock Infinite.

Он ныряет в каждую вероятность торопливо; так бросаются в ледяное озеро, спасаясь от пожара.

Это не легко. Совсем не легко.

Он проживает их одну за другой, по-настоящему проживает; это не какой-то фильм, который можно смотреть краем глаза — это его жизнь, это то, что с ним... происходит? Происходило? Будет происходить? Запутаться так просто.

Скорее всего, они погибнут (погибают, погибли) вдвоем. Вместе или по отдельности, одновременно или по очереди — важен сам факт.

Хаос опускается всем весом на стеклянный коридор, по которому бегут забавно-медленно две маленькие фигурки. Стекло не выдерживает, трескается; вода находит свой путь.

Или же стекло оказывается крепче, чем кажется на первый взгляд: вниз с беззвучным гулом уходит весь отсек.

Хаос прижимает ладонью к полу одного человечка, с равнодушием только что проснувшегося рассматривая зажатого в ладони второго; оба уже не дышат, и вода потемнела от их крови.

Металлический ящик, откинутый пришедшей в ярость тварью, накрывает обоих: и насаженного на арматуру, и спешащего ему на помощь.

Вместе с монстром в судорогах бьется и схваченный человек; для одного это смертельно, для второго — нет. А третий, не справившийся с новоприобретенной силой, падает на колени и кричит, чувствуя умирающим сознанием, как меняется его тело.

Вздрогнувшая под двойным весом неустойчивая платформа опрокидывается и падает на дно вместе с двумя продолжающими судорожно цепляться за нее людьми.

В отсеке не оказывается спасательных капсул; они с руганью кружат по комнате, пытаясь придумать хоть что-то, когда потолок падает им на головы.


Или же умирает только один.

Жертва ли, случайность ли — неважно; ни в одной из вероятностей нет предательства, и это делает участь чуть легче.

Обессиленный мужчина кое-как добирается до того места, где обшивка повредилась, и из нее торчат оголенные провода. Он вцепляется в них, словно утопающий (вода холодит колени), и вскидывает руку, целясь в пусковую шахту (я погибну, думает он, и заберу с собой весь комлекс).

Он же — неверящий, потрясенный, — бьется в стекло спасательной капсулы, как муха. Капитан, кричит он, не глупи, ты справишься, ты сильный, черт возьми, Крис, открой!

Все та же платформа, тот же скрежет, то же падение на дно; но на сей раз на ней — только один.

Хаос отшвыривает попавшегося на пути врага, как пушинку; тот врезается затылком в стену и больше не встает.


На все это многообразие смерти и боли — только один шанс выжить для обоих...
— Пирс, все в порядке?

...И он обязательно его найдет. Пусть сейчас он так призрачен...
— Что, с твоим щенком что-то не так?

...Он будет пытаться столько, сколько потребуется.
— Джейк, помолчи!.. Эй, у него что, носом кровь идет?

Все будет хорошо. Он обещает.


— Знаешь, Крис, — выдыхает он, вцепившийся белыми от напряжения пальцами в чужое плечо, — Я всегда ненавидел "День Сурка".
Под ними рушится огромный комплекс, визжит и стонет похороненная в нем заживо тварь; он помнит, как его (их) заваливало так же, и как их капсула стремительно падала обратно, увлекаемая монстром.

Крис поворачивается, смотрит смертельно устало и капельку удивленно:
— Ты это к чему?

Пирс помнит его болезненный оскал, его покрытую хитином кожу; помнит, как эта вариация напада прижимала его к полу, вгрызаясь в горло, и как она же висела всем телом на рычаге запуска.

Он помнит все их смерти — все до единой.
— Просто так, — выдыхает он и все-таки повисает на чужом плече; чужие руки подхватывают его, не давая упасть. — Просто так.

Теперь он будет помнить еще и жизнь.

Он украдкой стирает текущую из носа кровь.

@темы: зфб, резидент ивел, текстота